Нина Любовцова - Пирамида Хуфу Страница 47

И вот окончено изображение князя, великого зодчего Ахет Хуфу. Властный, волевой вельможа был запечатлен на тысячелетия в камне. Хемиун остался очень доволен работой своего любимого мастера. Наконец, Руабен мог поехать за Мери и детьми. Князь дал ему попутное поручение — изготовить и привезти для царского дворца блоки розового гранита. Селение Белая Антилопа было недалеко от Асуанских каменоломен. По поручению Хемиуна, барка, следовавшая в те края, взяла с собой Руабена. Скульптор второй раз плыл по реке. Однако теперь он был важным господином и ехал с государственным поручением.

В Асуане Руабен, сдерживая нетерпение, прежде всего направился к начальнику каменоломен, чтобы выполнить задание Хемиуна.

Начальник каменоломен Ренси сидел на веранде.

Над ним стояли рабы с опахалами. Ренси был в дурном настроении, проклинал жару и пил теплое пиво. Пот крупными каплями выступал на его жирном лице. И в довершение донимали проклятые мухи.

Слуга доложил о приезде чиновника из Менфе. Ренси принял гордую позу и надменно ответил на поклон пошедшего Руабена. Но когда он прочитал предписание на папирусе с печатью самого всесильного Хемиуна, известного всей Кемет, на лице исчезло раздражение; он вежливо пригласил скульптора сесть и начал внимательно его слушать.

«Кто его знает, — думал про себя Ренси, — может, он знатная фигура при чати. А по костюму разве разберешь? Сандалии дорогие, материя на повязке тонкая, такие носят и придворные».

Руабен подробно рассказал, какие нужны размеры блоков и какие цвета гранита. Начальник про себя отметил, что молодой чиновник прекрасно разбирается в каменных материалах.

Ренси очень не хотелось выходить в жару из управления, но он все-таки сел на носилки и предложил вторые Руабену, но последний отказался.

Дорога, по которой подвозили камень, была совершенно голой, без единой травинки. Стояла убийственная жара, свойственная Верхнему Египту. Казалось, что люди входят в раскаленную печь.

Руабен задумчиво рассматривал суровые скалы. От слепящего солнца все кругом было одинаково белесым, и глазам не на чем было отдохнуть. Здесь, на границе с Нубией, работа в каменоломнях была совершенно нестерпимой. В пекле и пыли люди ломали крепчайший гранит, придавая ему нужную форму. Руабен встречал ненавидящие глаза рабов под притворной почтительностью поклонов и соглашался в душе, что смерть могла бы быть только освобождением от этого кошмара. Крепость цепей да удары специальной бегемотовой плетки заставляли людей насильно жить, чтобы работать. Здесь было хуже, чем во всех каменоломнях. Он с надсмотрщиком направился в глубь разработок, где копошились сотни костлявых людей. Среди розовых беспорядочных глыб мелькали черные спины, блестевшие от пота. Струпья, язвы, волочащиеся ноги… Пока они продвигались к пластам наиболее красивого гранита, он увидел несколько человек, упавших от слабнет и истощения.

Через два дня выбор гранита был закончен, блоки размерены, после чего началась работа по отделению их от массива. На несколько месяцев Руабен освободился. Теперь он мог поехать в родное селение.

СНОВА НА СВОБОДЕ

Прошло более двух лет с тех пор, как Тети стала наложницей Яхмоса. Нет, она не стала его женой. Простолюдинка, без средств, она не имела прав жены, собственного богатства. Не госпожа и не рабыня. Она не старалась завоевать любовь Яхмоса, на подарки не смотрела. Приказывали — надевала украшения, а потом снимала их. Жены Яхмоса ненавидели ее за редкостную красоту, за бархатную кожу, за гордую поступь, за каждый поворот точеной головы.

Нет, Тети не простила ему ничего. Гибель Инара только обострила ее ненависть. Но она была во власти Яхмоса. Было еще одно обстоятельство, которое навсегда легло пропастью между ней и жрецом. У Тети родился сын. Здоровый красивый ребенок, он заполнил ее душу, стал центром мира. Мальчик рос, хорошел. Забавный и милый, он примирил ее со многим, даже ненависть к Яхмосу притупилась.

Однажды ее вместе со слугами и некоторыми женами послали в одно из поместий на уборку урожая. Через несколько дней, вернувшись домой, она не нашли ребенка. Все странно отмалчивались. Вне себя от гори и негодования, она ворвалась к Яхмосу, оттолкнув слугу, хотя даже главная жена не решалась к нему заходить.

— Где мой сын?

Яхмос, сузив глаза, рассматривал ее как бы вновь. Возмущение очень шло к ней, и он любовался ею.

— Где мой сын?

Он чуть скривил губы:

— Он не только твой, но и мой. Мальчик отдан жрецам Тота. Там его будут воспитывать лучше, он станет писцом.

