Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия Страница 48

Парни стояли перед Аникиным в почтительной позе, словно перед самим атаманом, оба улыбающиеся, с лицами, потемневшими от ветров и солнца. Дениска — в новеньком казачьем чекмене, Якушев — в обычной своей рубахе-косоворотке, подпоясанной узким кавказским ремешком с серебряными насечками.

— Ну рассказывайте, дядя Лука, — торопил он Аникина. — Как там дома? Как здоровье тети Анастасии, как…

— Жива-здорова твоя Любаша, — потеплевшим голосом прервал бывалый казак. — Низкие поклоны слала… Ну а насчет поцелуев так выразилась: «Через вас, дядя Лука, передавать их не рискую, а как только самолично прибуду на новое местожительство, Андрейка в обиде не будет».

— А вам, дядя Лука, новое место уже определено, — известил Андрейка.

— Да где ж? — так и ахнул Аникин.

— На Барочной улице.

— Это что же еще за прозвание?

— А она так названа потому, что к речке Аксайке, к баркасам, ведет. Я вас завтра утром туда провожу, дядя Лука.

— Зачем завтра? — запротестовал Аникин и тряхнул головой, на которой топорщились приглаженные редкие волосы. — Веди сейчас.

— Да что ты, дядя Лука, — вмешался в разговор Дениска Чеботарев. — Иль не устал?

— Не твое песье дело! — взвизгнул Аникин. — Я на бабайках не сидел, а за почетного пассажира в лодке был. Это вот мой друг из Бесергеневки, он устал, да и чужое жилье его в такой поздний час не может интересовать. А меня, будьте любезны, ведите.

Парни переглянулись и, вздохнув, пожали плечами, понимая, что упрямого старика сейчас не перешибешь. Они не столь уж долго шагали по центральной части города, оживленной, несмотря на поздний час, толпами прогуливающихся, иллюминацией и песнями. Потом свернули на слабо освещенную, уходящую вниз, к реке, улицу и, пройдя два квартала, остановились подле углового, почти достроенного дома, окнами выходящего на бугор, за которым, облитое ровным светом луны, расстилалось бескрайнее пространство разлившегося Аксая. Андрейка похлопал увесистой ладонью по цоколю и весело провозгласил:

— Вот это и есть ваш, Лука Андреевич. Осталось забором подворье огородить да крышу покрасить. А за ним обшитый досками домик с фундаментом из ракушечника видите? Угадайте чей?

— Чего ж тут угадывать, — простодушно рассмеялся Аникин. — Твой небось, Дениска.

— Известное дело, — гордо подтвердил Чеботарев. — Куда же я от тебя с мамашей деваться буду.

— Вот и хорошо, — согласился старый казак. — Очень хорошо, ребятушки, что мы теперь все вместях окажемся. Будем жить дружно и долго. Андрейку с Любашей по первости законно обженим, а потом и тебе, Дениска, невесту высмотрим.

Аникину новое жилище понравилось. Как-никак четыре просторные комнаты, уютные сенцы, обширный двор. Парни проводили его в палатку, и, ложась спать, Лука Андреевич взял с них слово, что они рано утром придут позавтракать, а потом отправятся с ним на торжество.

На литургию в честь объявления Новочеркасска новой Столицей Войска Донского приглашались лишь самые именитые казаки: станичные атаманы со своими свитами, представители властей и благородного общества. Лука Андреевич с Дениской Чеботаревым и Якушевым скромно затаился у раскрытых дверей, из которых доносился пропитанный ладаном и травами воздух и глухой, сдержанный говор собравшихся на молебен горожан.

— Мы дале не пойдем, — заявил Аникин, — нам и туточки хорошо пребывать. Скрозь двери даже кусок архиерейской ризы увидим.

Но случилось так, что Матвей Платов, которого дожидались собравшиеся в соборе, поднимался с самой главной свитой по каменным порожкам храма и неожиданно остановил свои выпуклые глаза на Луке Андреевиче и стоявших подле него парнях. На тонких губах атамана появилась неопределенная усмешка. По ней невозможно было угадать, в хорошем или дурном он настроении. Платов остановился, а следом за ним в полнейшей нерешительности остановилась и вся его свита.

— А вы чего здесь прозябаете, как бедные родственники? — гаркнул он. — Вот вас-то мне и надо. В особенности тебя, братец, — ткнул он толстым пальцем в грудь Андрейку. — Сейчас марш на литургию, а во время пиршества чтобы при мне неотлучно находились. В моем шатре, а не где-нибудь.

На литургии Аникину было скучно. Он равнодушно скользил глазами по пышному иконостасу, почти не вслушивался в слитный, убаюкивающий церковный хор и красивый бархатный бас протодьякона, с большим любопытством рассматривал пышные одежды станичных атаманов и двойные подбородки прибывших из самого Санкт-Петербурга сановников. Сильный толчок под бок заставил его встряхнуться. Оглянулся — все тот же Дениска, ухмыляющийся до ушей.

