Генрик Сенкевич - Камо грядеши (пер. В. Ахрамович) Страница 48

— Довольно. Иди отдохнуть, моя божественная.

— Не зови меня так, — ответила она, — мне не пристало слышать это.

Но она улыбнулась ему. Потом сказала, что ей спать не хочется, усталости не чувствует и будет ждать прихода Главка. Ее слова звучали для Виниция как музыка, а сердце было охвачено восторгом и благодарностью, но он не знал, как выразить свои чувства словами.

— Лигия, — сказал он наконец, — раньше я не знал тебя. Но теперь я понял, что стремился к тебе ложной дорогой, поэтому слушай, что я скажу тебе: вернись к Помпонии Грецине и будь уверена, что отныне я не буду действовать против тебя насилием.

Лицо Лигии стало печальным.

— Я была бы счастлива хоть издали увидеть ее, но вернуться к ней не могу.

— Почему? — спросил удивленный Виниций.

— Мы, христиане, знаем от Актеи, что происходит на Палатине. Разве ты не слышал, что вскоре после моего бегства, перед отъездом в Неаполь, цезарь вызывал к себе Авла и Помпонию и, думая, что они помогали мне, грозил им своим гневом. К счастью, Авл мог ответить ему: "Ты знаешь, государь, что ложь никогда не выходила из моих уст; клянусь, что мы не только не помогали ей бежать, но даже не знаем, как и ты не знаешь, что с ней сталось". Цезарь поверил и скоро забыл. По совету старших, я ни разу не писала матери и не сообщила ей, где я живу, чтобы она могла с чистой совестью поклясться, что не знает ничего обо мне. Может быть, ты, Виниций, и не поймешь этого, но нам нельзя лгать, даже если бы дело шло о жизни и смерти. Таково наше учение, которому мы предаем свои сердца, поэтому я не видела Помпонии с того дня, когда покинула ее дом, а до нее доходили лишь отдаленные слухи, что я жива и нахожусь в безопасности.

Она опечалилась, на глаза набежали слезы. Но скоро овладела собой и сказала:

— Знаю, что и Помпония тоскует по мне, но у нас есть утешение, какого не знают другие.

— Да, — сказал Виниций, — ваше утешение — Христос, но я не понимаю этого.

— Посмотри на нас: нет для нас разлуки, нет страданий и мук, а если и приходят они к нам, то становятся источником радости. И даже смерть, которая для вас является концом жизни, для нас — лишь начало, лишь перемена худшего счастья на лучшее, менее спокойного на более твердое и вечное. Подумай, каким должно быть учение, которое требует милосердия даже к врагам, запрещает ложь, очищает души наши от злобы и обещает после смерти ничем не омрачаемое счастье.

— Я слышал это в Остриануме, я видел, как вы поступили со мной и с Хилоном, но, когда я думаю об этом, мне и теперь кажется, что все это — сон и я не должен верить ушам и глазам своим. Ответь мне на другой вопрос: счастлива ли ты?

— Да, — ответила Лигия. — Исповедуя Христа, не могу быть несчастной.

Виниций посмотрел на нее внимательно, то, что она говорила, выходило за пределы человеческого разумения.

— И ты не хотела бы вернуться к Помпонии?

— Хотела бы от всей души — и вернусь, когда на то будет воля Божья.

— Так говорю тебе: вернись, а я клянусь своими ларами, что не буду преследовать тебя.

Лигия призадумалась, а потом сказала:

— Нет. Я не могу подвергать опасности близких мне людей. Цезарь не любит рода Плавтиев. Если бы я вернулась — ты ведь знаешь, как быстро распространяется всякая новость в Риме через рабов, — мое возвращение стало бы известно всем в городе, и Нерон, несомненно, узнал бы о нем. Тогда он обрушился бы на Авла, а меня снова взял бы к себе.

— Да, это могло бы случиться, — нахмурился Виниций. — Он поступил бы так, хотя бы ради того, чтобы показать, что его воля должна быть выполнена. Правда, он забыл про тебя или не хочет больше заниматься этим делом, полагая, что не ему, а мне причинен ущерб. Но может быть… взяв тебя снова у Авла… отдал бы мне, а я верну тебя Помпонии.

Лигия печально спросила:

— Виниций, неужели ты снова хотел бы увидеть меня на Палатине?

Он стиснул зубы и ответил:

— Нет. Ты права. Я говорил как глупец! Нет!

И он увидел непреодолимую бездну перед собой. Патриций, военный трибун, влиятельный человек, но он весь во власти сумасшедшего человека, ни воли, ни злобы которого нельзя предусмотреть. Не считаться с Нероном, не бояться его могли лишь такие люди, как христиане, для которых весь этот мир, страдания, муки, сама смерть были ничем. Все другие должны трепетать перед цезарем. Грозное время, в какое жили они, впервые предстало перед Виницием во всей своей отвратительной чудовищности. Он не мог бы вернуть Лигию Помпонии из опасения, что чудовище вспомнило бы о ней и обратило бы на девушку свой гнев. И если бы теперь Виниций взял ее себе в жены, он подверг бы опасности ее, себя и Авлов. Достаточно было минуты раздражения, чтобы все они погибли. Первый раз в жизни Виниций задумался над тем, что или мир должен погибнуть и возродиться обновленным, или жизнь станет совершенно невозможной. Понял он также и то, что недавно не было ему ясно: одни лишь христиане могли быть счастливы в такую эпоху.

