Павел Федоров - Витим золотой Страница 48

– И что вы ему ответили? – насторожившись, спросила Маринка.

– Что можно ответить такому пакостнику? – Матрена вопросительно посмотрела на застывшую жиличку. – Сказала ему, что ты на такие дела неспособная и всякое прочее, а он, гаденыш, так распалился и такого наговорил, что и повторять срамно!

– Как он может, господи боже мой! – прижимая руки к груди, со стоном выкрикнула Маринка.

– Такой расподлец все может…

– Ну уж нет! – Маринка поднялась, поправила на плечах пуховый платок и отошла к промерзшему окошку. Лицо ее горело. Усилившаяся вьюга скрежетала оторванным ставнем и заунывно выла в трубе. Было слышно, как ветер свирепо хлещет снегом в стекла и хищно рыщет по крыше застрявшего в сугробе домишка. – Как они смеют! – шептали ее губы.

– Ты, доченька, ишо не знаешь, какой это злодей, – покачивая головой, продолжала Матрена. – Ведь он, дьявол, что творит: ежели какая не захочет этой срамотой с ним заниматься, так он гонит ее на самую что ни на есть каторжную работу.

– Но я-то ведь не каторжная!

Опустив голову, Матрена медленными шажками подошла к комодику, достала из ящика шерстяной клубок со спицами в недовязанном чулке и села на скамью, прислонившись спиной к голландской печке.

– Охо-хо, касатка моя! А чем мы отличаемся от каторжников-то? – спросила Матрена. – Где и какую можем сыскать управу?

– Да есть же главное начальство? – вырвалось у Маринки.

– Это Теппан, что ли, который всеми делами ворочает, аль Белозеров? Так это одна шайка-лейка. Антихристы они все! – с возмущением продолжала Матрена. – А Тимка-христопродавец в Нерпинске в рабочего из ливорверта стрелял. Был там у него еще один прихвостень по фамилии Бодель, так знаешь, что они там творили. Уму непостижимо! Про все ихние плутни и разбойство, – переходя на шепот, продолжала Матрена, – я в Петербург жалобу написала.

– И послали? – удивленно спросила Маринка.

– А как же! Не хотела тебе рассказывать, да так и быть – расскажу.

Матрена Дмитриевна долго и подробно говорила о житье-бытье на Нерпинской резиденции, потом открыла сундук, достала припрятанную на самом дне бумагу, подала ее Маринке.

– Один добрый человек сочинил да еще список оставил. Может, пригодится когда… Читай, да только после помалкивай, что списочек-то хороню.

– Ну что вы, тетя Матрена!

– Мало ли что… Мне за эту посылку ох как пришлось!..

Маринка развернула четко исписанные листы и начала читать.

Прочитав жалобу, возвратила ее хозяйке. Плотнее закутавшись в пуховый платок, прижалась к печке, тихо спросила:

– Ну и что же потом было?

– Что было… – Матрена быстро задвигала спицами. – Меня же с Нерпы и вытурили.

– Как же так, тетя Матрена?

– А вот так… Еле домишко с грехом пополам продала да сюда перебралась.

За стеной дома круто ярилась вьюга. Сквозь скрежет оторванного ставня неожиданно послышался стук в замерзшее стекло.

– Кого еще леший несет? – Матрена перестала вязать и прислушалась.

Стук повторился. Затем послышался властный, хриповатый от стужи голос:

– Отпирай!

– Он, супостат! – отбросив недовязанный чулок, прошептала Матрена.

– Кто? – У Маринки замерли широко открытые глаза.

– Берендей, кто же еще…

Матрена то кидала испуганный взгляд на притихшую, сжавшуюся в комок жиличку, то растерянно слушала ругань и крик за окном.

– Хочешь, чтоб я раму высадил?

– Отоприте, – вдруг сказала Маринка.

– Придется, – согласилась Матрена и неохотно поднялась с места.

В огромном заснеженном тулупе, крытом по овчине пушистым бобриком, в избу ввалился усатый, краснорожий от вина и мороза Тимка.

– Это что же, карга, заморозить меня решила? – Пьяно кривя толстые губы, Тимка погрозил Матрене варежкой.

– Так кто же в такую погоду по гостям шляется? – спросила Матрена, еще не зная, как поступить с таким гостем.

– Мы не шляемся, а по казенной надобности, – отрезал Тимка.

– На то день есть, – возразила Матрена.

– А ты, карга, не учи меня. Так я говорю? – Тимка подмигнул Маринке и, сняв варежку, лихо подкрутил пышный, коротко подстриженный, как у ротмистра Трещенкова, коричневый ус.

Маринка неподвижно смотрела в угол, где, шурша рваными обоями, бойко бегали по стене тараканы. От холодного воздуха, напущенного в комнату усатым Тимкой, пугливо мигала стоявшая на столе лампа.

– Ты, птица залетная, нос-то свой не отворачивай, – продолжал Тимка. – Я ведь к твоей особе пришел.

– Зачем? – покосившись на него, тихо спросила Маринка.

