Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2 Страница 47

Видя, что они все поняли, Сципион несколько охладел к экскурсии в полости стен, но не отказался от нее совсем, оставив пунийцев под гнетом отрезвляющего от лишних амбиций страха. Он и сам не желал увидеть то, что от него здесь скрывали, поскольку, уличив пунийцев, вынужден будет поставить им невыполнимые условия и тем самым спровоцировать конфликт. Сейчас же первостепенное значение имело не накопление карфагенянами оружия и военной техники, а воспитание их в духе подчинения Риму.

К этой, важнейшей цели Сципион шел весьма уверенно. После его атаки из засады, пунийцы забыли гонор и теперь уже не столько думали о приобретениях, сколько чаяли сохранить то, чем обладали.

Заседание было отложено до прихода делегации из Лептиса. А когда, наконец, прибыла третья сторона и получила слово, всем сразу стало ясно, что пунийцы, делая накачку своим вассалам, слишком переусердствовали. Представители Лептиса рьяно, без какой-либо оглядки на собственную родину, отстаивали интересы Карфагена и тем самым выдали и себя, и карфагенян, обнаружив перед окружающими тайный сговор.

Сципион изобразил возмущение и потребовал организовать выездную комиссию на место событий, чтобы опросить простых жителей и выяснить их отношение к карфагенянам и нумидийцам. Пунийцев охватил ужас, когда они представили, как попранные ими ливийцы будут характеризовать пришлых господ, и они сделались еще покладистее. В это время нумидийцы украдкой стали намекать им, что они смогут договориться с Масиниссой о спорных землях без участия не в меру дотошных римлян, если только не будут очень скупиться. Как только речь зашла о торге, карфагеняне почувствовали себя в родной стихии и приободрились.

Теперь пунийцы хотели поскорее отделаться от римлян и потому предложили не принимать сейчас окончательное решение по рассматриваемой проблеме, чтобы «получше изучить ситуацию». Полагая, что римляне могут не удовлетвориться таким итогом совещания, пунийцы принялись всячески их благодарить и хвалить перед народом за будто бы оказанную ими помощь в состоявшемся примирении с нумидийцами.

В итоге, Сципион, встреченный в Карфагене как герой, и покидал город героем. Он достиг поставленной перед его посольством цели, причем сумел повернуть дело ко всеобщему удовольствию, так, что пунийцы, ничего не добившись, были довольны результатом переговоров и изъявляли ему искреннюю признательность, ибо он не навредил им, хотя выявил немало возможностей для этого. Но при всем том, у Публия было скверно на душе, когда он взошел на палубу своей квинкверемы.

С точки зрения большой политики его поведение было безупречным как по применяемым средствам, так и — что самое главное — по своим целям. Да, он создал этот конфликт между Нумидией и Карфагеном, а теперь сделал его затяжным, как хроническая болезнь, однако при этом все заинтересованные стороны по большому счету только выиграли: Рим избавился от потенциального врага в лице Карфагена, Нумидия получила новые земли и военную добычу, а Карфаген, понеся некоторый ущерб, избежал гибели, неминуемой для него в случае третьей войны с Римом. Издержки формы исполнения своего замысла в виде двуличия и коварства Публий мог отнести на счет несовершенства ойкумены и утешиться тем, что ныне его деятельность более гуманна, чем пять-десять лет назад, а значит, мир, следуя выработанной им идеологии, движется к более разумной организации. И все же любой пунийских простолюдин, узнав всю правду, сказал бы, что Сципион обманул его, а потому воспоминания о восторгах карфагенского плебса, провожавшего делегацию рукоплесканиями, являлись Публию укором.

Чуть позже, когда квинкверема вышла из гавани и начала удаляться от Карфагена, Сципион, глядя на темнеющий в туманной дымке гигантский человеческий муравейник, поймал себя на мысли, что ему небезразлична судьба этого города, как небезразлична и участь Нумидии, Испании и Греции. Прежде Публий жил интересами только одного Рима, и в этическом плане все было проще, теперь же он вместе со своим Отечеством вышел на средиземноморский простор, и с изменением масштаба деятельности вырос масштаб его личности, но еще более усложнились стоящие перед ним задачи, в том числе, и нравственные.

В думах об этом он провел большую часть времени пути, что облегчило ему тяготы дороги, но не сняло тяжесть с души.

Прибыв в Рим, Сципион отправил письмо Масиниссе, в котором поздравил его с блестяще проведенной операцией. Вскоре он получил ответ с подобными же поздравлениями в свой адрес.

