Всеволод Соловьев - Изгнанник Страница 47

Впрочем, не без удовольствия читала Капитолина Ивановна и новые книжки журналов: «Современник» и «Отечественные записки». Доставляли ей удовольствие и барон Брамбеус, и Булгарин. Только не любила она тех историй, где много про любовь говорится.

— И все это вздор! — рассуждала она. — Так, блажь на себя люди напускают… и никакой такой любви нету, одна срамота, одна мерзость! Только пусть вот господа сочинители над дураками да над подлецами смеются — их проделки пусть выставляют, всякую вещь своим именем называют, глаза простачкам открывают, тогда это точно настоящая будет словесность, и цена ей будет большая, потом пользу немалую принести может. А «охи» да «ахи», да разные выкрутасы — это не словесность. Расписывает он какую-нибудь вертлявую девчонку и невесть что она у него — ангел во плоти, неземное создание!.. Да где же это он таких неземных созданий нашел?.. Врет, врет… еще какие земные-то все, эти Людмилы!.. Тьфу!.. Срамота — и ничего больше!..

III. КОЛДУНЬЯ

Посещавшие дом Капитолины Ивановны делились на два разряда: на гостей и на своих людей. Гостями считались все светские знакомые, люди с весьма видным положением в московском обществе, богатые и почтенные. По большей части знакомство с такими людьми Капитолина Ивановна завела очень давно, и оно передавалось из поколения в поколение.

Каждому гостю вменялось в первую обязанность помнить день именин и рождения Капитолины Ивановны и в эти дни являться к ней с поздравлениями. Затем время от времени «гости» получали приглашение в праздничные дни на кулебяку или на обед, и тогда в маленьком простеньком домике встречалось избранное московское общество.

Расфранченные дамы и девицы рассаживались на жесткой серой мебели, украшенные служебными знаками отличия кавалеры вели чинные разговоры, и каждый и каждая зорко следили за собою, чтобы не сделать и не сказать чего-нибудь неугодного хозяйке. Пуще всего все остерегались своего родного языка, то есть французского, который Капитолина Ивановна понимала с грехом пополам и на котором никогда не отваживались произнести ни одного слова.

Но у иных из гостей привычка болтать по-французски была так сильна, что время от времени они, забывшись, проговаривались. В таком случае строгий вид Капитолины Ивановны мгновенно их осаживал, по ее любимому выражению. Однако было уже поздно. Капитолина Ивановна обращалась к провинившейся (провинившимися по большей части бывали дамы).

— А позвольте спросить, — говорила она с легкой усмешкой, — секрет это от меня или нет — о чем вы рассказываете? Если не секрет, так прошу уж я вас, матушка, переведите! Интересно бы послушать…

Барыня конфузилась и старалась вывернуться.

— Да что вам это за охота притворяться, почтеннейшая Капитолина Ивановна! Ведь вы отлично по-французски…

— Нет, матушка, как есть ничего не понимаю… Ни слова… Хоть убейте! Что делать — неучена!.. В мое время каждый на своем родном языке говорил и стыдом того не почитал…

Сконфуженная барыня поспешно переводила свои слова и еще больше начинала следить за собою.

Но такие стеснения и строгости Капитолины Ивановны ничуть не отваживали от нее гостей. Все почему-то было уютно и хорошо в этой необычной обстановке, да и сама Капитолина Ивановна действовала как нечто новое, свежее, оригинальное.

Иной раз она умела, сохраняя самый серьезный вид, рассказать что-нибудь смешное, отпустить острую шпильку насчет какой-нибудь важной барыни или еще более важного господина. Наконец, ведь это была Капитолина Ивановна, та самая Капитолина Ивановна, реприманды и строгости которой выслушивали еще отцы, да, пожалуй, и деды этого собравшегося элегантного общества!

И, разъезжаясь от Капитолины Ивановны, все были в хорошем настроении, на всех лицах была улыбка.

— Пресмешная и преумная старуха!

— Да, только бы ей на язык не попасться — по косточкам разберет, так на смех поднимет, что никуда и не денешься…

— А как она графа-то нынче отделала! И ведь верно, там что ни говорите… И откуда она только все знает… Такие подробности интимные… Сидит в своем переулочке, а ничего-то от нее не скроется…

— Mon Dieu, mais elle est une sorcière, la Капитолина Ивановна! C'est connu depuis longtemps!.. Она взглянет на вас — и все мысли ваши знает — разве вы этого не заметили?! И потом… ворожит на кофе… гадает… Да разве вы не помните, как три года тому назад, когда у Игнатских бриллианты пропали, она им вора открыла и указала, где вещи?..

