Валерий Кормилицын - Держава (том первый) Страница 49

Но всё же кое–что положительное произошло. Государства приняли конвенцию по правилам ведения войны, и был учреждён постоянно действующий международный арбитражный суд.

____________________________________________

Кроме этой неудачи, в царской семье произошла и другая — опять родилась девочка.

Прежде чем зайти к жене и поздравить её с рождением ребёнка, Николай долго гулял по парку, дабы успокоить нервы, раздражение и изобразить на лице приличествующую событию радость.

«Какая может быть радость, — думал он, — коли мне нужен сын. Ведь до сих пор официальным наследником на престол является мой брат, Мишка, а такого, мягко говоря, олуха, свет ещё не видывал. Ежели я держу примером для подражания, кроме папа' конечно, императора Александра Первого, то мой братец во всём подражает Константину, брату императора Александра. Судьбы, иногда, склонны к повторению… Тоже, того и гляди женится шут знает на ком, создав мне и державе неприятности. Ну ладно… Пора идти поздравлять любимую Аликс с рождением дочери».

Конечно, чуть позже, Николай души не чаял в Марие, как и в двух старших дочерях: Ольге и Татьяне.

Через две недели после рождения Марии, императора постиг ещё один удар — в возрасте 27 лет скончался от туберкулёза другой его брат — Георгий.

После похорон, царская семья уехала успокаиваться в Ливадию.

____________________________________________

У Акима это лето проходило под знаком сдачи экзаменов. А экзамены — под знаком столетия со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.

Каждый экзаменатор, даже по математике, считал своим долгом что–нибудь спросить о великом юбиляре.

— Неужели Александр Сергеевич не мог родиться годом раньше? — тяжело вздыхал Дубасов.

— Или годом позже, — развивал его мысль Аким. — Выход у нас один. Следует посетить Домик Петра Первого и помолиться в часовне перед образом Спасителя, дабы помог сдать экзамены.

— Точно! Как я сам не догадался, — обрадовался Витька Дубасов, и друзья направились в сторону Прачечного моста, что напротив Летнего сада.

— О-о! Видать к удаче, — сначала услышали, а затем и увидели пароконную повозку, гремящую по булыжной мостовой окованными железом колёсами.

— Дилижанс летит, — иронично хмыкнул Дубасов.

— «Сорок мучеников», — вспомнил народное название громыхавшего транспорта на жёстких рессорах Аким, приготавливая пятак для проезда, и усаживаясь на расположенную поперёк повозки скамейку.

— Пешком бы быстрее добрались, — потёр прикушенную щёку Дубасов, высаживаясь у пристани на Фонтанке.

— Скорее! К Спасителю, за две копейки, — надрывался у сходен тёмно–синего пароходика матрос в выцветшей тельняшке.

К нему выстроилась очередь мамаш с гимназистиками младших классов, и самостоятельных великовозрастных олухов — из старших.

— Пороть их надо было во время учебного года, — бурчал пожилой чиновник в пенсне и с саквояжем в руке, обращаясь к женщинам, но косясь на великовозрастных ленетяев. — А теперь из–за этих двоечников нормальные люди на Выборгскую сторону попасть не могут. И откуда такое поверье пошло, что икона сдать экзамены помогает? Я ни разу к ней не ездил, однако ж, среди первых учеников гимназию кончил, — пробрался к жёлтой кормовой каюте и уселся на скамью.

Друзья расположились у поручней втащенного на борт трапа.

— Красота, — снял фуражку Дубасов и кому–то ей помахал на пристани.

— Сейчас тебя ещё на двульник накроют, — засмеялся Аким, радуясь хорошей погоде, реке, пароходу и предстоящему плаванию. — Видишь надпись: «Рук за борт не выставлять», и чуть ниже: «Штраф 2 коп».

И точно. Подошедший матрос с финским акцентом произнёс:

— Ка–а–с-с–пат–та-а! П–п–росьп–па-а рук–к–и за п–по–орт не выст–т–авляйт–те.

— А я не руки, а фуражку, а про фуражку ничек–к–о-о не сказано, — стал спорить с ним Дубасов. — Терпеть не могу эти корыта, общества лёгкого финляндского пароходства. Лучше бы на шхуну купца Шитова сели, — указал матросу на усердно дымящий чёрной трубой, обгоняющий их пароходик главного конкурента, выкрашенный в зелёный цвет.

Финский морской волк, вспоминая всуе какую–то финскую каррамбу, оставил друзей в покое, забыв, про штрафные две копейки.

Как все народные бедствия — типа пожаров и наводнений, экзамены закончились. То ли помогла икона Спасителя в часовне Дома Петра Первого, то ли просто повезло, но друзья экзамены сдали вполне прилично. Даже «гениальный» Дубасов.