8

В отсутствие Сципиона в Риме началась очередная атака против его соратников. Консул Луций Корнелий Мерула в упорном кровавом сражении одолел бойев и потребовал, как то было заведено, триумф. Его победа имела не большее и не меньшее значение, чем достижения Марцелла, и других галльских триумфаторов, но фамилия консула возбуждала Катона, как хиосское вино, и, оседлав любимую тему о злоупотреблениях знати, Порций галопом ринулся в атаку на Мерулу, а заодно и на всех прочих Корнелиев. Вопрос о триумфе сделался предметом жаркой дискуссии.

Любимая катоновская тема всегда находила отклик у сограждан, ибо знать действительно злоупотребляла, злоупотребляла социальным положением, богатством и силой своей кастовой сплоченности. Особенно возросло влияние нобилитета в ходе Пунической войны, когда именно сенат, взяв на себя руководство государством после катастрофических поражений ставленников плебса, сумел мобилизовать все ресурсы Республики для отпора врагу и привести народ к победе. Завоеванный в те годы авторитет сенаторы теперь использовали в собственных интересах, преследуя порой корыстные цели. Разобщенная масса плебса, лишившаяся лидеров и дискредитированная, не могла выступать в качестве организованной оппозиции, и ее безысходное недовольство создавало переполненный, клокочущий ненавистью резервуар отрицательной общественной энергии, из которого некоторые политические деятели черпали силу для реализации своих амбиций. Особенно ловко это получалось у Катона, научившегося вовремя открывать кранчики людских душ и ядовитой струей их страстей обдавать идеологических противников.

Вот и теперь Порций рьяно нагнетал социальную напряженность, крича в уши всем и каждому, что Корнелий жаждет почестей за пять тысяч погубленных им италийцев. «Так пусть он идет к галлам и справляет триумф у них, потому как его победы на руку варварам, но никак не нам!» — гневно восклицал он.

Надоумило Катона провести эту акцию ставшее известным ему частное письмо Клавдия Марцелла к одному из сенаторов. Марцелл служил легатом в галльской провинции и, страдая от невозможности повторить отцовское достижение пятикратного консульства, ревниво присматривался ко всем нынешним консулам. С великим удовлетворением он находил всяческие изъяны в действиях полководцев и старался внушить окружающим, будто он, Марцелл, подобного промаха не допустил бы. В присущем ему стиле Клавдий раскритиковал поведение Корнелия Мерулы в битве с бойями. По его мнению, консул запоздал с вводом в бой резервов и несвоевременно дал команду на преследование отступающего врага, в результате чего римляне понесли чрезмерный урон, а галлы успели спастись в лесу.

Увидев, сколь успешно Катон разрабатывает «галльское дело», Фульвии, Валерии и Клавдии снова на некоторое время подружились с забиякой, тем более, что его затея не только грозила авторитету Корнелиев, но и давала шанс лишний раз отличиться принципиальностью их другу Марцеллу. Вдохновленный неожиданной удачей, Марк Клавдий сочинил целую серию писем, подобных тому, которое возбудило шум, и веером рассыпал их по курии. Дюжина сенаторов ходила меж скамей палаты заседаний и с обличительным пафосом потрясала табличками «вскрывающими правду о консуле».

Мерула решил срочно прибыть в Рим, чтобы лично навести там нужный ему порядок. Через своих столичных друзей он упросил второго консула Минуция Терма передать ему право проведения выборов, выпавшее Минуцию по жребию, и с этим поводом явился на Марсово поле. Встреча с сенаторами поначалу не предвещала ему ничего хорошего, и тогда за дело взялся корифей интриг в штабе Сципиона Квинт Цецилий Метелл. Метелл выступил будто бы против Мерулы и, раскритиковав его горячность, порекомендовал сенату отложить вопрос о триумфе до прибытия в столицу Клавдия Марцелла, якобы за тем, чтобы, выслушав обе стороны, принять взвешенное решение, выгодное не консулу или легату, а самой справедливости и, следовательно, государству. Такой мерой Цецилий рассчитывал притушить конфликт на период предвыборной борьбы, этапом которой он, несомненно, и был задуман противниками. В таком случае враждебная группировка потеряла бы политическую инициативу на время избирательной кампании, а затем, после выборов, триумф Мерулы уже никого, кроме плебса, не интересовал бы, и он получил бы возможность без особого сопротивления осуществить свою мечту. Ненавистники Корнелиев в ответ погремели грозными словами и смирились, поскольку возразить Цецилию было нечего, однако они дали понять, что их злоба — не благовония и от времени не выдохнется, а потому триумфу Мерулы не бывать.