Владимир Аристов - Ключ-город Страница 49

— Копитесь, копитесь, православные! Владыко Сергий молебен правит. Как молебен отойдет, воевода Михайло Борисович речь держать будет.

Собирались, становились по концам, как заведено исстари: вязовенцы, крылошане, городенская сотня, веденецкая и воровская полусоха, ямщики, загородняя слобода и другие посадские и черные люди. Стояли, ждали долго. Туман поредел, уполз в овраги. Над соборными главами несмело блеснула небесная лазурь. На паперть вышел архиепископ Сергий, старик малого роста, с пергаментным лицом, и воеводы Шеин с Горчаковым. За архиепископом толпился духовный синклит. По обе стороны за воеводой стояли оба дьяка, стрелецкий и пушкарский головы и другие начальные люди. Колокол, ударив несколько раз, смолк. Архиепископ поднял руку, махнул крестом на три стороны, благословил народ. Шеин подался вперед. Перехваченный цветным кушаком турский кафтан застегнут на серебряные пуговицы. Воевода повел широкими плечами, вскинул большую, накоротко остриженную голову. Рядом с архиепископом, синклитом и начальными людьми — богатырь.

— Люди смоленские! Ведайте, что король Жигимонт, презрев гнев божий и крестное целование жить с Русью в мире, то целование нарушил. И собрав великую воинскую рать, и панов, и жолнеров, и немцев, и иных иноземных ратных людей, идет, чтобы Русь повоевать и дома наши пограбить. И прежде литва приходила русскую землю пустошить. От Степана Батура и других королей и воевод довольно Русь натерпелась.

В толпе закричали:

— Помним, боярин-воевода!

— Под Смоленск не один раз литва приходила!

Огопьянов и Горбачев замахали руками:

— Угомонитесь!

— И то ведомо вам, что король и паны помогли вору и обманщику Гришке-расстриге казной и воинскими людьми. Сел Гришка облыжно, назвавшись Димитрием, на престол. За великие обиды побили в Москве литовских людей, что пришли с обманщиком Гришкой, и самый прах вора по ветру развеяли. Чтоб вконец погубить русскую землю, паны вновь навели иного вора и оттого пошла меж русскими людьми великая смута…

На взмыленном коне подлетел стрелецкий пятидесятник Ногтев. Вертя над головой плеткой, пробился сквозь толпу к паперти. Приподнялся на стременах, выпалил одним духом:

— Боярин-воевода, королевские ратные люди деревни Выю и Корытню огнем выжгли! К вечеру быть литве под городом!

Воевода кивнул пятидесятнику:

— Чую! — Вскинул руку. — Люди смоленские! Земля русская ныне слаба, ратных людей в городе мало. Дворяне, стрельцы и дети боярские под Москву ушли. Впустим короля в город — откроем ляхам дорогу на Москву и души свои, и землю русскую погубим. А станем крепко, — идти королю под Москву будет немочно. — Воевода опустил руку. — Рассудите по совести, как быть!

Собрав у переносицы брови, чуть сутулясь, ждал.

Колпаки, овчины, рваные сермяги, однорядки колыхнулись, точно ветром подуло:

— Постоим!

— Не пустим короля на Москву!

— Не дадим Литве городом володеть!

— Не поклонимся королю!

— Стоять нам за святую богородицу до смерти!

Воевода выпрямился. На лбу разошлись складки.

— Чтоб в городе крепко стоять, посады выжечь надо. Согласны ли на то?

Стало тихо. Кто-то вздохнул:

— Жги!

И трудно, точно выдохнули одной грудью:

— Жги!

— Сами избы пожжем!

Шеин повернулся к Чихачову:

— Послать в посады и слободы стрельцов! Посадским людям животы везти в город. В посадах оставить стрельцов и охочих людей. Как ударит вестовая пушка, избы жечь немешкотно.

Сразу опустела площадь перед собором. Воевода спустился с паперти. Холоп подвел коня.

Шеин пересек Родницкий овраг. В улицах и переулках скрипели возы — в осаду ехали уездные люди. У дворов смятенно суетился народ. Дети таращили на воеводу глазенки. Поднялся к Облонью, мимо осадных дворов бояр и детей боярских. Воеводский двор стоял на горе рядом со съезжей избой. Шеин рысью въехал во двор. С крыльца сбежал холоп, подхватил коня под уздцы. В сени выскочила женщина, развевая полы малинового летника, кинула на плечи воеводы белые руки.

— Не томи, хозяин, говори скорее, каковы вести!

Воевода обнял жену. Так и пошли, обнявшись, в хоромы. Воевода бросил на лавку колпак. Сел. Русая борода поникла. Знал: бодриться теперь не надо.

