Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы Страница 47

Прежде чем это могло случиться, его хрупкая власть над Шотландией дала трещину. Арран ратифицировал договор в Гринвиче, но он был бессилен его исполнять, даже если бы действительно этого захотел, потому что политическая оппозиция, которую возглавил кардинал Битон, требовала фактически восстания, подавить которое у регента не хватало возможностей. Донесения Ральфа Сэдлера из Эдинбурга становились все более тревожными, и к концу августа он убедился, что гражданская война неизбежна[219]. Арран обратился к Генриху за финансовой поддержкой, но прежде чем она поступила, он переметнулся на другую сторону, присоединившись к Битону в противостоянии английским интересам. Король угрожал жестокими репрессиями за шотландское коварство и действительно захватил несколько шотландских кораблей, не обращая внимание на существование официального мира. Но более конструктивным оказалось то, что он нашел двух новых союзников, возникших на гребне бурлящей северной политики, — графов Энгуса и Леннокса[220].

11 декабря шотландский парламент торжественно отменил Гринвичский договор, и результаты Солвей Мосса были полностью аннулированы. После этого Генрих лавировал между двумя политическими курсами. Желание сразу прибегнуть к насильственным действиям было непреодолимым, но это не могло бы ничем помочь Энгусу и Ленноксу и в результате сделать их позицию шаткой. К марту 1544 года он, казалось, решил действовать через своих союзников, добился, чтобы Леннокс мог осуществлять контроль над королевой и способствовать религиозным переменам в Шотландии. Через несколько недель стало ясно, что такая задача была ему не под силу, и король обратился к прямым действиям. Игнорируя совет собственного главнокомандующего, графа Хертфорда, Генрих решил бросить карательную экспедицию, вместо того чтобы захватить плацдарм для будущих военных операций. Весной 1544 года кратковременная экспедиция с целью предотвращения попыток шотландцев вмешаться в будущую французскую кампанию была для него более важна, чем решение шотландской проблемы в целом. В начале мая Хертфорд выполнил приказы хозяина, против своего убеждения, но с безжалостной точностью. Эдинбург и Лейт были захвачены, сильно разрушены, но единственным политическим результатом всего этого была замена Аррана на посту регента королевой-матерью, Марией де Гиз. Было достигнуто то единственное преимущество, к которому стремились: шотландцы не смогут нанести главный удар по Англии, пока король будет находиться во Франции.

Император рассматривал перспективу личного появления своего союзника с большим неудовольствием. Генрих будет всего лишь обузой для армии во время военного похода. Более того, собственные советники короля через Шапуиса предпринимали все усилия, чтобы государственные чиновники Карла отговорили его. Все эти усилия оказались пустой тратой времени, потому что, с точки зрения Генриха, весь смысл этой кампании был в том, что возглавит ее он. Стратегию и тактику можно было обсуждать, а личное участие короля — нет. К несчастью, к концу мая логические дискуссии шли помимо стратегических планов, так что пока король и император обсуждали, стоит ли атаковать сразу Париж, английская армия примерно в сорок тысяч человек высадилась в Кале и бесцельно там застряла. К середине июля, в ответ на срочные донесения герцога Норфолка, был осажден Монтрейль, но осада проходила безрезультатно, и во всех многочисленных неувязках обвинили Норфолка. В этом могла быть доля расчета, потому что Генрих еще не присоединился к своей армии, и когда он это сделает, можно ожидать резкого улучшения положения. Причиной задержки можно считать его слабое здоровье, потому что есть свидетельства, что Екатерина вместе с королевскими врачами старалась подготовить его к походному режиму. Она освободила свои апартаменты и перебралась в маленькую спальню, находившуюся рядом со спальней короля, чтобы быть всегда у него под рукой не ради удовольствий, а ради обязанностей. Ее аптекарские счета содержат длинный перечень лекарств, в которых она сама не нуждалась, и современники приписывали это ее заботам. К началу июля, благодаря удачному стечению обстоятельств или умелому лечению, он был в такой форме как никогда, и 7 июля тайный совет принял решение, что «Ее Королевское Величество будет регентшей в отсутствие Его Величества и что в походе Его Величество прославит ее имя, как было принято в прошлые времена»[221].

Нельзя было дать более очевидных доказательств доверия Генриха к Екатерине. Единственным прецедентом был случай, когда в 1513 году ее предшественнице было дано такое же звание. Возможно, была надежда повторить тот удачный год. Королева отправилась в Дувр, чтобы повидаться по дороге со своим все еще не совсем здоровым супругом и буквально бомбардировала его нежными письмами во все время его отсутствия. Эти письма, ободряющие, исполненные сознания долга и заполненные мелкими домашними заботами, позволяют судить об этой женщине. В отличие от Екатерины Арагонской, она была не принцессой королевских кровей, имевшей собственное мнение в делах государства, а просто доброй женой, поддерживающей в доме горящий очаг. Дидактизм королевы (если он действительно имел место) был, по-видимому, связан исключительно с вопросами религии.