— Да, да, слышал я что-то такое… Да ведь это вздор, конечно, пустяки…

— Mais non, du tout! Помилуйте, мне это дело отлично известно… Приезжает она к Игнатским… они в отчаянии! Подумайте: бриллиантов-то тысяч на сто, один фермуар Натальи Николаевны что стоит, ведь заглядение…

— Да, да… я знаю…

— Ну, так вот и спрашивает Капитолина Ивановна, что такое? Ей подробно рассказали. Выслушала, помолчала, подумала, пожевала губами да и говорит: «Дайте-ка мне кофейной гущи, я вам погадаю, может, и вора открою». Подали гущу… Даже рассердилась Наталья Николаевна, сама мне рассказывала: «Такая, говорит, досада, такое горе, а старуха насмешничает, на гуще гадать хочет…»

— Ну и что же?

— А то, что посмотрела наша Капитолина Ивановна в гущу, что там увидела — это уж ее дело, а говорит: «Знаю я вора». И смотрит так строго и серьезно, что Наталье Николаевне пришло на мысль: «А что как она и впрямь знает?..» «Кто же вор? — спрашивает. — Всех людишек обыскали, ничего не нашли. Да и кроме старухи Анфисы…» Знаете ведь, чай, игнатовскую старуху Анфису?

— Ну да, как же не знать! Такая почтенная…

— А вот и говорит Наталья Николаевна: никто, говорит, кроме Анфисы и не входил ко мне в спальню и не знал, где спрятаны были мои вещи, не могу же я на нее подумать? «Боже спаси вас и помилуй! — это Капитолина Ивановна отвечает. — Грех великий такую хорошую женщину к мерзости этой приплетать! Ищите вора дальше… Полно, так ли, что никто в вашу спальню хода не знал да бриллиантов ваших не видывал? — А Фетисов-то на что?..» Наталья Николаевна даже растерялась совсем. «Матушка, — говорит, — да неужто он это сделал? Как на такого человека подумать? Ведь двоюродной племянницы муж, дворянин, в гвардии в Петербурге служил, молодой человек, такой скромный и почтительный… и родство у него хорошее». «Так оно все так, — говорит Капитолина Ивановна, — а вора я вам назвала и где ваши вещи тоже скажу».

Наталья Николаевна ни жива ни мертва: «А вдруг не так оно, и Фетисов ни в чем неповинен?.. Да и срам, ведь родственник!.. И племянницу тоже жалко, а оставить такое дело никак невозможно — шутка сказать: фамильные бриллианты».

Капитолина Ивановна и говорит: «Срам оно, точно срам, да что тут делать! Неужто негодяя, вора покрывать? А про племянницу тоже не говорите: несчастная она женщина, ее от такого мужа спасти надо, дурно он к ней относится, да и к тому же ее обманывает: давно уж мерзавку завел, не то цыганку, не то польку — Бог ее там знает… На Таганке живет в доме купца Парамонова, у нее и бриллианты все ваши, если чего не спустила…»

И так это она убедила Наталью Николаевну, что та тут же велела закладывать и прямо к обер-полицмейстеру. «Велите, — говорит, произвести обыск на Таганке у такой-то женщины». Ну и нашли все бриллианты. Польку эту в Сибирь сослали. Племянница, как вы знаете, и теперь с сынком своим у Игнатских живет. А Фетисова пожалели, ради родных пожалели, притушили дело, только велели ему сгинуть. Он сгинул… Слышно, где-то на Кавказе, что-то там такое, место какое-то получил, не знаю, не у Игнатских же спрашивать — они имени его не могут слышать!..

И не одну такую историю рассказывали про Капитолину Ивановну. Она не только указывала воров и находила пропавшие вещи, но и предузнавала будущее, то есть чем кончится такое-то дело, выйдет ли такая-то за такого замуж… К ее совету не раз прибегали в семейных неурядицах и раздорах, и всегда она разумно разбирала чужое дело, и, следуя ее советам, люди выходили из больших затруднений.

Однако надо полагать, что засаленные карты, которые она раскладывала, и гуща, в которую она глядела, были тут ни при чем. Природа наделила старуху ясным, холодным, не способным ни на какие увлечения рассудком, долгая жизнь и наблюдения над людьми научили ее хорошо понимать людей.

Очень часто, среди более или менее многолюдного общества Капитолина Ивановна вдруг замолкала, начинала жевать губами, а маленькие серые глазки ее так и бегали от одного к другому, внимательно вглядываясь в выражение лиц, в звук голоса. Большие отвисшие ее уши из-под кружевных оборочек чепчика с лиловыми ленточками чутко слушали. И скоро Капитолине Ивановне становилась ясной вся подноготная окружающих ее, их взаимные отношения, их мысли, чувства и планы.

Раскладывая засаленные карты, она мысленно проверяла свои наблюдения, подводила им итоги. У нее выходила целая система, бессознательно, сама собою сложившаяся под влиянием житейского опыта. И очень редко она ошибалась. В таких же делах, как, например, пропажа бриллиантов у Игнатских, на помощь к ее собственным наблюдениям являлись и сведения, получаемые ею одной ей ведомыми путями.