Гор Видал - Вице-президент Бэрр Страница 49

— Допустим, намечается открытие отделения Банка в Ричмонде, штат Виргиния, тогда губернатор штата должен обратиться к статье конституции, согласно которой все права, кроме недвусмысленно предоставленных федеральному правительству, принадлежат штатам. А раз право федерального правительства на учреждение Банка нигде не записано, только штаты и могут его учредить. Полковник Бэрр, вы самый опытный юрист за этим столом. Верно ли, что любое лицо, признающее иностранное законодательство в вопросах, относящихся к компетенции государства, совершает государственную измену?

Я ушам своим не верил.

— Вы утверждаете, что федеральное правительство — иностранное правительство?

— Именно.

— Иными словами, вы утверждаете, что суд штата должен судить за государственную измену всякого виргинца, который согласится стать директором, скажем, Банка Соединенных Штатов?

— Если он сделал это на территории Виргинии — да.

— И если суд признает его виновным в государственной измене…

— По нашей конституции, суд штата обязан признать его виновным.

— Тогда вы казните его как предателя штата Виргиния?

— Да, чем будет навсегда положен конец Банку мистера Гамильтона, ибо никто не согласится стать его директором, зная, что за это вешают. — Джефферсон был явно не Джонатан Свифт. Он говорил совершенно серьезно. Много лет спустя Мэдисон рассказывал мне, что Джефферсон и ему толковал о том же. Мэдисон пришел в такой же ужас, как я, и разубедил Джефферсона, а не то конституцию пришлось бы отменить задолго до истечения пятидесятилетнего срока, который я ей предсказывал!

Республиканские лизоблюды за столом сочли план превосходным. Френо высказался за то, чтобы немедленно приступить к его выполнению. Я мягко возражал, пока разговор не пошел по другому, более приятному руслу.

Мы наслаждались персиковым мороженым, налегали на охлажденное вино, наблюдали, как на лужайку ложатся длинные тени и вспыхивают в кустах светлячки, Джефферсон объяснил, почему он пригласил нас на обед.

— Я хотел сообщить добрым друзьям, что я вручил президенту прошение об отставке с поста государственного секретаря. — Хор ахов и охов. — Начиная с первого октября. Я сказал президенту, что не вижу далее возможности приносить пользу его кабинету.

— Теперь Гамильтон станет главой государства, — нарушил молчание сенатор Браун.

— Если, — с надеждой сказал доктор Хатчинсон, — не умрет в ближайшее время.

— На это нельзя рассчитывать. — Джонатан Сарджент смотрел на вещи мрачно.

Но Джефферсон приготовил нам еще один сюрприз:

— Президент приезжал сюда — в этот дом — на прошлой неделе. Заявил, что крайне огорчен моим решением. «Вы с Гамильтоном убедили меня против моего желания остаться на второй срок на посту президента. И вот — оставляете меня в одиночестве».

— Гамильтон тоже уходит в отставку? — Я не мог этому поверить.

— По истечении срока полномочий настоящего конгресса, как сказал президент.

Я сказал, что не верю, и оказался прав. Гамильтон оставался на своем посту еще два года, до начала 1795 года. Но в тот теплый вечер на берегу реки Скайлкилл Джефферсон был счастлив. Подобно Вашингтону, он жаловался на тяготы политической карьеры и, подобно Вашингтону, ни за что не хотел упускать власть. Но сейчас он понял, что исчерпал себя. Дело с Женэ совершенно его изнурило. Как потом мы узнали, Джефферсон уже попросил французов отозвать посла, направив им соответствующий документ — как мне говорили, шедевр дипломатии. С его помощью Джефферсон покидал свой пост в ореоле славы, сохраняя, с одной стороны, верность оголтелых республиканцев, которые боготворили Женэ и Революцию, а с другой — показывая федералистам, что он ставит интересы Соединенных Штатов выше интересов Франции. Талейран говорил, что, если бы он стал императором, он взял бы Джефферсона министром иностранных дел.

Пользуясь вечерней прохладой, мы решили погулять под деревьями и встали из-за стола. Дочь Джефферсона умоляла нас убедить государственного секретаря немедленно покинуть Филадельфию, но Джефферсон и слышать об этом не хотел.

— Я не хочу, — сказал он сурово, — создавать панику.

— Но президент уезжает на следующей неделе.

— А мы уедем через две недели, как собирались. Надо сохранять подобие правительства, хотя у меня остался всего один писарь. — Джефферсон взглянул на Френо и поспешно поправился: — Один писарь и один великолепный переводчик.

