Наталья Павлищева - Юрий Долгорукий. Мифический князь Страница 47

– Ежели каждый станет себя Великим князем звать, то и вовсе развалится Русь! – возмутился уже Нифонт. Андрей только глазами блеснул в его сторону, но упрямо возразил:

– А она и развалилась. Княжьими сварами ее не удержать, другим надо.

– Чем? – этот вопрос задали оба старших, дивясь многоумию младшего.

– Верой. Пока Церковь едина, Руси быть. Вот какого развала не допустите.

Нифонт вздрогнул, как раз эта угроза и начала проявляться, епископы меж собой едва ни сцепились по поводу Климента. А Андрей продолжил:

– А княжья власть передаваться должна от отца к старшему сыну и к внуку, а не по лествице. Лествица давно уж отжила свое. Кто в Киеве сядет, тому и сына за собой сажать, пусть не старшего, но самого сильного и разумного, а там внука… Так дед Мономах сделал, так и продолжать бы по уму, тогда Всеволода Мстиславича небось в Псков не погнали бы.

Несколько мгновений было тихо, старшие размышляли над словами Андрея, потом Юрий вдруг расхохотался:

– А мы так и сделаем! Только не Изяслав, а я на Киевском столе сяду и тебя разумного за собой посажу! Правда, вон Ростислав против будет, но ты ему объяснишь.

Андрей серьезно покачал головой:

– Не нужен мне Киев.

– Почему?!

– Вы точно слепые, ей-богу. Да он давно силы своей лишился, ушла сила-то, поделилась и в другие княжества ушла. Разве Новгород слабее Киева? Или твой Суздаль? А Владимир-Волынский, если им по уму распорядиться? Нет, отец, тебе не Киев брать надо, а свою Суздальскую землю крепить, чтобы и было новое великое княжество. А Киев? Да Господь с ним, пусть остается сам по себе.

Князь и епископ обомлели, перед ними сидел совершенно новый князь, из следующего поколения, со своим разумом, который рассуждал иначе, чем они привыкли, не по дедине, не по отчине, а по-новому, чего не принимали ни душа, ни разум старших.

Андрей, выговорив то, что накипело, вдруг сам смутился своего порыва, попросился уйти. Старшие не возражали, им нужно было понять, в чем правота или ошибка младшего.

Но и после того, как Андрей ушел, епископ и князь долго сидели молча, обдумывая услышанное. Он, этот молодой (хотя какой уж молодой, тридцать восемь годков, самый расцвет) князь сказал вслух то, что нутром понимали, но не желали признавать старшие.

Русь разделилась на княжества? Да. Каждый князь сам себе хозяин, кого хочет, того и поддерживает? Да. Даже вон сам Юрий после смерти Всеволода, которого признавал Великим князем, платить дань Киеву перестал, тогда что его с этим Киевом связывает? Это раньше Киев был сильнее всех, коли надо, так и защиты у него просили, и в случае обиды разобраться – тоже. А ныне? Сам киевский князь у братьев да своих князей помощи просит, в одиночку ни с кем справиться не сможет, кроме разве слабых.

И впрямь, только одно русские княжества объединяет – вера.

И то, что Андрей Юрьевич про передачу власти говорил, тоже верно, если от отца к сыну, что посильней да поразумней, а потом к такому же внуку, то знали бы князья, что незачем из-за Киева воевать. Но как между самими сыновьями эту власть поделить? Как решить, кто из них сильней и разумней? Не станут ли они оспаривать, если не по старшинству передавать, а по чьей-то воле. Чья должна быть воля, отцова? Да, получалась, что отцова, но тогда никакого выбора, кроме как у самого Великого князя, ни у кого не будет. Но вон сами киевляне возмутились, когда Всеволод попробовал их Игорю вроде по наследству передать:

– Чего это нас, как задницу, завещать?!

Не желали быть имуществом, которое в наследство оставляют («задница» – недвижимое имущество).

Ох, вопросы, вопросы, вопросы… Они не давали покоя ни старым, ни молодым, только одни, как вон Андрей, пытались думать, а другие, как Ростислав, воевать.

В глубине души старшие понимали, что князь прав, и про разделение верно говорил, и даже про передачу власти, но принять это никак не могли, все внутри кричало против, не желало признавать эту его правоту.

Чуть посидев, епископ вздохнул:

– Трудно тебе, Юрий Владимирович, с таким разумным сыном…

– Нет, он редко вот выговаривает, больше молчит. – Помолчал, потом помотал головой: – Вот, чую, что прав, а душа не приемлет! Может, время наше вышло, им дорогу уступать пора?

Нифонт вздохнул:

– Кому им, Юрий Владимирович? Таких, как твой Андрей, много ли на Руси? Куда больше таких, как Ростислав да вон Изяслав. А значит, не вышло твое время. Коли сумеешь на Киевский стол сесть, садись, у тебя на то право есть и по лествице, и по вон Андрееву рассуждению тоже. А кого за собой посадить, время покажет. Худо, что вы с Изяславом не договорились, когда он сюда приезжал.

