Грэм Грин - Распутник Страница 49

Итак, у смертного одра в Хай-Лодже собрались следующие персонажи: мать поэта, шестидесяти шести лет от роду, уже успевшая пережить двух мужей и двух сыновей; жена поэта, помнящая и об авантюрном похищении из кареты, остановленной вооруженными людьми, и о долгой одинокой жизни в Эддербери; дети поэта; старый Кэри, сумевший сберечь хозяйское добро в годы невзгод; лечащие врачи (несколько человек) и еще большее число церковников; и, наконец, еще один пациент мисс Фокар и Лезерлейн, Уилл Фэншоу, исхудалый и полупарализованный, со ртом, изъеденным сифилисом, — служащий полуживым примером того, что запоздалое покаяние не сулит ничего хорошего.

В самом конце мая или в самом начале июня Рочестер исповедался, покаялся и был соборован. Парсонс приехал в Вудсток 26 мая, а с первых же дней июня Рочестер принялся убеждать — и убедил — жену вернуться из католической веры в лоно англиканской и приобщиться вместе с ним Святых Тайн. Джон Кэри писал сэру Ральфу Вернею, который был наставником юного графа в давние дни в Дитчли:

Боюсь, лорду Рочестеру жить осталось совсем недолго; он здесь, в Лодже, и его матушка, моя благодетельница, тоже, и его супруга; здесь же и врачи — доктор Шорт из Лондона и доктор Радклифф из Оксона. Сам милорд очень плох. Господи Всемогущий, смилостивься над ним, если на то будет воля Твоя, потому что он превратился в совершенно другого человека, самого благостного и богобоязненного из всех, кого мне доводилось встречать, и, конечно же, сумеет в дальнейшем прожить чрезвычайно достойную жизнь, если Бог отпустит ему еще земного времени; однако я на это почти не надеюсь, потому что он в настоящее время слишком слаб и слишком болен. Куда большее утешение нам приносит мысль о том, что, как мы надеемся, теперь он будет счастлив на том свете, если Господу Богу будет угодно прибрать его к себе; дальнейшим утешением для моей благодетельницы и для всех нас во глубине нашей печали служит то, что его супруга вернулась к своей первой любви, сиречь к протестантизму; в прошлое воскресенье она вместе с мужем приобщилась Святых Тайн, а затем участвовала в общей молитве, так что, если Господу будет угодно вернуть лорду здоровье и силы, радость его матушки и всех нас, кто любит его, не будет знать границ.

Примерно в то же самое время старая леди Рочестер пишет своей сестре леди Сент-Джон в Баттерси:

Ах, сестра, слышала бы ты молитвы, которые он вознес к небу с тех пор, как заболел, и те невероятные слова, которые он нашел в себе силы вымолвить, к нашему всеобщему изумлению, — ты изумилась бы и сама и наверняка подумала бы, что так наставить его на путь истинный мог единственно Господь Бог наш, потому что, как Джон сам всегда утверждал, людей он по этим вопросам выслушивать не желает. Он также, должна сказать тебе, уговорил жену вернуться в протестантизм. Молись за то, чтобы он остался в живых; молись, дорогая сестра.

Уже во второй раз ошибочное известие о смерти Рочестера разнеслось по Лондону. 5 июня доктор Бернет написал лорду Галифаксу, брату Сэвила:

Уилл Фэншоу только что сказал мне, что пришли письма от графа Рочестера, который на данный момент, судя по всему, уже умер. К нему послали доктора Лауэра, полагая, однако же, что тот не успеет застать его в живых; у графа прорвалась язва в мочевом пузыре, он мочится кровью и испытывает чудовищные страдания. Он глубоко раскаялся в былых прегрешениях и убедил жену приобщиться вместе с ним Святых Тайн, а затем отправиться в церковь и провозгласить себя протестанткой; умирает он, покаявшись, как истинный христианин. Уже после того, как Фэншоу сообщил мне все это, я узнал, что он умер. Никак не комментирую это известие, потому что Вы, Ваша светлость, сделаете это куда лучше меня.

Однако комментарии, сделанные Галифаксом, едва ли пришлись бы по вкусу Бернету: «…мир настолько сошел с ума, что жить в нем для человека мыслящего самый настоящий позор».

7 июня состояние Рочестера продолжало оставаться критическим, и могло показаться, что время не предоставит ему шанса проверить серьезность и искренность христианского преображения. «Он вот-вот умрет, — написал сэр Ральф Верней, — его мать просидела возле него всю прошлую ночь». Но Рочестеру вновь удалось на какой-то срок оттянуть неизбежный конец, и слухи о его смерти, разнесшиеся по Лондону, опять оказались преждевременными.

Бернет в письме Галифаксу от 12 июня высказал осторожное опасение, не прервется ли по выздоровлении поэта и его религиозное рвение; у него уже имелся опыт того, как мало весят любые доводы в споре с Рочестером.

