Наоми Френкель - Дети Страница 48

Никто в кабинете не мешает рассказу деда. Но слушает его лишь Иоанна.

Эдит силится следить за движущимися губами деда, но прислушивается к голосу собственной души. Приближается воскресенье и она должна поехать в тюрьму, проведать Эмиля Рифке. Она должна взвесить каждое слово в разговоре с ним, подготовиться, как готовят себя к публичному выступлению. Гейнц сидит у края отцовского письменного стола, сильно покачивая ногой. Ему не до баек. Надо довести до конца дело Эмми. Дед повел себя с ней чересчур агрессивно. Сообщив Гейнцу свое решение, он проверил расчеты, заплатил ей щедро, но приказал ей завтра же покинуть дом, пригласил в кухню альбиносок сестер Румпель и запретил Эмми входить в кухню. Добрая старая Эмми плачет в своей комнате, и всем от этого тяжко на душе, за исключением деда, который решил все по-своему, и уже листает берлинские газеты, в которых поторопился опубликовать объявления о том, что дому Леви требуется молодая кухарка.

Гейнц смотрит на часы. Еще немного и придут гости. Встреча друзей в память об отце. В гостиной на втором этаже отдыхает Эрвин, который попросил остановиться в доме на несколько дней, пока найдет для себя новое пристанище. Эрвин оставил дом Герды... Внезапно сильная усталость одолела Гейнца. Нет у него сил – снова спрашивать Иоанну, где она была целый день.

Только Иоанна просит деда продолжать рассказ. Когда дед рассказывает, она забывает даже о покалывании в животе и неприятных ощущениях в голове. Чувствует она себя неважно, но никому не может пожаловаться, ибо никто ей не поверит. Она смотрит на деда, а тот явно не согласен, чтобы его рассказ об Аароне так просто оборвался молчанием.

– Ах, помню, свадьба Аарона и Анны-Марии состоялась в большой реформистской синагоге Берлина. Половина города была там. Все клиенты Аарона пришли, от аристократов до купцов, все высокие родственники невесты, вся большая семья Луизхен из Познани, и вся гвардия по имени Аарон, все пятьдесят, и целая армия служек, следивших за порядком. И что там случилось и не случилось от большого шума и суматохи! После церемонии венчания все подходят пожать руку Аарону. Новое венчальное кольцо давит на палец, боль трудно вынести. Он тайком снимает кольцо и кладет в карман, в котором приготовил много талеров, чтобы разделить их между синагогальными служками, которые уже стоят очередью, чтобы пожать руку новоиспеченному мужу и получить свою мзду. И Аарон, обалдевший от множества рукопожатий, дал одному из них тяжелое золотое обручальное кольцо. Лишь когда мы пришли в дом Луизхен и Гедалияу на праздничный ужин, заставил Аарон своих друзей и меня в их числе объехать всех служек в Берлине и вернуть кольцо. Был глубокий снег, и мы катили на санях от служки к служке, пока нам не повезло, и мы вернулись с кольцом к чете новобрачных.

Все комнаты были полны гостями, невероятной толкотней, шумом и невиданным до тех пор изобилием блюд. Луизхен сумела хорошо припрятать все познанские лакомства от прислуги. И вот, во время церемонии венчания в реформистской синагоге Берлина она потеряла ключ от кладовки. Тут же вызвали слесаря, чтобы он открыл двери. На этом кончились всякие неполадки, и началось объедение. Ах, детки, какой праздник для живота был на свадьбе Аарона. Я тогда поклялся, что женой для Альфреда будет дочь Познани. И тут на меня и на несколько моих друзей напало шутливое настроение, и мы тайком оставили квартиру Луизхен и направились в новый дом новобрачных Аарона и Анны-Марии. И там, в новой их спальне мы извлекли дно из кровати, новобрачные легли, и провалились. По сей день я жалею об этой проделке, – лицо деда обретает выражение раскаяния. – Детей у них не было. Аарон все свободное время посвящал кулинарии. Анна-Мария избиралась председательницей многих женских организаций. Даже к сионизму пришла и вложила в это всю свою душу, как, вот, Иоанна.

Иоанна уже собралась выдать деду пару теплых слов: надо же, сравнить ее с Анной-Марией! Но нет у нее сил на это, что вовсе на нее не похоже. И эта ее слабость позволяет деду беспрепятственно продолжать рассказ.

– Лишь война вернула Анне-Марии мужа. Он был мобилизован в армию кайзера, и там осуществились его мечты: служил поваром в своей воинской части, но большого удовольствия не испытал. После пребывания в окопах Вердена, он вернулся домой с расшатанными нервами, и с этого времени не сумел сшить ни одного нормального костюма. Анна-Мария оставила все свои организации и занялась мужем. Ах, проблемы, детки, проблемы. Иоанна, что сказал тебе Аарон? Когда будет готов костюм?

– Но, дед... я вообще не была у Аарона. Ехала от одного Аарона к другому, но... как бы.

– Как бы! – восклицает неожиданно Фрида, стоя в дверях и включая свет большой люстры. Свет проливается на лица прохладным потоком, и все, кроме деда, явно радующегося свету, выглядят, как существа, выхваченные из мрака. – Как бы, уважаемый господин, она всегда все делает как бы.