Он почувствовал искреннее огорчение при мысли, что сам он спутал все в своей жизни и жизни Лигии и не было выхода из-за этой путаницы. Под этим впечатлением он сказал ей:

— Знаешь ли о том, что ты гораздо счастливее меня? В нищете, среди простых людей, живя в этой убогой комнате, у тебя есть твое учение и твой Христос. А у меня — одна лишь ты, и когда я потерял тебя, я превратился в нищего, без крова над головой, без куска хлеба. Ты мне дороже всего мира. Я искал тебя потому, что не мог жить без тебя. Мне не нужны стали пиры, я потерял сон. Если бы не надежда отыскать тебя, я бросился бы на меч и умер. Но я боюсь смерти, потому что не смогу тогда видеть тебя. Говорю чистую правду, не смогу жить без тебя — и до сих пор я жил лишь надеждой, что найду тебя и увижу. Помнишь ли наши беседы в доме Авла? Однажды ты начертила на песке рыбу, и я не знал, что это значит. Помнишь, как мы играли в мяч? Я любил тебя тогда больше жизни, и ты стала догадываться о моей любви… Пришел Авл, напугал нас Либитиной и прервал беседу, Помпония сказала на прощанье Петронию, что Бог един, всемогущ и милосерд, но нам не пришло даже в голову, что ваш Бог — Христос. Пусть Он отдаст тебя мне, и я возлюблю Его, хотя Он и кажется мне Богом рабов, чужестранцев и нищих. Ты сидишь около меня, а думаешь лишь о Нем. Подумай и обо мне, иначе я возненавижу Его. Для меня ты — божество. Благословен отец твой и мать, благословенна земля, породившая тебя. Я хотел бы обнять твои ноги и молиться тебе; тебе воздавать честь, тебе — жертвы, тебе — поклонение! Ты божественна трижды! Ты не знаешь, ты не можешь знать, как я люблю тебя…

Говоря так, он провел рукой по бледному лбу и закрыл глаза. Природа его не знала удержу ни в гневе, ни в любви. Он говорил с волнением, как человек, переставший владеть собой, не желающий считаться ни с какой мерой в словах и в преклонении. Говорил он от глубины своих чувств и совершенно искренне. Боль, восторг, страсть, благоговение, скопившись в душе его, вырвались вдруг неудержимым потоком слов. И эти слова показались Лигии кощунственными, но сердце ее билось чаще, словно хотело разорвать стеснявшую тунику. Она не могла не жалеть его, не могла не сочувствовать его мукам. Ее растрогало благоговение, с которым он относился к ней. Чувствовала, что любима и боготворима, чувствовала, что этот непреклонный и опасный человек предан ей всей душой и телом, как раб, и сознание его безграничной покорности и своей силы наполнило сердце радостью. Воспоминания мгновенно обступили ее. Он снова стал для нее великолепным и прекрасным, как языческий бог, Виницием, который говорил ей в доме Авла о своей любви и словно будил от сна ее девичье сердце; поцелуи которого она еще ощущала на своих губах; из объятий которого тогда, на пиру у цезаря, ее вырвал Урс и словно вынес из пламени. Но теперь он был взволнован иначе: с страданием на орлином лице, с бледным лбом и умоляющим взглядом, раненый, убитый горем и любовью; любящий, боготворящий и покорный, таким она хотела видеть его тогда и такого она полюбила бы всей душой. Поэтому он ей был в эту минуту дороже и ближе, чем когда-либо.

И вдруг она поняла, что может прийти минута, когда любовь охватит ее и унесет, как буря; почувствовав это, она ощутила то же, что ощутил он только что: она стояла на краю пропасти. Для этого ли она покинула дом Авла, искала спасения в бегстве, пряталась в нищенских кварталах города? Кто был Виниций? Августианин, солдат, приближенный цезаря! Он принимал участие в разврате Нерона и его безумствах, чему примером был тот пир, которого не могла забыть Лигия. Он ходил вместе с другими в языческие храмы, чтобы приносить там жертвы богам, в которых, может быть, и не верил даже, однако воздавал им надлежащие почести. Преследовал ее, чтобы сделать своей рабыней и наложницей и вместе с тем толкнуть в мир роскоши, пресыщения, преступлений, бесчинств, вопиющих к небу об отмщении. Правда, он казался ей несколько изменившимся, но ведь только что он сам говорил ей, что если она будет думать о Христе больше, чем о нем, то он возненавидит Христа. Лигии казалось, что мысль о какой-нибудь иной любви, кроме любви ко Христу, есть грех против Него и против Его учения; и когда она почувствовала, что в глубине ее души готовы вспыхнуть иные желания и мечты, она испытала страх за свое будущее, за свое собственное сердце.