— Отдай моего ребенка, он должен быть со мной.

— Повторяю тебе: он отдан жрецам Тота. Там не только он, но много других детей. Он здоров. Вернуть его нельзя. Воспитывают детей и учат жрецы храма Тота.

В отчаянии Тети наговорила ему много резких слов, назвала убийцей брата. Он молча слушал. Из-под сдвинутых бровей мрачно сверкали холодные глаза. Потом он встал, сдавил железной рукой ее плечо и вывел из комнаты, не сказав ни слова. Задохнувшись от боли и горя, она долго лежала на своей постели. Много дней на плече оставались черные пятна от пальцев жреца.

Успокоившись немного, она стала обдумывать, как ей навсегда вырваться отсюда к отцу. Она сумела выскользнуть из дома и отправилась к старой колдунье. Вскоре после этого Тети стала как-то-странно дурнеть. Лицо стало серым, исчез румянец, потускнели и утратили живой блеск волосы. Яхмос встречал ее во дворе и каждый раз удивлялся перемене. Ему и в мысли не могло прийти, что Тети втирает в кожу золу и еще какие-то порошки, чтобы уничтожить свою привлекательность, принесшую ей много горя. Она не обращала внимания на злорадный шепот женщин, что нищая гордячка стала дурнушкой. Яхмос перестал ее замечать.

После нескольких бессонных ночей она появилась перед Яхмосом, когда он сидел в саду у пруда. Перед ним лежала груда папирусов. Он углубился в разбор их и, услышав ее голос, с досадой оторвался. Поблекшая, с опущенными потухшими глазами, с тенями от бессонных ночей, она ничем не напоминала ту жизнерадостную задорную девушку, которая года три назад околдовала его.

Яхмос посмотрел на нее внимательно. Он не нашел в ней прежнего очарования. Слипшиеся от слез ресницы прикрывали глаза. И он хорошо знал, как часто эти же пушистые, как черные страусовые перья, ресницы гасили огонь ненависти к нему. Теперь она стояла на коленях, и из глаз ее струились крупные слезы.

«Как она подурнела! — подумал жрец. — Как эти простолюдинки быстро теряют привлекательность».

— Что ты хочешь? — холодно спросил он.

— Молю тебя во имя Птаха и всей святой девятки, отпусти меня к отцу. Он одинок, стар и совсем больной. За ним некому ухаживать.

Яхмос же посмотрел на ее щеки и снова подумал:

«Куда девался ее румянец, который вызывал столько зависти и злости у женщин? Как униженно склонила спину эта недавняя гордячка».

Яхмос продолжал смотреть, ему доставлял удовольствие жалкий вид молодой женщины. Она была покорна, как рабыня, и он вспоминал, как три года назад сверкали ненавистью прекрасные глаза девушки и как восхищала она его. Он подумал, что, пожалуй, лучше всего ее отпустить, не видеть слезливого лица. Слуг и рабов у него достаточно. Можно иногда проявить и доброту. И женщинам он доставит удовольствие.

— Хорошо! Отпускаю тебя, — сказал он наконец. — Скажи об этом домоуправителю, собери вещи, который я тебе дарил, и можешь идти к отцу.

Она благодарно прикоснулась мокрым лицом к его большим холеным ногам, он отодвинул их. Тети встала и пошла к дому. Жрец провожал ее любопытным взглядом. Порыв радости вдруг вернул легкость ее походке. Как светлая тень, скользнула она меж деревьев и скрылась.

Чувство, похожее на сожаление, шевельнулось в его душе. Он собрал свитки и отнес их в ларец, затем поднялся на открытую веранду и там, скрытый большими цветами, стал наблюдать за двором. Через несколько минут показалась Тети. Давняя забытая грация появилась в ее стремительной походке. Она торопливо покидала место, полное горестей. Радость сияла в ее глазах. От волнения яркая краска появилась на ее лице, и они стала прежней. Он наблюдал за ней несколько секунд, пока она не скрылась за углом стены. И вдруг Яхмос сообразил, что в руках у нее ничего не было. Заинтересованный, он спустился вниз на женскую половину и прошел в ее угол. Женщин здесь не было, а домоуправитель с недоумевающим видом смотрел на разбросанные на постели вещи. Пожав плечами, он произнес:

— Ничего не взяла. Странная она какая-то.

Яхмос смотрел на цветные ожерелья, на электроновые запястья и золотые кольца — все его подарки и платья лежали на постели, с презрением брошенные хозяйкой. А ведь он дарил ей больше, чем другим. Гордая простолюдинка не захотела взять ни одного его подарка, ни одной вещи. И ушла в старом платье, в котором, как в западню, вбежала в храм. Он задумчиво перебирал безделушки и уже сожалел об ушедшей.