Игорь Генералов - В тени славы предков Страница 48

— Тебе, конунг, родовитая жёнка нужна. Но может, и я сгожусь? Среди моих предков называют конунга Ивара Широкие Объятья.

Владимир когда отшучивался, а когда и шипел на неё. Сегодня перед походом он молчал. Бергтора, или Олавна, как звали её среди новгородских кметей, осмелев от его молчания, говорила много, что-то спрашивала, и князь отвечал невпопад. Князь незаметно заснул, успев запомнить:

— Рожу тебе викинга, приворожу тебя навсегда к себе…

Шестнадцать кораблей, набитых под завязку викингами (пришедших пешими распихали по кораблям), — большая сила. Владимир оглядывал гордые боевые драккары деловито суетящихся ратных, что через своих хёвдингов ждали его указаний. Он всё ещё не верил, что задуманная Добрыней затея вышла и все эти воины идут именно за ним. Сквозь нечаянную гордость мечом пронзало сознание, что остановиться уже невозможно и он теперь отвечает за весь поход только сам.

Море всю дорогу было ласково, что никого не удивило: с ними был конунг, которому благоволили Ньёрд с Эгиром. У Оландских островов к ним присоединился ещё один драккар. На корабле были викинги из Сконе, что осенью искали добычи у беормов, потом зимовали в Ладоге и теперь возвращались домой. Сконцы перемолвили с Кальвом, попросились в войско. Из-за этого Владимир с Кальвом круто поругались. Владимир резко высказал Олавсону насчёт того, что он без совета берёт людей в войско. Князь, конечно, был только рад пополнению, но Кальва следовало поставить на место. Кальв, зная, что Владимир так и так бы не отказался принять к себе новых викингов, решительно не понимал, почему его ругает князь, и сопротивлялся, огрызаясь. Так, поспорив друг с другом, пошли дальше.

До Новгорода решили идти по Волхову через Ладогу. Озеро Нево, после моря, из-за близости подступившего к берегам леса, показалось теснее. Воздух был другой: острее пахло хвойными борами, от воды веяло пресной свежестью. Для словен это был запах дома, поднимавший настроение. Весна зеленью оживила берега, ещё занятые сошедшим не до конца паводком. Из лесной гущи залитых водою боров вылезали, будто после зимней спячки, рыбацкие челны ижоры и словен, чьи печища были запрятаны в лесах, подальше от разбойного взгляда чужого находника.

К Ладоге, насторожившейся от большой стаи кораблей, свернувшейся и ощетинившейся, будто ёж, ратными отрядами, подошли с белыми мирными щитами. Владимир накоротке перемолвил с набольшим ладожским воеводой, добившись разрешения ставить шатры на берегу, вернулся к своим. Викинги, от радостного ощущения твёрдой земли, от жителей которой нельзя ждать никакой пакости, густого запаха проснувшегося леса и первого за поход сытного мясного горячего варева, вытащили с кораблей бережёные для этого бочонки с пивом.

После Ладоги пошли вверх по Волхову. Владимир и люди с его дружины помнили дорогу по реке, ибо не один раз ходили в Нево, но за весь путь всё равно два раза сажали драккары на мель. Викинги раздевались, окунаясь в стылую воду и помогая стащить корабли с мели тем, кто не сел, и верёвками тянул неудачников. Потом сушились и грелись на берегу у костров со смехом и шутками. Затем опять шли мимо градков-крепостей, в которых охраняли путь небольшие дружины местных словен или таких же пришлых северян. И вылазил из-за заборов какой-нибудь воевода, вопрошал в берестяную трубу:

— С чем идёте, кто такие?

— Владимир-князь, государь земли словен! — отвечали с кораблей.

Глава тридцать восьмая

Появление княжеских кораблей ждали (весть подали уже), но всё равно приход такого войска наделал переполоху. В городе не умолкало бронзовое било. Владимир первым сошёл по сходням к скопищу встречавших новгородцев. Новый избранный посадник Казимер гордо задрал бороду, готовясь приветить возвращавшегося князя, которого, собственно, здесь уже и не ждали, привыкнув к Ярополкову наместнику. Перед Казимером предстал уже не юноша с по молодости любопытно-растерянным взглядом, а налитый силой муж, с прямым твёрдым взором светлых глаз, в глубине которых читались опыт пережитых сражений и такая ярая уверенность в своих силах, что посадник склонил голову, отступил в сторону, не говоря ни слова. На поклон братнего наместника не ответил, приветствуя свой народ:

— Здрав будь, люд новгородский! Помню, как провожали меня, как обещали принять обратно. Я вернулся княжить над вами снова и бросать вас впредь не собираюсь. Потому прошу принять обратно меня, каким есть!