15 июля Генрих высадился в Кале, и в течение нескольких дней кампания обрела стратегическую цель, которой ей до этого недоставало. Хотя герцоги Норфолк и Саффолк были его генералами, это должна была быть королевская кампания, и его отказ давать точные распоряжения до своего прибытия был намеренным. Пять дней спустя он добрался до лагеря, большая часть его армии двинулась на осаду Булони, в то время как оставшиеся под командованием герцога Норфолка продолжали стоять у окруженного Монтрейля. Император был в негодовании. Как насчет объединенной атаки на Париж? Генрих честно ответил, что необходимо сначала взять эти два осажденных города, чтобы обеспечить коммуникации, но скоро стало ясно, что он не собирается вести кампанию за пределами Пикардии. Карл счел это нарушением доверия, которое было оказано по условиям договора. Его собственная армия испытывала значительные трудности, он принял мирные инициативы Парижа и подписал договор в Креспи 14 сентября. Это позволило Генриху продолжать войну одному — ситуация, которой раньше принято было в качестве главной цели его международной политики всячески избегать. К счастью, спустя четыре дня Булонь капитулировала, и король мог показать хоть какие-то результаты своих усилий. Генрих получал огромное удовольствие от этой осады, сам наблюдая за всеми работами, и он так же радовался своему триумфальному вступлению в город. Наблюдатели отмечали, что в этот момент его здоровье и настроение были лучше, чем когда-либо за последние годы[222]. Захват Булони много значил для Генриха, и английская пропаганда, в то время и потом, придала ему статус главной победы, хотя в действительности это завоевание имело сомнительную ценность, достигнутую ценой больших потерь. Независимо от обиды, нанесенной императору, эта кампания была проведена плохо во многих отношениях, и единственным неоспоримым благом был новый приток жизненных сил, который, казалось, был дан королю.

Единственным участием Екатерины в этих событиях было написание молитвы для воинов, идущих в битву, в которой звучала мольба «… повернуть сердца наших врагов к желанию мира». Когда Генрих мирно вернулся в Англию 30 сентября, здесь этого события почти не заметили. Зато были все признаки того, что Франциск, теперь обладавший преимуществом по сравнению со своим постоянным противником, будет оказывать на него более жесткое давление в 1545 году. Между тем королева выполняла обязанности регентши скромно, но умело. Она информировала короля о значительном прогрессе военных действий графа Леннокса в Шотландии и написала изящные благодарственные письма тем, кто оказал ему поддержку. Кажется также, что она сблизилась со своим другом и советником архиепископом Крэнмером, и это, быть может, повлияло на ее евангелическую деятельность в ближайшие два года. Пережив кризис, связанный с этой деятельностью в 1546 году, последние несколько месяцев своего брака Екатерина больше занималась физическим здоровьем и умиротворением характера короля, чем ведением теологических дебатов. Улучшение, отмеченное осенью 1544 года, не оказалось длительным, и даже тогда язвы на ноге, которые, вероятно, появились давно, после тяжелых падений на турнирах и во время охоты, продолжали беспокоить его. Даже во время осады Булони он не мог держать оружие наперевес, и его подсаживали, чтобы он сел на лошадь. Последний кризис его царствования никак не связан с королевой, но во многом связан с историей сексуальной политики, о которой мы рассказали. 2 декабря 1546 года Генрих Ховард, граф Сэррей, был арестован и обвинен в государственной измене. Фактически его преступление заключалось в присвоении части королевского оружия, что ввиду состояния здоровья короля могло быть представлено как покушение на регентство, если не на саму корону. Сэррей был жестоким и грубым человеком, который не скрывал своего презрения к семьям «выскочек», таких как Сеймуры и Парры, которыми предпочел окружить себя король. Более того, при допросе его сестра Мария, вдова герцога Ричмонда, заявила, что и брат, и отец заставляли ее стать любовницей короля в интересах сохранения влияния Ховардов при дворе[223]. Мария, разумеется, утверждала, что она, будучи добродетельной, отказалась от такой роли, и нет никаких доказательств, что такое предложение ей было сделано, но это могло составлять семейную тактику в 1540–1541 годах, поскольку все помнили о быстром успехе Екатерины Ховард. Было ли это правдой или нет, обвинение привело Генриха в ярость, поскольку оно заключало в себе тот способ, каким его придворные и подданные могли, как они считали, эксплуатировать слабости короля на пользу себе. Сэррей был предан смерти 19 января 1547 года.