Правда евреи, которые не молились иконе, и вовсе сдали на пятёрки.

Максим Акимович порекомендовал сыну Павловское училище. Зная про суровую его дисциплину, надеялся, что Аким станет там настоящим солдатом и потом ответственным офицером.

— Будь как все! — напутствовал его отец. — Я уже предупредил начальника училища, чтоб не делал поблажек, а наоборот, велел ротному командиру относиться к тебе строже. После служить легче будет. На Бога, как говорится, надейся — скромно потупился Максим Акимович, под богом в данный момент, подразумевая себя, — а сам не плошай, — потрепал сына по плечу. — Как ты заметил, ни тебя, ни брата твоего, я не балую. Деньгами особенно. И меня так отец воспитывал. Я, к сожалению, не вечен, поэтому смолоду привыкайте надеяться только на себя. Мало ли что в жизни может случиться. Ведь судьба ненадёжная и изменчивая дама. Вспомни своего прадеда, героя Отечественной войны Максима Рубанова, — выставил грудь и расправил плечи. — Из гвардейских полковников армейским прапорщиком стал… Затем вновь полковника выслужил. Так–то вот. Трудно будет, но держись, — обнял сына. — Мой отец мне так сказал: «Служи честно, как все Рубановы служили. И помни — Родина одна! Другой у нас нет!» — Вот и я тебе, считай, повторил его наказ.

____________________________________________

29 августа 1899 года немного испуганный, но делая геройский вид, юный Рубанов подъехал на извозчике на Большую Спасскую улицу, где находилось Павловское военное училище. Незаметно перекрестившись, шагнул в подъезд мрачного здания, в котором ему предстояло два года постигать воинскую науку.

Вместо Сидоровой Козы на площадке парадной лестницы он увидел подтянутого юнкера в бескозырке набекрень, с красными погонами на чёрном мундире, и со штык–ножом на кожаном ремне с начищенной бляхой.

Юнкер, по мысли удивлённого Акима, обезьянничал перед огромным, выше человеческого роста, зеркалом, то отдавая своему отражению честь, то маршируя.

— Кхе–кхе, — скромно кашлянул Аким, дабы привлечь внимание великолепного юного вояки.

— Так точно, — растерявшись, козырнул своему отражению дневальный, но быстро взял себя в руки. — Первый козерог пожаловал, — с ухмылкой стал рассматривать Рубанова.

Громыхнув дверью, в вестибюль влетел запыхавшийся Дубасов и, хлопнув по плечу Акима, радостно поздоровался, не обратив внимания на великолепного юнкера.

— А вот и второй ко.., — на всякий случай проглотил тот окончание, и отошёл к тумбочке, стоявшей у стены, неподалёку от двери с табличкой «Дежурная комната».

Следом вошли ещё несколько юношей в кадетской форме, на которую пренебрежительно пялился дневальный.

— Смирна-а! — вдруг заорал он и вытянулся сам.

Кадеты мигом построились и встали во фрунт. Рубанов с Дубасовым растерянно оглядывались, высматривая виновника переполоха.

— Да–а–а! — болезненно сморщившись, словно заболели все зубы и нога в придачу, критически оглядел их вышедший из «дежурки» рыжебородый полковник с купеческой золотой цепочкой от часов по борту сюртука. — Ничего! Превратим вас в людей, — обрадовал заулыбавшегося дневального.

Подождав, пока нашли своё место в строю штатские лоботрясы, хриплым басом продолжил:

— Я ваш батальонный командир полковник Кареев, — окинул прибывших орлиным взором, от которого даже Дубасов вздрогнул и затрепетал. — А вам, господин дневальный, — с иронией глянул на ухмыляющегося юнкера, — одно дежурство не в очередь за весёлое настроение. Доложите о взыскании своему ротному командиру, — привёл в строго служебный вид юнкера и поднял глаза на верхнюю площадку лестницы, с которой, словно ветром сдуло пришедших поглазеть любопытных юнкеров старшего курса. — Вы приняты в Павловское военное училище, — вновь обратился к зелёной юной поросли. — Это лучшее училище России, — глаза его потеплели и загорелись восторгом. — Вы уже не кадеты, и тем паче не гимназисты, — со вздохом добавил он, — а юнкера. Любите своё училище, — уже по–домашнему, с потеплевшими глазами произнёс полковник, — и держите его знамя высоко, как держим мы, старые выпускники… И всё у вас будет хорошо, — кивнул кому–то невидимому на верхней площадке лестницы и, чётко повернувшись, шагнул в дежурную комнату.

Подлетевший к ним по кивку полковника стриженый юнкер с двумя серебряными нишивками на красных погонах с вензелем Павла Первого, подражая полковнику сморщился, разглядывая вновь прибывших, и рявкнул: