Эдмон Лепеллетье - Мученик англичан Страница 46

Это был настоящий крах, полное крушение! Такие находки попадаются нечасто, нелегко найти доходы в два миллиона! Конечно, влюбленный Шарль все-таки женится, но что будет с майоратом? Трудно будет отделаться от законного наследника, от его собственного ребенка, маленького Андрэ! Лидия, конечно, тоже может иметь ребенка, но будет ли он жить? По мошенническому плану Мобрейля, если Андрэ был бы признан законным сыном Шарля Лефевра и наследником майората, дело можно было свести к простому его исчезновению, что, по привычке к такого рода вещам, не представляло никакого труда для Мобрейля: можно было пустить в ход яд или симулировать несчастный случай. Он быстро нашел бы средство сделать сестру вдовой и наследницей Шарля и Андрэ. Отсутствие ребенка меняло дело. Нельзя было предложить Шарлю признать постороннего ребенка, что же до Андрэ, то единственным препятствием являлась мать. Правда, ее можно было бы скрыть, задержать в Англии до совершения брака. Но где она теперь? Не вынырнет ли она неожиданно, чтобы помешать свадьбе? Все рушилось в руках Мобрейля: приходилось все начинать с начала!

Мобрейль горячо рассказывал сестре о своих неудачах в Лондоне, не замечая, как равнодушно относится маркиза к гибели вместе задуманного преступного плана.

– Итак, – закончил он, – мы проиграли дело, и теперь я не вижу особой надобности тебе выходить за Лефевра. Какую выгоду может дать теперь этот брак?

– Хотя бы ту, что я докажу возможность для меня выйти замуж, – спокойно заметила маркиза.

– Что такое? Не сошла ли ты с ума?

– Нет, к сожалению, я в здравом рассудке.

– Объяснись! Что ты влюблена, что ли, в этого болвана Лефевра?

– Успокойся! Нисколько! Ты думаешь, что единственное препятствие моему браку с Лефевром – исчезновение сына моего жениха и невозможность поэтому признать его моим?

– Конечно! Это он, исчезнув, лишает нас двух миллионого дохода!

– Дело не в этом; препятствие теперь другое. Если бы мы и нашли мальчика, все-таки я не могла бы стать женой Шарля.

– Что же могло бы помешать этому?

– Закон, только закон. Собираются отменить развод, и этот вопрос будет вотирован раньше моего вторичного замужества.

– Что тебе до этого за дело?

– Большое, так как я – не вдова: Люперкати жив! Мобрейль с проклятием вскочил со стула. Лидия рассказала ему о свидании с мужем и об опасности, грозившей ей из-за воскресения того, кого она считала мертвым и погребенным. Мобрейль согласился с нею, что ей надо принимать у себя Люперкати, чтобы не испугать его и не потерять из виду, причем добавил, что, так как маркиз сильно изменился, а в Италии имеются доказательства его смерти, то бояться было бы нечего, если бы он согласился молчать.

– В случае надобности его можно угомонить, – заключил с циничным жестом Мобрейль.

– Что же ты посоветуешь мне? – спросила маркиза.

– Если о твоей свадьбе известно в свете и Шарль Лефевр, представляющий собой хорошую партию, тебе не противен…

– Нисколько, я к нему, кажется, уже привыкла.

– Не особенно привыкай! Мало ли что может случиться? Ребенок еще может найтись. Во всяком случае изменять первоначальный план не следует. Выходи за Шарля и, став его женой, приучи его к мысли взять какого-нибудь ребенка взамен своего потерянного сына; ребенка мы выберем хилого и тщедушного, такого, чтобы его преждевременный конец не возбудил особых сожалений… Понимаешь?

– Да. А что делать с маркизом?

– Предложи ему, если он согласен продолжать свою роль покойника, достаточные средства, чтобы спокойно жить в тишине, оставаясь безмолвным, как могила, где по-настоящему ему и следует давно быть.

– Хорошо. А если он откажется?

– Тогда будет уже мое дело. Итак, сестрица, выходи замуж! Это тем более необходимо, что от твоей свадьбы с Лефевром зависит не только твое благополучие, но и моя безопасность. Я забыл было об этом, когда советовал отказаться от этого брака. Дело в том, что, будучи в Лондоне, я сильно нуждался в деньгах и выдал несколько обязательств, подписав их…

– Моим именем? – перебила Лидия.

– Нет, именем твоего будущего мужа, Шарля Лефевра. Тогда я считал твою свадьбу делом решенным, – спокойно пояснил Мобрейль. – Впрочем, у нас еще два месяца впереди. К этому времени, когда эти векселя будут представлены ко взысканию, ты уже будешь обвенчана, и, конечно, из любви к тебе твой муж заплатит нужную сумму или попросит своего отца, маршала Лефевра, заплатить ее.

– А если он откажет?