Граф Рочестер жив и, судя по всему, идет на поправку; во всяком случае, с язвами, похоже, покончено. Весь Лондон только и говорит о его великом покаянии, которое, как я с соизволения Вашей светлости надеюсь, все же обретет более твердую почву, нежели безудержный полет фантазии; да ведь и впрямь, о каком возвращении к жизни телесной оболочки может идти речь, если человек тратит духовные и душевные силы с таким безрассудством, как свойственно было ему в прошлом?

Тремя днями позже Кэри все еще считал полное исцеление возможным:

Милорд, как мы надеемся, выздоравливает, хотя состояние его остается нестабильным; но хотя бы на смену дурным ночам приходят хорошие дни, что позволяет ему пребывать в прекрасном настроении; однако он очень слаб и вместе с тем чрезвычайно приветлив.

Меж тем в Лондоне начали говорить о Рочестеровом покаянии с куда менее деликатной опаской, чем Бернет; речь попросту зашла о том, что граф, должно быть, сошел с ума. Родная мать бросилась на защиту сыну, но, умея яростно нападать, она так и не научилась столь же яростно защищаться; к тому же много сил отнимали у нее тревога о сыне и уход за ним.

Воистину, сестра, без малейшей утайки, ни разу я не слышала от него, когда он говорил о религии, ни единого вздорного слова, да и когда говорил о чем угодно другом — тоже; лишь однажды ночью, о которой я тебе уже писала, у него помутился рассудок, но и тогда он не сказал ничего обидного, только какую-то бессмыслицу, от которой никому не могло быть вреда… А вот прошлой ночью, если бы ты только слышала, как он молится, я уверена, ты приняла бы его слова не за речь безумца, но, напротив, за речения мудреца, превышающие разумение людей обычных. Но пусть мерзавцы говорят о нем все что вздумается: грубая брань из таких уст лишь делает ему честь. А я утешаюсь тем, что сие суть диаволовы козни: мой сын победил в себе сатану, победил — и изгнал, вот тот и злобствует. Его прежние приятели буквально заваливают его письмами, полными приторной и притворной лести, а он их и знать не хочет, и писем их не читает, твердя лишь одно: «Не хочу видеть этих людей, а будь на то воля Господня, мне и не следовало кое с кем из них знаться». Один из его врачей, желая подбодрить сына, сказал ему, что вчера здравицу в его честь провозгласил сам король; сын сурово посмотрел на него и, так и не произнеся ни слова, отвернулся. Слава Б-гу, помыслы его нынче совершенно далеки от нашего мира, и я надеюсь, что так оно будет и впредь, выживет он или умрет. Но что за людишки они там, в Виндзоре, все-таки, Господи, прости их! Наверняка ни на кого еще не выливали столько грязи и не приписывали ему такой чепухи[83], как моему несчастному сыну, — причем именно сейчас, когда он (и им это прекрасно известно) лежит на смертном одре… А если уж кто-то и распускает слухи о том, что он несет околесицу, то это наверняка врач-папист[84], подслушавший однажды из-за двери, как мой сын беседует с Господом; вот только говорил Джон так тихо, что клеветник наверняка не расслышал и половины — и принял остальное за бессмыслицу потому, что ему слишком хотелось, чтобы именно так оно и было.

Как раз в период краткой ремиссии «людишки» из Виндзора решили подослать к Рочестеру собственного лазутчика — и в Вудсток прибыл Уилл Фэншоу. 19 июня леди Рочестер написала сестре:

Здесь побывал мистер Фэншоу, закадычный друг сына, и постоял у постели, а сын строго и сурово посмотрел на него и сказал: «Фэншоу, подумай о Господе и, позволь дать тебе совет, покайся в прошлой жизни и попроси прощения за всё, что ты учинил. И поверь мне: Бог есть, и Он всемогущ и безжалостен к нераскаявшимся грешникам; близится срок Его суда над нами, и великий ужас объемлет тогда заблудших и закосневших во грехе; поэтому не откладывай покаяние на завтра, иначе поразит Он тебя громом небесным. Мы с тобой подружились давным-давно и свершили вместе немало недобрых дел. Я люблю тебя и говорю с тобой искренне и для твоего же собственного блага». Выслушав все это, Фэншоу не произнес в ответ ни слова и крадучись вышел из опочивальни. И когда мой сын увидел это, то сказал: «Он что, уходит? Несчастный человек. Боюсь, что сердце его очерствело». А потом Фэншоу сказал кому-то из живущих у нас, что моего сына следовало бы как-то отвлечь от мрачных фантазий. И эти слова передали сыну, а он сказал: «Я знаю, почему он так говорит; я ведь дал ему совет, который его расстроил; но я просто не имел права поступить по-другому, а уж как он воспринял этот совет, это дело его».