— Вести, Ириница, худые. Ляхи под Смоленском деревни жгут. Перед вечером к городу ждать надо. — Вздохнул. — Женок, детей да старцев немочных в город съехалось великое множество. Годных же к ратному делу немного, стрельцов четырех сотен не наберешь. Дворян с детьми боярскими, хромых да увечных — сотни две. На посадских людей и черных мужиков надежду кладу. Тех поболее двух тысяч наберется. У литвы рать великая. Лазутчики прикидывают — пятнадцать тысяч, и немцы, и угры с иноземными капитанами. Как бог даст осаду высидеть, не ведаю. — Посмотрел воеводше в глаза. — Страшно, Ириница?

— С тобою не страшно, Михайло Борисович. Даст господь отсидимся.

— Отсидимся, Ириница! На то крест государю целовал. — Тихо: — Мне что. За тебя да детей боюсь, как возьмут паны город на щит. Помощи от государя Василия не жду. Москве впору самой от воров тушинских да панов, что с вором пришли, отбиться. — Встал, прошелся по горнице. — Вели перекусить собрать. Ночь доведется на стенах стоять.

Солнце клонилось к закату. Медно отсвечивала в дальнем бору последняя листва. У окна башни стоял воевода Шеин, обряженный по-ратному: в доспехах, сбоку сабля, за поясом длинная пистоль. Луч солнца упал в оконце, осветил темные углы башни, заиграл на медных пластинах панциря и серебряной стреле на шишаке. Рядом с Шеиным стоял голова Чихачов, обряженный тоже по-ратному в легкую кольчугу.

Заслонив рукою глаза, Шеин вглядывался в окраину бора. Желтой лентой пролегала пустая дорога. — На дорогу выехали верхоконные, за спинами виднеются крылья. На длинных копьях тряпками висели значки. Воевода опустил руку, медленно повернул к Чихачову посуровевшее лицо:

— Литва идет.

— То королевские гусары, Михайло Борисович, по крыльям отличны.

Из оврага вылетели на конях человек двадцать детей боярских; вертя над головами саблями, поскакали навстречу полякам. Гусары повернули вспять, не вынимая сабель. Летели, пригнувшись к седлам; видно было, как болтались за спинами орлиные крылья.

Гулко бухнула вестовая пушка. И тотчас, еще не замерло над холмами эхо, у Днепровских ворот откликнулся сполошный колокол. Сизый дым поднялся над Городенским концом и, зловеще розовея, пополз в вечернее небо.

Всю ночь горели посады. Тянулись над башнями огненные облака и в черной реке до рассвета плясали рыжие языки.

8

Всего скота посадские угнать не успели. У Копытецких ворот догнали поляки, зарубили до смерти троих посадских мужиков, скот угнали в королевские таборы. Утром со стен увидели на месте слобод и посадов черные пожарища и польское войско, кольцом сжимавшее город. Поляки держались далеко — из пушек и пищалей не достать. К стенам по двое и по трое подъезжали шляхтичи и гайдуки, дразнили, кричали по-русски срамные слова. Со стен отвечали тем же. Когда надоедало лаяться, палили по подъезжавшим из самопалов.

Михайло с Ондрошкой и Оверьян держались на стене вместе. Ондрошка пришел в город черный от копоти. Михайле сказал:

— В посаде замешкался, помогал людям животы да рухлядь спасать. У меня спасать нечего. Изба — три кола вбито, небом покрыто, да и ту сам огнем пожег, литве пристанища не будет.

Перед полуднем к Копытецким воротам подъехали трое панов и трубач. Остановились. Трубач приложил к губам изогнутую медную трубу, затрубил. Рыжеусый в желтом кунтуше, всадник Богдан Величкин, русский дворянин, бежавший при Годунове в Польшу, приподнялся на стременах, задрав кверху голову, зычно крикнул:

— Гей, хлопы. Кликните воеводу да начальных и торговых лучших людей. Маю от его королевского величества речь держать.

Меж зубцов просунулся Михайло Лисица:

— Бояре наши отдыхают. На стенах всю ночь стоявши, притомились. Речь твою мы и без бояр послушаем.

Еще высунулось несколько стрельцов и стенных мужиков. Свесив бороды, смотрели на посланцев. Величкин переглянулся с товарищами, откинулся в седле, рука в бок.

— Чего ради его королевскому величеству супротивничаете? Король не злым умыслом к вам пришел, но как христианский государь, сжалившись над вами. Род царский на Руси пресекся, государи часто меняются. Оттого в царстве смута и кровопролитие. Король пришел, чтоб кровопролитие на Руси унять и тихое и мирное житие всем людям даровать. Вы же, точно псы, ощерились. Добейте челом королю, отворите ворота, за то король вас пожалует: крестьян и холопов волей, посадских людей многими милостями, а веру греческую и обычаи по-старому держать будете.