Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва Страница 49

Во что бы то ни стало тур нужно отбить. И это — главное. А раны заживут.

Увы, сполз с коня Морозов (его подхватили стремянные и вынесли из сечи), изрядно поранен Кашин (его тоже вынесли), неведомо, какие силы держат в седле главного воеводу, продолжавшего к тому же рубить саблей направо и налево, хотя удары его все более и более слабеют — оттеснить казанцев от тура никак не удается, и чем закончится бой, пока не ясно, хотя верится князю Михаилу Воротынскому, что царь видит, что происходит у Арских ворот и обязательно пришлет подмогу.

Верно, Иван Васильевич видел все и хорошо понимал, какое пагубное следствие может иметь этот проигрыш, хотя и малый: казанцы вдохновятся, русские ратники вновь впадут в уныние. Жаль и пушек, особенно тяжелых, с такими лишениями доставленных сюда. Недолго раздумывая, царь послал помощь. Она уже спешила. Дружины муромские, у кого особенно лютая ненависть к казанцам за их постоянные кровавые набеги на их землю многострадальную. У многих дружинников в полоне родные и любимые, у многих не единожды сжигали усадьбы и грабили трудом нажитое добро. Муромцы ударили дружно, казанцы не выдержали, побежали к Крымским и Аталыковым воротам, да так спешно, что их конники в панике топтали свою же пехоту.

Русские конники и пешцы кинулись было сечь убегающих, но князь Воротынский протрубил сбор. Не стоило подвергать еще одной опасности полк: увлекутся ратники погоней и попадут под губительный огонь пушек и рушниц со стен. И без того много русских полегло. Нужны ли еще жертвы?

Всю ночь и добрую половину следующего дня приводили в порядок тур, поднимали сброшенные пушки, и вот — громыхнул тур многоствольем, руша за казанской стеной дома и мечети, наводя ужас на жителей. Радостью отозвался в сердцах ратников тот пушечный залп, крики восторга прокатились по всем полкам, окружавшим город.

В те дни случилось еще два радостных события. Одно — такое же видимое всем, у всех на слуху: Арск пал, татарские отряды, выделенные городом для возмущения луговой черемисы, полностью разбиты, сами черемисы, похоже, вздохнули свободней, не принуждаемые теперь никем противостоять русским. Когда же у них скот и зерно не стали отбирать, а заплатили за припасы серебром, черемисы и вовсе успокоились. Опасность от земли Луговой для русского воинства отведена, все, кто из знатных, поддерживал татар, посечены или пленены. Более семисот пленников привели в стан.

Иван Васильевич поначалу хотел часть пленников казнить, а часть отпустить с миром, но потом передумал. Повелел до срока держать их под стражей. Ждал царь, как ответят ногайские ханы на просьбу правителей казанских о помощи. Еще больше засад разослал по дорогам, когда рать воротилась от Арска.

И вот наконец послы казанские перехвачены. Отписка ногайцев прочитана. Для всей рати это событие осталось почти неизвестным, а для царя и воевод — радость неописуемая: ногаи не захотели ссоры с Россией, не послали к Казани тумены, даже добровольцев не пустили. Что ж, руки развязаны. Еще раз предложить казанцам государя, если не внемлют разумному слову — пусть на себя пеняют.

Юный царь поступал как муж многоопытный не только в деле ратном, но и в дипломатии. Не велев чинить послам казанским худа, отпустил их в город с ногайской отпиской. Пусть узнают ответ. Возможно, задумаются.

Верно, в ханском дворце не только думу думали, получив неутешительную весть, но и схлестнулись в споре. Едыгар настаивал на том, чтобы покориться царю Ивану, князь же Чепкун Отучев, сеид Кул-Шериф и их сторонники (а их было много) стояли за оборону столицы ханства. Упорствовали неимоверно. А когда им донесли, что многие казанцы намерены покинуть город, иные уже бегут, Чепкун повелел стражникам никого за ворота не выпускать, а к неслухам применять силу, сечь саблями безжалостно. Как отступников от веры.

Чуть более трехсот мурз, огланов с семьями и простолюдинов успели выскользнуть из города. С повинной пришли они к царю Ивану Васильевичу и поведали о том споре, какой идет в ханском дворце.

