Анатолий Лысенко - Хомуня Страница 49

— Всем вам Христос дал самое ценное, что может быть у человека, — знатных предков, — сказал епископ. — А если предки были прекрасны, добры и справедливы, то и потомки их должны быть доблестны, великодушны и благородны. Вот почему Христос дарует вам блага, но и требует от вас много. Он вверил вам жизни ваших подданных и рабов, дал вам власть над другими людьми. И вы, следуя учению Христову, должны умело распоряжаться этой властью, в полной мере владеть чувствами добра и зла. Мудрый правитель — непогрешим, ибо не подвержен ошибкам. Путь его — уклонение от зла. Это значит, что каждый из вас не должен приносить вред ни своему, ни чужому роду. Но мудрый правитель не знает и снисхождения к убийце и вору, нарушившему закон. Ибо послабление, жалость и уступчивость тоже приводят к беззаконию. Истинно и другое: погибели предшествует гордость, падению — надменность. Только в справедливости вы можете обеспечить безопасность своих подданных и подданных алдаров соседних селений и городов. Только при таких условиях в Алании наступит мир и счастье.

Его преосвященство обратил внимание, что люди уже не слушают его: одни пьют вино, другие — разговаривают. И тут он понял, что они просто невежественны и ничтожны. Поэтому решил закончить свою короткую проповедь.

— И запомните, дети мои, слова господа нашего! — возвысил голос епископ и подождал, пока стихнет шум и все князья повернут к нему головы. — Господь бог сказал: «Если же не послушаете меня и не будете исполнять всех заповедей сих, то и я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. И будут господствовать над вами неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами».

Гости притихли. Слишком страшными карами грозился епископ. Но два богатых князя из ущелья Кяфара по-своему восприняли проповедь его преосвященства. Сначала тихо и мирно они попытались выяснить, чей род более древний и знатный, кто из них ближе стоит к великим в прошлом царственным фамилиям Алании. Потом голоса их окрепли, глаза сузились, руки опустились на рукояти кинжалов. Дружинники не стали ждать, когда установится истина, заломили обоим князьям руки за спины и, не церемонясь, вытолкали за ворота.

Все произошло настолько быстро, что его преосвященство ничего не понял. А Кюрджи, увидев, что остальные гости сразу замолчали и опустили головы, постарался замять неловкость, предложил посмотреть танцовщиц, которых ему привезли из Константинополя.

— Ведомо ли тебе, князь, что дьявол побуждает девиц к пляске, подталкивает их в спину, тем и заполучает их черную душу? — спросил епископ. — Пьянствуя и увлекаясь обольстительными зрелищами, человек теряет духовную и телесную мощь, ввергает свою душу в ад.

— Я понимаю, твое преосвященство. Однако и константинопольские базилевсы не боятся услаждать себя зрелищами, содержат танцовщиц. И святое писание не отвергает сего. Когда Давид убил Голиафа и нес его отрубленную голову, то женщины израильских городов встречали его «с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами».

Кюрджи поднял руки, три раза хлопнул в ладоши — из небольшой пристройки к дому выскочили два музыканта с зурной и барабаном. Плавно потекла мелодия. Сначала тихо, будто настраиваясь, а потом все громче и зажигательнее застучал бубен. Из той же пристройки выпорхнула танцовщица. Ступая мелкими шажками, на носках, слегка покачивая бедрами, она легко плыла по войлоку, по широкому кругу, очерченному яствами и напитками, перед удивленными князьями, уставившими на нее свои горящие сластолюбием глаза.

Ее рыжие волосы, стянутые тонким серебряным обручем, огненными языками струились по гибкой спине и спадали до пояса поверх ярко-красной, словно напитанной кровью, полупрозрачной туники. Танцовщица вошла в середину круга и закружилась на месте. Гости, очарованные явившейся к ним Терпсихорой, завороженно смотрели на плавные движения ее тела, слившегося с музыкой, на ее оголенные руки, будто парившие в воздухе. Каждому из князей казалось, что танец исполняется только для него, поэтому каждый привстал, подался вперед, и в эти минуты все забыли о епископе, о хозяине дома, о врагах, о друзьях, обо всем на свете. Были только музыка и она, эта прекрасная Терпсихора.

Между тем возбуждение нарастало. Музыка звучала громче, ритмичнее, движения танцовщицы стали еще ярче, темпераментнее.

