Карен Харпер - Наставница королевы Страница 49

— Это верно, ваша светлость. Много лет назад в Хэтфилде мы с ее высочеством действовали заодно. Я и по сию пору испытываю к принцессе Марии глубокую привязанность.

— Так вот, хотя моего супруга и Тайный совет просила о милости к вам принцесса Елизавета, — (от этих слов мне стало теплее на душе, ведь тогда я еще не знала об этом), — я явлю вам милость только потому, что принцесса Мария просила меня ласково обходиться с вами, хоть вы и понимаете: вас надо бы навсегда прогнать с королевской службы!

Я низко склонила голову, словно пристыженная ее словами, и затаила дыхание, надеясь услышать — спасибо Марии Тюдор! — радостную новость.

Сесил не ошибся в оценке этой женщины: она хотела стоять выше и собственного мужа, и всего Тайного совета. Хотела делать все по-своему, исходя только из личных побуждений.

— Итак, ради принцессы Марии и несчастной заблудшей Елизаветы, которую едва не соблазнил своими коварными уловками мой покойный деверь, — бубнила под нос герцогиня, — я постараюсь чего-нибудь добиться от протектора, а значит, и от совета. Но если я дарую вам такую милость, то и вы, и господин ваш Джон должны быть преданы нам — разумеется, и королю, именем которого правит мой супруг.

— Как я уже говорила, мы и сейчас вам преданы, ваша светлость! Я вам очень благодарна.

Анна кивнула, давая понять, что аудиенция окончена, и продолжила жевать апельсин; я снова присела в реверансе и попятилась к двери. От радости у меня закружилась голова. Хотелось прыгать и скакать, от чего я удержалась не без труда, хотелось протанцевать до самой двери — ведь я не только не сделала хуже, я добилась своего! Я отважилась схватиться с львицей в ее логове — с женщиной, о которой Джон шепотом сказал: «Ее муж вертит королем, а она вертит своим мужем».

Но прошел еще целый месяц, прежде чем мы получили новое распоряжение Тайного совета. Я уже потеряла надежду на то, что мне разрешат вернуться к принцессе. Я даже попыталась уговорить Джона съездить в Хэтфилд-хаус, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее. Джон был в большой милости у лорд-протектора (как и на любом другом месте, где бы он ни ухаживал за лошадьми), так что я даже не поверила, когда пришло распоряжение нам обоим перебираться на службу в Хэтфилд-хаус. Туда вернули не только нас, но и Томаса Пэрри, который боялся, что Елизавета — после написанных им в Тауэре признаний — никогда больше не доверит ему вести учет своих финансов. Но я же знала ее — знала, что мы все стали ей родными, после того как она была отдалена от своих царственных родственников.

В Хэтфилд-хаус мы приехали солнечным, но свежим майским вечером. Поначалу нас никто не встретил. Все окна в доме были занавешены. Мы вошли в холл. Там было холодно, пахло сыростью, словно дом долгое время был заперт. Не было и следа обычной суеты слуг. К тому времени, когда из большого зала показались лорд и леди Тирвитт и холодно поздоровались со мной, я уже промерзла до костей.

— Принцесса что, нездорова? — спросила я, и мой голос дрогнул.

— Она редко покидает свою комнату и почти все время лежит в постели.

Не дожидаясь, когда Тирвитты разрешат мне войти, я повернулась и бегом стала подниматься по лестнице, подобрав юбки и перепрыгивая через две ступеньки.

— Ее мучит меланхолия, — крикнула мне вдогонку леди Тирвитт, подойдя к перилам. — Мы дважды привозили лекаря из Лондона. Принцесса почти не ест. Лекарь сказал, что у нее анемия, но я полагаю, что ее гнетет сознание вины.

Я бы не удивилась, если бы увидела у двери в комнату Елизаветы стражника, однако там никого не было. В коридоре было душно, повсюду лежала пыль. Ну, если они ее заперли…

Нет, не заперли: знакомая массивная ручка легко поддалась моему прикосновению. За дверью находились передняя и спальня. Там было тихо и темно. Подумать только — меланхолия, анемия и сознание вины! Елизавета Английская благополучно пережила падение этого негодяя Сеймура, а мне пришлось иметь дело с другой представительницей этой семейки, чтобы вернуться к моей девочке. Ничего, все будет отлично!

Вопреки аккуратности принцессы, по всей спальне в беспорядке была разбросана одежда — и вся черного цвета, как будто здесь раздевалась монашка.

— Елизавета! Любушка! Приехала твоя Кэт! — закричала я, отдернула полог и заглянула внутрь.

Сперва, пока мои глаза не привыкли к темноте, мне показалось, что на ложе никого нет. Потом между двумя огромными валиками слабо зашевелилась тоненькая фигурка, завернутая в простыни.