Словно подпись под всеми размышлениями сидящих в комнате, витает это слово. «Эрвину кажется, что я как бы забираю у него Герду. Он в беде, а я над этим размышляю», – нервничает Гейнц.

«Все как бы уже в прошлом, и все в порядке. Как это я позволяю себе погружаться в иллюзии, которые всегда пробуждают в душе надежду, что как бы все хорошо, как бы...» – Эдит закатывает жалюзи.

– Как бы! – сердится Фрида. – Как бы она не знает, что ее ждет весь день ванна.

И чтобы подтвердить слова Фриды, входит Фердинанд. Прямо лучась самодовольством, он ведет вымытого и надушенного Бумбу, облаченного в голубой купальный халат. С некоторых пор Бумба почувствовал себя мужчиной, и не желает, чтобы его купала Фрида. Теперь Фердинанд отвечает за еженедельное купание мальчика.

Иоанна с растрепанной шевелюрой и оборванным подолом юбки, теперь уже точно знает, что ей ничего не поможет. Ее ждут жесткие руки Фриды, и никто в доме не поверит, насколько она себя плохо чувствует. На ногах словно бы висят тяжелые гири, и в животе непривычные боли.

– Почему ты надела эту юбку? – упирается в нее взглядом Фрида. – Ты же знала, что от нее оторвутся оборки.

И только вопрос деда из-за ее спины спасает от необходимости выдумать еще какую-либо причину.

– Фрида, что с моим темным костюмом? Почему ты не вернула его Аарону на исправление?

– Именно этот неисправленный костюм вам нужен, уважаемый господин? Недостаточно вам множества ваших отлично сшитых костюмов? – И Фрида сильным движением тянет за руку Иоанну. Только в коридоре, около ступенек, Иоанне удается вырваться из рук Фриды.

– Фрида, что с Эмми? Что с ней случилось?

Лицо Фриды искажается гневом. Внезапно она выглядит ужасно старой. Даже облокачивается на качающиеся перила лестницы. Никогда еще Иоанна не видела у нее такого лица.

– Где Эмми? Что случилось с Эмми?

– Она покидает нас. Возвращается в родной город.

– Почему, Фрида? Кто ей это сделал? Дед?

Фрида неожиданно прижимает голову Иоанны к своей широкой груди, и гладит ей волосы. Иоанна потрясена: откуда вдруг эта мягкость и нежность? Она ведь сегодня явно этого недостойна.

– Мы сделали? Чепуха. Делали ей только добро. Она оставляет нас, потому что состарилась, а старики иногда ведут себя странно. Идем, скоро явятся гости.

Если бы Фрида ее оставила в покое, она бы побежала к старому садовнику. Только он всегда говорит ей всю правду.

– Сейчас вернусь, – говорит Фрида.

На стуле около ванны приготовлен розовый купальный халат, и таблетки с запахом хвои, придающие воде аромат и взбивающие пену. Но Иоанна не раздевается. В маленьком настенном шкафчике, за грудой старых лекарств, которыми уже никто не пользуется, за склянкой клизмы и обломками каких-то инструментов, она прячет книгу. Когда Фрида кончает ее тереть и мыть, любит Иоанна понежиться в ванне, взлохмачивать облака мягкой ароматной пены, читать книгу. Вчера старый садовник дал ей книгу, которую она давно ждала: «Коммунистический манифест». Впопыхах открывает Иоанна первую страницу – «Призрак бродит по Европе...» – закрывает книгу и прячет под купальный халат. Она уже начала раздеваться, как блеснул ей в глаза треугольник зеркал, в котором она видит себя со всех сторон. Ах! Как она выглядит. Чучело огородное на палке. Оборки выглядят, как лохмотья. Неудивительно, что Оттокар из всего ее тела может использовать для портрета лишь ее лицо. В отчаянии от собственного отражения, Иоанна беспомощно опускается на стул. Нет у нее сил – раздеться. Белые плитки, покрывающие пол и стены, прохладны, и ночь заглядывает в широкое окно. Темное стекло отделяет ванную от стеклянной веранды, используемой под гимнастический зал для домочадцев. Проступают силуэты гимнастических снарядов, как очертания животных. Веревки с железными кольцами, длинные и скрученные, как застегнутая на все пуговицы Анна-Мария. Боксерская груша Франца висит на веревке, как висельник. Конь для прыжков похож на сани, в которых Иоанна скользила весь сегодняшний день. Высокие лестницы прислонены к окнам, и концы их теряются в темных далях за окнами. Ветер, как призрак, стучит в стекла веранды. Призрак вышел из страниц книги старого садовника, бродит по миру, явился сюда, чтобы взять в заложницы Иоанну и унести в пространства ужаса и страха. Длинные брусья похожи на вагоны поезда, везущие ее к Аарону, пребывающему в шоке после войны, и Анне-Марии. Иоанна закрывает глаза. Все чучела протягивают к ней руки, чтобы утянуть ее, потому что ей причитается наказание за все ее грехи. Иоанна не любит себя. И как может кто-либо любить ее. Хотя бы немного? Оттокар придет вечером в числе гостей. Он же входит в общество любителей Гете, друзей ее отца. Она не спустится в гостиную, даже если будет чистой, и в целой юбке.