– Что ж, тогда будут судить за подлог его шурина, а Шарль Лефевр – человек благоразумный и очень дорожит своим блестящим положением при дворе; он совершенно разошелся со своим отцом и приверженцами Бонапарта. Он не захочет скандала и, конечно, заплатит по векселям. Все дело в том, чтобы тебе обвенчаться с ним. Отделывайся скорее от Люперкати! А впрочем, в случае его сопротивления я обещаю избавить тебя от этого бывшего твоего мужа; только сначала надо действовать добром. Ведь он совершенно разорен и, вероятно, оставит нас в покое, если ему дадут небольшую ренту, которая даст ему возможность спокойно жить где-нибудь, хотя бы в Италии, и умереть на этот раз уже без всякого несвоевременного воскресения из мертвых. Нам нужно от него одно: чтобы ты считалась вдовой и могла снова выйти замуж.

Брат и сестра расстались, и Лидия послала записку своему мужу, прося его зайти к ней.

Люперкати явился почти немедленно. Его любовь к жене вспыхнула теперь с новой силой, и он страдал от ее равнодушия больше, чем от нищеты и своего печального положения. Его удручала потеря этой когда-то боготворимой женщины, такой прекрасной и соблазнительной, больше, чем потеря своего бывшего богатства.

Лидия быстро оценила свою власть над маркизом и передала ему предложение, подсказанное Мобрейлем, со все возрастающим доверием. Люперкати слушал ее, дрожа от волнения; слезы катились по израненному лицу, и дыхание прерывалось в груди, когда он ответил ей:

– Итак, Лидия, ты узнала меня, но не хочешь больше любить? Ты отказываешься вести прежнюю жизнь и хочешь принадлежать другому? Ну нет, этого не будет!

– Но, мой друг, – сказала Лидия, – я говорю вам, что между нами все кончено и не может быть и речи о начале новой жизни. Вы знаете, что я скоро выхожу замуж. Считая вас мертвым, я была свободна и отдала свое сердце другому: не могу же я теперь взять свое слово обратно! Между нами все кончено! Зная вас, я не думаю, чтобы вы захотели злоупотребить моим странным положением жены-вдовы, о котором знаю только я одна! У меня, вы знаете, нет никакого состояния, но я все-таки предлагаю вам скромную ренту, которую будет платить мой будущий муж.

– Я не хочу ее, я не желаю этого! Таких денег мне не надо! – с негодованием крикнул Люперкати.

– Дайте мне кончить. Я хочу, чтобы вы не нуждались и могли жить спокойно в каком-нибудь убежище, которое выберете сами. Вы сражались, как достойный солдат, вас преследовали, травили, вы были в плену. Вам нужны отдых и покой. Все это я в состоянии доставить вам. Чего еще вы хотите?

– Я хочу быть опять твоим мужем, хочу снова иметь тебя своей женой!

– Но ведь это немыслимо! Если мы возобновим наше супружество, то это будет ад, а не жизнь! Или вы не замечаете, какой вы окружены бедностью, нуждою? Этот старый дом, принадлежащий моему брату, описан, и если я не сумею обернуться с теми деньгами, которыми располагаю для свадебных приготовлений, если мне не удастся выкупить его, то меня неминуемо ждет выселение! Все эти старые, выцветшие вещи, уже давно вышедшие из моды, будут описаны приставом и назначены на продажу с молотка, а на дверях появится судебная повестка, возвещающая о разорении той, кто носила имя маркизы Люперкати. Неужели вы были бы способны вести со мной такой ужасный образ жизни? Имеете ли вы возможность приобрести капитал? Ваши имения конфискованы, и вы сами приговорены к смерти в трех государствах. Жизнь во Франции для вас немыслима: вы обязательно привлечете к себе внимание полиции; вы участник заговора и вконец скомпрометировали себя с этим изменником…

– Я верой и правдой служил королю Мюрату, – строго прервал маркиз. – Все храбрые и верные слуги короля – кто бы они ни были – воздадут мне должное и защитят меня.

– Э, полноте! Вся Европа дышит ненавистью и страхом к тем, кто служили узурпатору. Ваше безрассудное участие в предприятии Мюрата и присутствие в этой шайке инсургентов, пытавшихся поднять мятеж в Неаполитанском королевстве, послужат великолепным предлогом для изгнания, и не подлежит ни малейшему сомнению, что французское правительство не замедлит воспользоваться им. Что же тогда станется с нами? И куда мы денемся, изгнанные и разоренные дотла? Что же, мы пойдем нищенствовать по большим дорогам, рискуя быть остановленными и посаженными в тюрьму? Я-то ведь не причастна политике! Я женщина, и мне совершенно безразличны и ваш пресловутый король Мюрат, и все ваши подвиги «чести и веры». Я молода, люблю жизнь и имею полное право на роскошь и то положение в обществе, к которому привыкла с пеленок. Можете ли вы предоставить мне все это? Если «да», то прекрасно: я ничего не имею против того, чтобы снова вступить в права вашей жены; если же – как я полагаю – вы и сами-то стеснены до последней крайности, то что же мне делать с вами?