И тогда Иван Васильевич, для того чтобы поддержать дух сторонников сдачи города, велел вывести знатных пленников из черемисы, привязать их к столбам, а самых злых противников посадить на колы, чтобы видели со стен, что ждет непокорных, а мурзе Камаю и нескольким огланам, выскользнувшим из Казани, молвить царское слово, дабы образумить упрямцев. Для мурзы даже написали по-татарски обращение царя к казанцам, где он клялся никого пальцем не тронуть, если они прекратят сопротивление, а если не желает кто подданства российского, вольны идти, куда пожелают. С имуществом и богатством своим. Без всякого препятствия со стороны воинства русского, воинства христианского. Если же и дальше станут упорствовать в безумстве своем, не спасут их ни высокие стены, ни отчаянная храбрость, ни бог их магометанский. Мурза, однако, сказал не только это. Он и всегда был истинным сторонником России, а теперь и вовсе не представлял иного пути, кроме признания ее могущества. Именно это он и добавил. Под стенания мучившихся на кольях и проклинающих татар, которые подвигли их выступать против русского царя, а теперь не хотят протянуть руку помощи, под одобрение привязанной к столбам черемисской знати.

Несмотря на свое ужасное положение, им было любо слышать из уст татарского мурзы признание, что земли волжские — не исконно татарские, а завоеванные огнем и саблей сарайца Булата-Темира всего каких-то двести лет назад. Не обосновались бы здесь золотоордынцы, растворились бы они среди каринских булгар, угро-финских народов, хозяев земли здешней, если бы не Улу-Мухаммед. Воцарившись в Казани, он силой подчинил себе и Луговую, и Нагорную земли, а после того, изменив клятве жить в мире с великим князем московским, совершал набег за набегом на русские города и села.

— Разве Всевышний лишил нас памяти и мы забыли, как покарал он Улу-Мухаммеда за алчность и кровожадность его, — увещевал стоявших на стене казанцев мурза Камай. — Заживо сгнил клятвоотступник. Назидание Всемилостивейшего не стало для нас уроком мудрости: новые ханы, садясь на трон, клялись на Коране послам русского царя, что станут добрыми соседями, но проходили год или два — и снова огланы брали верх, тумены казанские неслись на земли русские. Рукой Аллаха отступники смирялись, но все повторялось. Для нас не было ничего святого: даже купцов русских мы грабили и убивали, святотатствуя безудержно. И Аллах воздает нам по достоинству нашему. Вспомните, правоверные, слова Суюн-Беким, когда Сафа-Тирей пировал, вернувшись из Балахны, которую разграбил и сжег: «Не радуйся, хан, ибо недолго продлятся у нас эта радость и веселье, но после твоей смерти обернутся они для оставшихся плачем и нескончаемой скорбью, поедят тела их псы безродные, отрадней тогда будет неродившимся и умершим, не будет уже после тебя царя в Казани, ибо искоренится вера наша в этом городе, и станет Казанью владеть русский правитель. Единственное спасение от этого — протянуть руку дружбы русскому царю…» Не послушал свою старшую жену, которая говорила устами Всемилостивейшего, разгневался на нее, и вот — русская рать, в пять раз больше нашей, под стенами города. Русь не та, что была в годы правления Булата-Темира и даже в ханство Улу-Мухаммеда. Неужели мы не можем этого понять?

Стрела, черная, впилась в землю у ног мурзы. У ног посла, державшего над головой белый стяг. Это произошло, когда на стену поднялся Чепкун. Он повелел:

— Смерть предавшим нас угодникам князя Ивана! — и еще добавил: — Смерть и тем, кто струсил в бою и сдался в плен! Пусть умрут от рук правоверных, чем от рук гяуров!

Вознес хвалу Аллаху и сеид Кул-Шериф, вставший справа от Чепкуна Очуева. Это стало знаком, после которого стрелы роем полетели со стен.

Русские ратники прикрыли щитами мурзу Камая и сопровождавших его, оставив на заклание более семи сотен привязанных к столбам и корчившихся на кольях.

Первые проклинали казанцев, вторые видели в смерти избавление от мук.

Совершенно не понимающий поведения осажденных и оттого гневающийся царь Иван Васильевич, в какой уже раз собрал совет бояр и воевод.

— Совесть моя чиста. Семь раз я унизительно молил басурман опамятоваться, увы, все тщетно! — сердито заговорил царь. — Теперь твердое мое решение: приступ!

Решение стоит похвалы, только не зря же сказывают: близок локоток, да не укусишь. Без проломов в стене мыслимо ли взять город, вот в чем вопрос? Ну, хорошо, башен можно с десяток срубить да подкатить их к стенам, завалив овраг, но башни хороши, когда в крепости мало защитников, а в городе только воинов добрых тридцать тысяч. С башен валом не повалишь, а ручейки, хотя и бесстрашные, казанцы перепрудят, не позволят перехлестнуться через стены.

Воеводы и бояре каждый свой совет подает, все вроде бы хороши, но сопряжены с великими жертвами. Не любо то царю Ивану Васильевичу. Ой не любо.