– Потолкуем тары-бары, разойдемся на две пары… – захохотал Тимка.

– Мне с вами толковать не о чем, – Маринка прикрыла живот пуховым платком.

– Гляди-ка! На «вы» меня величает, а? Эко, как тебя азиат образовал! – куражился Тимка. – У меня есть всякий толк. Работать завтра пойдешь, краля!

– Не может же она! – вступилась Матрена.

– Это отчего же не может?

– Хворая потому что, – ответила Матрена.

– Что-то не заметно по портрету, что хворая… Ну а ежели и есть какая болесть, мы можем снисхождение сделать… Ты, Матрена, выдь-ка в ту половину. Мне с кралечкой поговорить нады…

Тимка снял тулуп и бросил его на сундук.

– Не дури, Тимофей, – попыталась урезонить его Матрена.

Однако никакие уговоры не действовали. Издеваясь над хозяйкой, ругая ее самыми последними словами, Тимка вытащил из кармана бутылку водки и потребовал закуски. Пока Матрена ходила в сени за студнем, Маринка попыталась уйти в другую комнату, но Тимка перегородил дверь своим большим, в черном пиджаке телом, больно сдавив ей руку.

Вернулась Матрена и поставила на стол закуску.

– Ну, а теперь поди прочь, карга, – проговорил Тимка.

– Никуда я не уйду, – заявила Матрена.

– Ты что же, хочешь, чтоб я тебя на бедро кинул? – Тимка, сжав тяжелый кулак, надвигался на пятившуюся к двери Матрену.

– Уходите, тетенька, коли так… – негромко, но решительно проговорила из угла Маринка.

– Слыхала? – рявкнул Тимка. – А ты, я гляжу, вовсе не дура, быстро смекнула…

Маринка не ответила и не шелохнулась. За окошками злобно скребся о ставни ветер. Лампа вдруг вспыхнула и перестала мигать, бросая вокруг ровный свет.

– Чего стоишь в углу? – снова заговорил Тимка. Разливая водку в рюмки, прибавил: – Чай, не икона, молиться на тя не собираюсь… – Стукнув о крышку стола бутылкой, он поднялся и, косолапо ступая большими пимами, пошел на Маринку.

– Еще шагнешь – убью! – Маринка схватила кочергу и занесла ее над головой.

– Не балуй, девка!

Увидев ее темный, застывший взгляд, Тимка остановился. Красное, лоснящееся лицо его скособочилось в презрительной усмешке, но мутные, чуть прищуренные глаза зорко сторожили железную кочережку, которую крепко сжимала в руках Марина. С повисшим на плече пуховым платком она стояла в углу и настороженно выжидала.

– Ежели посмеешь… – Тимка в душе был убежден, что она посмеет и раскроит ему башку за милую душу. Он осторожно подался вперед. Кочерга поднялась и нависла над его глазами еще грозней.

– А к нам кто-то скребется, – неожиданно раздался из-за перегородки голос Матрены.

За стеной послышался яростный лай собак и резкий скрип чьих-то на снегу шагов. В окно кто-то негромко, но настойчиво постучал. Не выпуская из рук кочерги, Маринка кинулась к двери, распахнула ее настежь. По полу серым клубком пополз морозный пар и будто втащил через порог две мохнатые, заснеженные, в оленьих унтах и короткополых полушубках фигуры.

– Тетка Матрена здесь здравствует? – заслоняя широченными плечами дверь, спросил один из вошедших.

– Вот она я! Кого бог послал? – Матрена выглянула из боковушки.

– Лебедев, Дмитриевна, с Успенского. Не забыла поди?

– Что ты, как можно! Проходи, родимый, сымай шубу. Вот уж не чаяла! – засуетилась Матрена Дмитриевна. – А у нас тут…

– Люди, вижу, да еще с горячим угощением, – смахивая с темных усов начавшие таять сосульки, пристально поглядывая на Тимку, проговорил Лебедев.

– Угощение не про вашу честь, – буркнул Тимка.

– Ах, ваша светлость господин Берендей, чем вы тут промышляете?

– Мы завсегда на своем месте, а вот вы зачем пожаловали, не знаю, – затыкая недопитую бутылку пробкой, ответил Тимка. Встретив насмешливый взгляд Лебедева, все больше злясь и мрачнея, спросил: – Пошто ночами шляетесь?

– От бурана бежали и, как твоя милость, тоже тепленького местечка ищем.

– Твое место в казачьей, гусь. А кто с тобой вторяком? – Косясь на подошедшего к печке второго путешественника, спросил Берендей.

– Товарищок мой!

– Отвечай толком.

– Уж больно ты грозен, мил человек… – Серьезные, живые глаза Лебедева открыто смеялись.

– Да разве это человек?! Господи! – Маринка отвернулась лицом к печке. Плечи задрожали.

– Ну ты, заткнись, шлюха! – крикнул Тимка.

– Эй ты, чебак, закрой хайло! – решительно крикнул Лебедев.