— Кэт. М-м-м, Кэт, ты мне снишься? — услышала я слова, произнесенные каким-то чужим, приглушенным голосом. — Ах, слава Богу, что ты здесь.

Я присела на край ложа и наклонилась над Елизаветой. От нее пахло потом, камфарой и не известными мне целебными травами. Я рассматривала тень, которая осталась от моей девочки — со спутанными, давно не мытыми волосами, зачесанными на затылок, так что я, казалось, видела голый череп, венчающий высохшее тело.

— Любушка, да что они с вами сделали? — возмущенно спросила я, прижимая к себе ее исхудавшее тельце.

— Не они, Кэт, — прошептала Елизавета слабым голосом, который шелестел, словно сухие листья на ветру. — Это я сама. — И она разрыдалась в моих объятиях.

Я никого не стала упрекать, но тут же развила бурную деятельность. Я покормила мою девочку с ложечки горячим бульоном и заставила поесть клубники со сливками. Потом проветрила ее комнаты и впустила в них солнечный свет, а поздно вечером, уже при свечах, искупала принцессу в воде с лавандовым маслом, вымыла и вытерла насухо ее волосы. Я заметила, что драгоценного перстня, материнского подарка, нет ни на пальце Елизаветы, ни на ремешке, который она обматывала вокруг талии. На ней вообще не было ни одного украшения, которые она так любила надевать.

На следующий день я привела к Елизавете сначала Джона, а затем и Томаса Пэрри, чтобы принцесса поздравила их с возвращением. Перед ними, однако, предстала только тень прежней Елизаветы, и они вышли из комнаты обеспокоенные и опечаленные.

— Может, мне съездить в Лондон за другим лекарем? — шепнул Джон, когда мы вышли в коридор.

— Да, отыщи такого, которому доверяет Сесил, и привези его сюда. А мне нужно разговорить Елизавету. Принцесса упорно твердит, что сама довела себя до такого состояния — так, может быть, она сама себя и вылечит?

Вопреки уговорам Тирвиттов, которые настаивали, чтобы я ночевала в своей комнате, я спала на выдвижной кровати в ногах Елизаветы. После второй ночи, едва первые лучи осветили пылинки на широких окнах, я услышала:

— Кэт, ты уже не спишь?

— Нет, любушка, я вас слушаю.

— Мне ужасно стыдно, прости меня, пожалуйста! — воскликнула принцесса — наконец-то! — своим обычным голосом и тут же расплакалась.

В один миг я вскочила и бросилась к ней. Я обнимала и укачивала ее, как часто бывало раньше, когда Елизавета была маленькой и у нее что-нибудь болело или просто мучили детские страхи.

— Если вы хотите просить прощения за то, что мы оказались в Тауэре, не стоит винить себя, — сказала я ей. — В том не было вашей вины…

— Как бы не так! Я обожала этого человека, доверяла ему. Я желала его! Я все равно что убила королеву Екатерину, которая была так добра ко м…

— Глупости. Ее убила родильная горячка.

— Но ведь я стала такой же, как моя матушка, — кокетливой, распутной. Кэт, я могла бы зачать ребенка вне брака, как она меня. Отец часто говорил мне, чтобы я ни в чем не подражала ей, а теперь моя репутация — единственное, что у меня было, кроме королевской крови, — запятнана на посмешище всей Англии.

— Пусть вся Англия провалится к чертям, если англичане думают о вас плохо. Однако, — сказала я, продолжая укачивать ее и прижимая к себе крепче, — в вашей власти сделать так, чтобы подобное не повторилось и чтобы вы оставались чисты в чьих бы то ни было глазах. Вижу, вы отказались от всех украшений.

— Даже от материнского перстня, — кивнула Елизавета, прижимаясь к моему плечу.

— Любушка, вы всегда будете оставаться дочерью Анны Болейн, но вы и дочь короля Генриха тоже. Ваша мать совершала ошибки, но не имела времени исправить их, когда поняла, что поступала неправильно. У вас время есть. Вы молоды, умны, красивы…

— Этого больше не будет, Кэт, как бы сильно мне ни хотелось чувствовать себя красивой и весело проводить время. Как бы сильно мне ни хотелось быть любимой…

— А теперь послушайте своего друга Кэт Эшли. Когда моего господина и меня выпустили из Тауэра, мы шли с гордо поднятой головой. Нас запугивали и унижали, но мы не опускали головы. Если вы считаете нужным одеваться строго — пожалуйста. Но нельзя скрываться от всех, нельзя хандрить, иначе все подумают, будто принцесса Елизавета виновата и скорбит о том, что могло быть, но не случилось.

— Между мной и Томом Сеймуром?