— Это ишо что за вольности? — прошипел Аникин.

— Дядя Лука, почему не крестишься? Бог обидится. Весь собор крестится, а ты нет.

Аникин огляделся по сторонам и увидел, что соседи его, все, как один, действительно отбивают поклоны, осеняя себя мелкими и быстрыми движениями перстов.

В этот момент ударили пушки, потому что служба церковная уже подошла к «многолетию», и грянули салюты. Чтобы убить время, Лука Андреевич подсчитывал количество выстрелов, и на душе у него веселело. «Ох ты! Уже тринадцать раз пальнули орудия», — подумал он с ликованием, а в этот момент войска троекратно разразились беглым огнем. Выстрелы с треском вспороли степную тишину над Новочеркасском. Затем опять последовали одиночные залпы, а после очередных тридцати вновь зачастили пушки тем же беглым огнем.

Хор продолжал петь. Величальный голос протодьякона односложно повторял «многая лета», и хор учащенно ему вторил «многая лета, многая лета, многая лета», так что казалось, что протодьякон — это большой гудящий колокол, а хористы — маленькие, ему вторящие колокола.

При третьем, заключительном салюте Лука Андреевич насчитал еще тридцать один залп и расплылся в блаженной улыбке. А когда мортиры снова захлебнулись беглым огнем, с гордостью подумал: «Это да! Никогда еще не слышал такого салюта». Потом все вывалили из полутемного собора, и на широкой площади состоялся войсковой круг. Старший войсковой дьяк, горбоносый пожилой казак, громовым голосом зачитал царскую грамоту:

— «Слушайте все, казаки донские и пришельцы иных земель, прозываемые иногородними, всемилостивейшее его императорского величества повеление, дарующее переходить в Новочеркасск, и все щедроты на случай сей от государя императора излиянные, потом разныя прежняя всемилоставейше пожалованные Войску Донскому грамоты, как в награду, так и в похвалу его».

А Матвей Платов, самый главный атаман этого Войска, властно поднял над головой своей отлитый из золота пернач, заблестевший на солнце разноцветными дорогими каменьями, искусно вделанными в шарообразную вершину, разделенную на дольки, как спелый апельсин, и произнес зычно, на всю городскую площадь, самую короткую из всех своих речей:

— Город Новочеркасск основан!

Гул ликования пошел гулять по толпе. И самые богатые, и самые бедные казаки, у каких что и было богатства, так только шрамы от сабельных ран да провианту на три дня празднеств, — все закричали «ура», вырвавшееся с площади во все впадавшие в нее улицы. А Платов, яркий в своем праздничном наряде, с орденами на ленте, мягко охватившей крепкую шею, широко расставив ноги, стоял на булыжниках спешно вымощенной площади и улыбался гордой, но доброй ко всем улыбкой. Высоко над дорогой куньей шапкой вновь поднял он пернач и выкрикнул те же самые слова:

— Город Новочеркасск основан!

Но во второй раз голос его не был уже слышен. Вся площадь ахнула единым возгласом:

— Атаману Платову ура!

Стоявшие поближе к нему казаки подхватили его на руки, высоко подняли над собой и понесли по площади. Так и двинулась вся праздничная процессия станичных казаков и новочеркасских ремесленников и мещан от собора к войсковой канцелярии и только там, у самого ее подъезда, опустила раскрасневшегося от счастья Матвея Ивановича на землю.

— Спасибо, донцы! — растроганно поблагодарил Платов. Глашатаи, шагавшие по сторонам от толпы, призывно вещали:

— Всем казакам, участвовавшим в объявлении города Новочеркасска новой столицей области Войска Донского, атаман-батюшка, герой штурма Измаила и многих-многих других баталий, генерал-лейтенант Матвей Иванович Платов на месте заложенного в честь всемилостивейшего его императорского величества царя Александра Павловича городского парка за счет неиссякаемой казны монаршей дает обед с закусками и выпивкой.

Под восторженные крики процессия свернула влево от войсковой канцелярии и ступила на территорию будущего парка, где уже были посажены первые деревья и стояло множество палаток и шатров. Над огромным расписным шатром, куда направился атаман со своею свитой и самыми видными гостями, полоскался по ветру флаг с донским гербом: голый казак восседал на винной бочке, при сабле, чудом державшейся на его обнаженном теле и весело подмигивал, словно сказать хотел гостеприимно: войдите. Платов вспомнил, при каких обстоятельствах появился этот герб. Когда-то давно, еще в 1704 году, царь Петр, разгуливая по улицам Черкасска, встретил едва-едва прикрытого остатками одежды загулявшего казака. Странно и одиноко билась сабля о его полуголый зад.