У воды, где растут ивы с могучими корнями, доктор Хатчинсон с грустью говорил об отставке Джефферсона.

— До следующих выборов три года, но Адамс и Гамильтон начнут править страной гораздо раньше. — Добрый доктор ужасно огорчался, глаза сверкали, лицо пылало.

Мы с сенатором Брауном тоже уговаривали Джефферсона не уходить с поста, но он был непоколебим. Он составил план, вернее, несколько планов развития нашей демократии. Сенатор Браун намекнул на самый смелый из планов.

— Ваш француз, верно, сейчас в Кентукки.

— Мой француз? — Джефферсон задумался. — Нет, он не мой. И если он потерпит неудачу, он окажется ничьим французом.

— В таком случае, — согласился сенатор Браун, — он станет мертвым французом.

Джефферсон, помедлив, повернулся к доктору Хатчинсону и ко мне:

— Вы слышали о таком ботанике: Андре Мишо?

Доктор Хатчинсон о нем слышал, хвалил недавнее выступление молодого человека перед философским обществом. Мишо, кажется, сделал интереснейшие открытия о лиственных деревьях.

— Гражданин Женэ просил меня послать Мишо в Кентукки с письмом губернатору, чтоб тот помог ему отобрать Новый Орлеан у испанцев.

— Наконец-то! — загорелся доктор Хатчинсон. — Вы, конечно, согласились?

В заходящих лучах солнца трудно было понять выражение лица Джефферсона.

— Я дал ему письмо.

Сенатор Браун всегда ставил точки над i.

— За три тысячи фунтов два наших генерала, Кларк и Логан, поднимут жителей пограничных районов и займут Новый Орлеан. И тогда мы наконец-то получим то, что должно нам принадлежать, — контроль над рекой Миссисипи.

Я тоже увлекся планом. Интересно, как Джефферсон собирается замести следы? Он сказал со всей откровенностью:

— Это будет — с виду — чисто французское мероприятие. Правительство гражданина Женэ обеспечит три тысячи фунтов…

— Но у нас мирные отношения с Испанией, — сказал я, мысля юридически, вместо того чтобы мыслить философски и таким образом завоевать мир.

— И мы их сохраним, — мягко сказал Джефферсон. — Я позаботился о том, чтобы людей готовили не на американской земле.

— А что, — спросил я, — если у них это получится? Если они возьмут Новый Орлеан?

— Тогда вся территория Луизианы присоединится к нашему союзу, хотя и сохранит определенную зависимость от Франции.

— Испанцы так слабы? — полюбопытствовал я; моя судьба тогда еще не связалась — нет, именно в ту минуту она и связалась с этой увлекательной частью мира.

— Так нам кажется.

— А что, если вы… если они потерпят неудачу?

— Я предупредил Мишо, что в таком случае — мы их не знаем. К счастью, этот молодой человек — стоик. — Голос Джефферсона начал сливаться с дуновением теплого ветра. Я уже не различал его лица. В доме зажигали огни.

— Да нет, о неудаче не может быть и речи, мистер Джефферсон. Вас поддержит все население Кентукки. — Сенатор Браун был склонен к преувеличениям в манере, свойственной жителю границы: они вам посулят все, что угодно, а дойдет до дела — всучат кувшин самогона.

— Будем надеяться. Ведь это моя последняя… акция на правительственном посту.

— Пока мы не сделаем вас президентом.

Доктор Хатчинсон взял Джефферсона под руку, и мы направились через лужайку к дому, а Джефферсон по пути объяснял нам, отчего светится светлячок.

Я оставил Джефферсона у подъездной аллеи.

— Спасибо, — сказал он, — что не побоялись заразиться и навестили меня в конце моей политической карьеры.

— Полагаю, это только ее начало.

— Нет, нет, нет. — И без того тихий голос совсем затих. — Но по-моему, нам надо внимательно следить за монократами[70], вам — в Нью-Йорке, мне — в Виргинии. Будем переписываться.

Появился доктор Хатчинсон и попросил меня довезти его до дома. Я согласился. Мы откланялись (руки во время эпидемии лихорадки не подавали).

Карета тронулась, Джефферсон помахал нам на прощание. В свете из окон он вдруг показался мне огромным вороньим пугалом. Так, наверное, выглядит смерть, подумал я и содрогнулся: кошмарная фигура, истонченные члены, шелестящий голос. Затем медленно, медленно увеличивающееся расстояние обратило чудище в чучело, в ничто, во тьму.