Вениамин Колыхалов - Тот самый яр... Страница 47

— Ах, я старый дурак! Не мог сразу догадаться о причине кошачьего беспокойства… не о колбасе — о жизни шла речь…

Глыба уходила в распростёртые объятья воды. За спиной образовалась новая трещина… ещё одна. Кто-то начал распарывать яр на песчаные лоскутья…

Обиженный Дымок короткими перебежками направился домой. Его перестали интересовать колбаса, знакомец, чудом не ушедший под яр.

Переживший на войне всякие потрясения, Воробьёв пребывал сейчас в странном ощущении нереальности. Добрые ангелы поднимали над злосчастным местом его плоть или оболочку? Может, душа по забывчивости, с некоторым опозданием покидала бренные пределы и влекла за собой в путь своего обладателя.

Прихлынувшая к лицу кровь собиралась прорваться жаром плазмы.

«Что происходит?! Везде срыв перед покаянием, после произнесённых слов „Отче наш“ возникают сомнения, как на заброшенном кладбище под Томском, или опасность, как вот здесь — на берегу Оби… Неужели Господу Богу и земле не нужны мои пустые слова позднего раскаянья?.. Они отвергают молитвы…»

Ощущение лёгкого надземного полёта прошло, тело налилось свинцовой тяжестью. Брёл наугад. Его сторонились прохожие. Дворняга, поджав хвост, прижалась к забору понарошку тявкнула и жалобно заскулила.

Какие волны страха могли идти от человека, не успевшего покаяться на отвесном яру? Он знал: под толщей спрессованного песка лежат вповалку мертвецы, кого чикисты из расстрельного взвода отправили из социалистического мира в мир иной — глухой и вечный.

«Зачем вышагнул из опасности? Скатился бы с глыбой до воды, песок утопил бы в Оби, как самую распоследнюю паршивую суку… Не могу больше носить в себе тяжкую мерзость…».

Подошла стайка пионеров, конопатенькая девочка отдала салют, протянула разрисованную в классе открытку:

— Вы воевали? С днём Победы, дорогой товарищ!

Взял машинально, без слов благодарности продолжил путь.

Из центральной части городка доносилась музыка, слышалась барабанная дробь. Ребятня салютовала из поджигов — хлёсткие выстрелы вынудили вспомнить о наградном оружии, о ярых штыковых атаках, о фронтовой, почти всегда пригорелой каше.

Мужики у продмага соображали на троих. Кадыкастый воевода в замызганной шляпе обрадовался появлению недостающего собутыльника:

— Кадра, третьим будешь?

Ветеран молча протянул червонец.

— Гляди-ка — какой фарт! Упиться можно… Я мигом…

— Колбасы докторской кило возьми, — напутствовал ветеран.

— Может — «собачьей радости», она дешевше.

— Какую сказал — такую бери.

— Понял!.. Всё понял, командир!

Пили неподалёку от речного вокзала. Ветерану нужна была хоть какая кампания. Надо было облечь одиночество не в траур — в красный цвет праздника.

Три бутылки кислого вермута, колбаса, купленная для кота, исчезли с поразительным ускорением.

Кадыкастый икал, хлопал по плечу фронтовика:

— Батя, я тебя сразу раскусил — боевых кровей мужик. Верно?

— Почти.

Вино не разожгло душу пламенем даже небольшой радости.

Случайные сотоварищи ждали финансового вспоможения. Дал им пятёрку и стал подниматься по взвозу в пределы городка.

Долго искал улицу Железного Феликса, домишко Октябрины. Если бы не Дымок у калитки — прошёл мимо давно крашенного зелёного забора.

Принёс полную сетку продуктов, бутылку шампанского для хозяйки.

Позабыв старую обиду, Дымок опять исполнял у ног извечный кошачий танец. Он чуял докторскую колбасу, наверно, за версту.

— Ох, бесстыдник ты этакий!.. Будет тебе мясоед — вон какая бомбочка в целлофановой обёртке…

Хозяйка радовалась богатому гостинцу, возвращению гостя.

— А я, Петровна, чуть под яр не свалился.

— Как так? — всплеснула руками Октябрина.

— А вот так — подошёл близко к обрыву, земля и потекла из-под ног.

— Там не только земля исчезает — трупы ныряют… Изверги! Нашли место, где бесправных зарывать… не хоронить по-христиански, а именно зарывать. Городок наш опозорили поганцы из НКВД…

— Меня снова Дымок спас — так мяукал, так отзывал от крутояра! В последние доли секунды сообразил — бежать надо.

— Он мудрец! — похвалила любимца хозяйка, нарезая ломтиками фирменную колбасу. — На, спаситель, на… заслужил…

— Трупы перехоранивают?