Уставные слова ничего не значат, и возрази кто — всё равно ничего бы не изменилось. И вот, спустя день, после пира, обсуждения всех новостей, сидят новгородские вятшие и Владимировы набольшие воеводы-хёвдинги в горнице, рубленной в два света. Горница большая: новгородцы на лес и древодельную работу никогда не скупились, оттого в Днепровских землях и прилепилось к ним прозвище — плотники. На столе — лёгкое пиво и квасы, из заедок — пироги с зайчатиной да пряники. Из новгородской господы званы только молодые. Владимиру не нужны рассуждения о сложившихся обычаях, а нужны были те, кто будет действовать дерзко, по его, Владимировому, замыслу. Князю известно про союз Ярополка с Полоцким княжеством и то, что Рогволод собирается породниться с днепровскими русами. Владимир собирается одним ударом разбить этот союз, оставив Ярополка одного. Наместник великого князя в Новгороде ввергнут в узилище, дабы от него никакой вести не ушло. Владимир оглядывает собрание разбойными глазами, говорит:

— Я жду поддержки от словен Нова Города. Я обещаю леготу после победы над Ярополком для купцов и чёрного люда.

Никто не рассуждает из новгородцев: победим — не победим? Первым начинает выспрашивать о льготах Гордята Крень, бойкий купец, несмотря на молодость, пользующийся у старших уважением. К нему по очереди присоединяются остальные:

— Лодейное сколько брать будут?

— Мытники в Киеве совсем озверели, пока тебя не было, сговорить бы нать!

— На хлеб цену сбить бы…

Никто не боится, что с чем-то не согласится посадник, ибо не осмелится он при вернувшемся князе да с такой силищей. А Владимир спешит, пока не просочился слух о том, как он и с кем вернулся, — на Днепре не дураки в воеводах ходят, там и рать соберут.

Давеча обо всём перемолвлено с Добрыней. Выходили оба с пира, пока не охмелели совсем, поднимались в повалушу. Добрыня, положив на столешню тяжёлые руки, спешил высказать обдуманное, опасаясь, что ставший нравным племянник заспорит, недослушав:

— От Рогволода Полоцкого клятвы добиться надо, а может, кого из сынов с собой забрать, пусть воеводствует под твоей рукой. На Рогнеде бы тебе жениться. Не думал о том? Тем мы Полоцк к себе прикрутим, хотя бы на время.

Владимир ухмыльнулся — думал о том же, но чаще приходила мысль, что, отобрав у брата Рогнеду, он больно ударит по его самолюбию. Владимир навсегда запомнил презрительное отношение к себе Ярополка тогда, в детстве. В голове гулял хмель, такой, что не пьянит ещё, вызывая лишь задор. Князь видел себя под стенами Полоцка со своей варяжской дружиной, дающей ощущение спокойной, уверенной силы и непобедимости. Казалось, что уже сейчас он держит судьбу Рогволожьего семейства в своих руках.

— Я не буду никого уговаривать и решу всё силой, если Рогволод будет противиться. Волчий Хвост хочу в Смоленск послать, пусть Ярополковых наместников выгонит оттуда, там кривичей соберём и по Полоцку ударим.

Внизу, в сенях, заиграли гудки, ударили бубны, раздался лихой свист — начинались пляски. Добрыня всматривался в лицо сыновца, по которому гуляли блики от лучины.

— Нельзя тебе ждать! Ни Рогволод, ни Ярополк полочанам в помощь рать собрать не успеют. У тебя уже есть целая тысяча вооружённых воинов, спеши, князь!

И Владимир, редко в последнее время спрашивавший совета у дядьки, послушался, как встарь. Для войска в несколько дней собрали кормы, труднее было с лошадьми, но всё-таки нашли. Волчий Хвост с новгородцами, из тех, что охоч до драки, а также частью из пришлых варягов, пошёл к Смоленску. Владимиру предстояло главное — отшибить от Ярополка полочан.

Паводок сошёл полностью, на полях вовсю пахали, на высоких, прогретых солнцем, местах уже сеяли. Владимир вёл рать споро, по-отцовски. Кони, которых было почти вдвое меньше, чем воинов, везли в тороках оружие, лопоть и снедь, которой было без излишка — только-только дойти до места. Варяги, привыкшие в походах к быстрым длинным переходам, были на диво выносливы. Войско за день проходило два, а то и три поприща. На днёвках, дабы попусту не тратить время, обжаривали на костре вяленое, взятое в путь мясо, ели с ломтем хлеба, запивали набранной в ручьях водой.

Дорога бежала меж угоров[180], налитых весенним цветом борами, обходя топкие оттаявшие болота, переваливаясь через ручьи и речушки, переправиться через которые без обоза труда особого не составляло. Молодая поросль упрямыми стеблями рвала панцирь слежалой прошлогодней травы. Суетливые птицы выныривали из леса, проносились по небу, снова пропадая в чащобе, чтобы готовить гнёзда для будущего потомства. Облезлые, едва сбросившие зимний наряд зайцы перебегали дорогу. Попадались отощавшие за зиму лоси, меж жёлто-алыми стволами сосен мелькнул бурой шубой проснувшийся медведь. Работный смерд, оставив натёртые до блеска рукояти сохи, тревожно всматривался в проходящих мимо оружных людей, в сторону уводил лошадь с возом проезжий мужик, готовый в любой момент ринуться в сторону леса, но до последнего не решающий бросить нажитое добро. Пришлые никого не трогали, не вытаптывали поля, ночуя в лесу, настелив на всё ещё стылую землю лапника, разведя костры. Смерды, провожая глазами варягов, успокаивались, пожимали плечами: гости, что ли, идут к Рогволоду? На ятвягов снова собирается? Коли со злом бы пришли, то повестил бы кто. И ратаи возвращались к своим делам. Полоцкая земля войны давно не видала.