И вдруг все остановилось. Умолкла музыка. Замерла танцовщица. Она застыла всего на одно мгновенье. И вот она уже быстро побежала по кругу, улыбающаяся, довольная успехом. Не останавливаясь махнула рукой музыкантам. Но теперь на удивление всем, девушка уже не танцевала, в такт музыки она делала гимнастические упражнения. Сначала простые, потом все сложнее и сложнее. Временами она откидывалась назад, касаясь руками земли, выпрямлялась, склонялась вперед, была настолько гибкой, что порой складывалась вдвое, а потом и вовсе колесом покатилась по кругу, остановилась, встала на руки, потом опустилась на грудь, закинула ноги себе за голову, ступни ног ухватила руками.

На миг умолкла музыка. Князья притихли, вожделенно смотрели на «женщину без костей».

И опять грянули ритмы. И снова, вскочив на ноги, поплыла по кругу танцующая гетера. И тут вспорхнула на войлок — никто даже не заметил, откуда взялась — еще одна танцовщица, одетая в голубую тунику. Эта была с двумя длинными мечами в руках и двумя на поясе. Первая подскочила ко второй, выхватила два меча, откинулась назад и острыми концами установила их у себя на груди, поверх плотного лифа. Балансируя мечами, она раскинула руки в стороны. Вторая танцовщица подала ей еще два меча; та, держась за рукояти, а концами упершись в войлок, скрестила под собой мечи, оперлась головой на перекрестие и, продолжая балансировать мечами на груди, оторвала ноги от пола и медленно подняла их вверх.

Еле слышно, будто боясь помешать опасному трюку, играли музыканты, плавно кружилась в танце голубая гетера. Все, кто был во дворе, затаили дыхание. Наконец та, что в голубом, сняла с груди первой танцовщицы мечи, она встала, задорно ударил барабан и, покружив перед князьями, гетеры скрылись в пристройке.

Князья восторженно кричали. Кюрджи расплылся в улыбке, довольный произведенным эффектом.

Епископ нахмурился. Он хоть и не решился прервать танец Саломеи, но выговорил князю:

— Тебе надо бы знать, Кюрджи, что танец греховодной, обольстительной Саломеи, падчерицы Ирода-Антипы, послужил причиной мученической смерти Иоанна Крестителя. Сказано у Матфея: «Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду, посему он клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя… И принесли голову его на блюде, и дали девице; а она отнесла матери своей».

Кюрджи на это ничего не ответил, лишь опустил голову.

Игумену вспомнилось песнопение Басили Хандзтели «Об усекновении главы Иоанна Крестителя», которое он слышал в церкви, когда жил в Грузии. Игумен сказал об этом епископу и тот пожелал послушать.

Русич откашлялся и нараспев прочел:

Тогда та женщина,Совратительница,Вошла в круг опьяневших,Которые веселились, как актеры,Так что недостойно было даже их видеть,И она танцевалаСреди сидящих,Обезумевшихот вожделения. И былЖеланным царю этот танец.И сказал ей: «Проси, чего хочешь от царя…»Исполненные дьявольской страсти,Эти две змеи,Точащие смертельный яд,Завистью и низким умысломПосредством сигодаПогубили Иоанна.

Снова вышли музыканты, приготовились танцовщицы. Но, чтобы не навлекать на себя гнев его преосвященства, Кюрджи решил увести его в дом.

— Пировать в гостях у горца и не побывать в его доме — все равно, что приехать в Аланию и не увидеть ее, — добродушно сказал он епископу и повернулся к русичу и отцу Димитрию. — Прошу и вас, святые отцы, пройти с нами. Сейчас снова выйдут танцовщицы и, боюсь, вы будете себя чувствовать неловко. Пускай князья развлекаются.

Кюрджи встал, сделал шаг по направлению к дому, но тут же остановился, положил руку на плечо алдару из Хумары.

— Бакатар, друг мой, ты с нами пойдешь или останешься?

— Я позже прийду, Кюрджи, хочу еще посмотреть на твоих красавиц.

Русичу не хотелось идти в княжеский дом. И не потому, что не очень жаловал алдара. Последние дни тяжело стало подниматься на костылях по ступеням. А уходить совсем, когда епископ еще оставался здесь, тоже нельзя.

Как он и предполагал, Кюрджи повел их сразу на второй этаж. С трудом взобравшись на лестницу, русич оглянулся. Пресвитеры чинно покидали пир, князья рассаживались свободнее.