— О, родненький! Кому до них есть дело… Вода спадёт, иногда черепа на песке валяются. Ребятня гоняет костяной футбол, и что им школьные уроки о патриотизме, о героическом прошлом страны.

— И не героического прошлого хватало.

— О нём умалчивать любят… как будто массовых расстрелов не было, баржи с обречёнными в Оби не топили.

— Разве было такое?

— Всякое говорят, — испуганно ответила хозяйка, мысленно поругав себя за излишнюю болтливость. — Переключив внимание на пушистого любимца, разулыбалась:

— А Васька наш слушает да ест… видно, к празднику свежую колбасу завезли…

От пережитого на яру волнения сердце фронтовика перекачивало кровь сбойно: грудь то ощущала толчки, то замирала в тревожном ожидании.

«Вот и победный день наступил, а в душе полное поражение… Время не лечит, оно маскирует боль под толщей пережитого… детушки черепами играют на песке… всплывают в памяти народной затопленные баржи с заключёнными… трудно верится в домыслы… про Назинский остров смерти страшные легенды ходят… Господи, да что это за власть на Русь навалилась… её Есенин воспевал, боготворил, а главари мифического коммунизма кровушкой заливают…»

— Ветеран, чего грусть по лицу разлил? Али не светлый праздник сегодня?!

— Октябринушка, муторно на душе — спасу нет. Лучше бы не ходил на мёртвый яр, не ворошил былое…

— Не убивайся, соколик. К жизни и к смерти надо относиться спокойно, как к делу, не нами решённому. Вот через три двора живёт алкаш по прозвищу Губошлёп. Этому гаврику всё трын-трава. Отобрал на берегу Оби у ребят череп, дымокур в нём развёл. Начнёт жар загасать, он прочистит палочкой дырку от карательной пули, раскачает череп на проволоке, как кадило церковное, ждёт появления дыма… Сорок один годок пробежал с тридцать восьмого лихолетья — быльём-будыльём всё проросло… Не казнись, что в палаческой организации службу нёс… Вы все слепые котята были… вас НКВД ослепило…

— Говори, говори… об легчи душу…

— У меня девять классов образования да три академии народных, но в делах житейских и политических кое-что смыслю. Люди в стране — тьфу! Ничего не значат, ничего не стоят. Новые берии не каждый год вызревают. А вылупится вдруг какой из дикого яйца — чины-прихлебатели вознесут его до небес, на пустую демократию не посмотрят… Вот тебе и вся политграмота жизни…

— Наливай, мудрый политик!

— Шампанское открывать не умею: вдруг пробка контузию сделает.

Сидели, застольничали два ветерана — войны и труда. Дымок объелся лакомого кушанья, с ленцой отвалил от личного блюдца.

Гирька стареньких ходиков вытягивала из времени чёткие секунды.

В разгар пира заявился мужичок в камуфляжном костюме, принёс крупных, ещё живых карасей.

Протянув Воробьёву широкую ладонь с пятнышками чешуи, весело представился:

— Васька — сосед… Он же Губошлёп… он же алкаш высшей категории.

Бесцеремонно налив рюмку водки, выдохнув старый перегар, пояснил:

— Мы с Красным Октябрём на правах родни… За Победу, кума! За Победу, гость…

Ветерану понравился разбитной земляк. Было в нём много бесшабашности, задора, житейской отваги.

Вскоре водочка развязала последний узелок на языке. Вася пролистал целую энциклопедию про рыбалку, охоту и непутёвых баб-с. Вдруг вспомнив важное, пробасил:

— Чё на Оби деется — ужасть! Обрушился яр с мертвецами… трупы, как после бомбёжки плывут… военных нагнали, территорию оцепили… Я раньше корешам говорил: добром дело не кончится, вода доберётся до правды…

— Васюта, расскажи всё по порядку.

Обеспокоенная Красный Октябрь сама налила повествователю полстакана «столичной».

— То и говорю: все проделки НКВД разом высветились… Подъезжаю на мотолодке к яру, смотрю — какая-то палка торчит из песка… разглядел ближе, а это рука с зажатым кулаком мне грозит… сухенькая такая, но ощеренная… Вдруг как отпадет от крути тонн двести грунта, а там, а там мертвецы вперемешку… не совсем до воды сползли, а как бы в нерешительности остановились… кому охота тонуть даже мёртвым…

— Дальше что? — торопила Октябрина.

— Дай, кума, водке по глотке разлиться — словами закусывать не привык… ты карасей в воду холодную опусти, дня два живые будут…

— Вот, непутёвый! Тут трагедия людская, он про рыбу талдычит.

— Трагедь не сегодня произошла… Её НКВД сочинили и на яру поставили.

— Это мы знаем.