– А он договариваться ли приезжал? Силу свою показывать, чтоб я понял, что за него все, а за меня – некому. А того, что я и сам горазд, не понял.

– Вот ты ныне и сам. Сдюжишь ли?

– Бог даст.

– С чего с Новгородом сговориться не хочешь? Была бы такая поддержка, что и Изяславу не по зубам.

– А в чем? В Новгороде брат Изяславов сидит, что за поддержка, неужто за дядю против брата встанет? Если бы я понимал, что меня не тронут, так и Изяслава бы не тронул, но он когда здесь был, дал понять, что двоим нам рядом не быть, либо я уступлю, его верх признав, либо он меня воевать станет.

– А верх признать не хочешь?

– Чего это?!

– И с Новгородом урядиться тоже?

– Я с Новгородом ссориться не хотел, чего было на мои земли ходить?

– Верни Новый Торг, открой торговлю и будет мир.

– До следующего князя или пока вече кто-то не взбаламутит. – Юрий вдруг сверкнул глазами, Нифонт подумал, что эту особенность у него перенял Андрей, также неожиданно окидывать взглядом. – Пусть посадят моего сына княжить, да так, чтоб, как вон Андрей говорил, власть сыну передать мог, тогда и ряд навечно будет.

– А вот ты Андрея дай – и будет. Твой Андрей, что Мстислав, разумен, новгородцы поймут. А что Ростислава гнали, так сам по сердцу прийтись не смог.

– Андрея… нет, Андрея не дам. – Юрий рассмеялся. – Самому нужен. А ведь он прав, владыка, во всем прав, только тошно сие признавать.

Еще не раз беседовали князь и епископ, но договор не заключили, одно обещал Юрий Нифонту: на новгородские земли самому не лезть и на Киев – тоже. Если Изяслав войной не пойдет, то сидеть в своем Залесье, ни во что не вмешиваясь, путь себе правит Изяслав в Киеве.

Провожая епископа, Юрий снова и снова заверял, что по-прежнему будет помогать ростовскому епископу, заботиться о церкви, строить новые храмы и укреплять прежние, но полон отпустить отказался:

– Не в порубе, чай, сидят, не то что князь Игорь у Изяслава.

Речь шла о захваченном в последних стычках полоне и о новгородских купцах, которых волей князя Юрия посадили под замок и домой не отпускали даже за выкуп.

Возвращался епископ Нифонт в Новгород вроде и ни с чем, но почему-то довольный. И надежды свои на будущее Руси связывал с князем Андреем Юрьевичем.

Юрий Долгорукий тоже был доволен, потому как получил подтверждение своим мыслям, понял, что он не одинок. Одновременно князь дивился собственному сыну.

А ведь Андрей Юрьевич, позже прозванный Боголюбским, был прав. И став Великим князем, «отменил» Киев, попросту переехав в свой любимый пригород Суздаля, Владимир. С него началась история Владимиро-Суздальского, а потом и Московского княжества, одновременно закончилась история Киевской Руси.

Но выполнить свое обещание не воевать с Изяславом Юрий Долгорукий не смог, и виной тому был… его собственный сын Ростислав.

Отправленный на помощь Давыдовичам и Святославу Ольговичу, он сделал невероятное – перешел на сторону Изяслава! То ли к тому времени, когда дошел до жаждущих помощи черниговских князей, уже узнал об их решении просить мира у Великого князя, то ли сам так задумал, но Ростислав тоже попросил мира с условием, что Изяслав выделит ему свой удел, и немалый.

Что это было, действительно предательство отца старшим сыном или хитрый тайный ход Юрия? Наверное, мы никогда не узнаем правды, только Ростислав оказался в стане Изяслава против отца. И удел получил, но подальше от Суздаля и даже от Киева. И все же Ростислав сумел заполучить себе Городец-Остерский, попросту выгнав оттуда родного брата Глеба. Глеб вернулся к отцу в Суздаль.

Все это было странно, просто никому в голову не пришло присмотреться внимательней, не до того. Юрий Долгорукий не проклял сына-предателя, не объявил, что отказывается от него или лишает будущего наследства, даже не обругал за то, что тот выгнал Глеба. Суздальский князь вел себя так, словно ничего и не было – ни предательства Глеба, признавшего крестным целованием Изяслава, ни тем более предательства Ростислава.

Только Андрей усмехнулся, сказав отцу наедине:

– Ростислава к Изяславу отправил, чтоб изнутри развалил?

Юрий не ответил, только хмыкнул. И было непонятно, что в этом молчании – согласие или недоумение. Хитрый Андрей выяснять не стал, жизнь покажет.