Иван Кошкин - За нами Москва! Страница 5

Ефрейтор снова умолк и через томительные полминуты продолжил:

— Хорошо хоть, я впереди был. Стрельба вокруг, вот я и иду с трехлинейкой. А уже совсем рядом, вот только за поворот свернуть, там кусты густые… Слышу, говорят не по-нашему. Я немецкого не слышал ни разу, да кто еще-то быть может? Оттащил докторов своих дорогих, сам осторожненько так, ползком, посмотреть, что там да как.

Он сглотнул.

— Те из наших, что у медсанбата оставались, видно, деру дали, а раненым куда деваться? Некоторые и не в сознании даже, лежат рядком… И тягач рядом стоит броневой, кузов — ну вот как гроб, спереди колеса, сзади — гусеницы. Немцев вокруг с десяток, стоят, говорят о чем-то, громко так, не таятся. — Копылов сморщился, как от боли. — Потом трое пошли, с палатки поваленной подтащили брезент, и на наших сверху кинули. Тут и девки мои подползли. А эти…

Шофер снова замолчал.

— Да не тяни ты, договаривай, — глухо сказал Медведев.

— Сняли канистру, — медленно, словно во сне говорил ефрейтор. — Полили их сверху, потом вторую вылили. Потом отошли и гранату кинули.

Волкову показалось, что ему на голову уронили полено. Он, конечно, читал в газетах о зверствах фашистов, докладывал это роте на политинформациях, но одно дело статья, а другое — живой свидетель. Лейтенант знал, что Копылов не врет, достаточно было посмотреть в больные глаза водителя, чтобы понять: в его словах нет ни капли лжи. — Оленька сразу сомлела, а Богушева как бешеная стала, за наган хваталась, пришлось за руки держать. Они даже кричали тихо, Господи, да что же это…

Ефрейтор вдруг засмеялся странным, лающим смехом, и, лишь посмотрев ему в глаза, ротный понял, что сорокалетний крепкий мужик плачет. Водитель упал на колени и закрыл лицо широкими, мозолистыми ладонями с намертво въевшейся автомобильной грязью. Волков обвел взглядом столпившихся бойцов: на лицах были ужас, недоверие, у Кошелева дрожали губы. Лишь Шумов смотрел зверем, и эта еле сдерживаемая ярость гиганта-рабочего подействовала на лейтенанта как ушат холодной и чистой воды. Жестокость может родить и страх, и гнев. Только в злости, в ненависти было спасение, пора было донести это до людей. Ротный посмотрел на всхлипывающего шофера и решил, что начнет, пожалуй, с него.

— Встать, — громко скомандовал он.

Сорок пар глаз уставилось на лейтенанта, но Копылов, похоже, даже не услышал приказа. Водитель плакал, как маленький ребенок, отчаяние уже одолело его.

— Я сказал: встать, сволочь! — зарычал лейтенант.

Нагнувшись, он схватил Копылова за ворот гимнастерки и резким рывком вздернул на ноги. Шофер, хлюпая носом, смотрел на лейтенанта круглыми мышиными глазами.

— Ты чего ноешь, сука? — Волков уже давился словами, он накачивал себя бешенством, не давай ему уйти, не давая состраданию взять верх над жестокостью. — Кого жалеешь? Наших? Тех, кого сожгли? Не надо их жалеть, они уже мертвые, им не больно.

Среди бойцов послышался ропот, но лейтенант не позволил себе отвлечься.

— Или ты себя жалеешь, а, Копылов? А ну дай сюда винтовку! — Он сдернул с плеча шофера видавшую виды трехлинейку, открыл затвор: — Ты из нее хоть раз сегодня выстрелил? Или в основном по рыданиям у нас будешь?

В глазах ефрейтора появилось осмысленное выражение.

— Отдайте винтовку, — хрипло сказал шофер.

— А зачем она тебе? — удивился лейтенант. — Застрелиться, что ли?

— Отдайте оружие! — срывающимся голосом крикнул Копылов и вцепился в трехлинейку.

Волков резко ударил шофера в грудь, и тот кубарем покатился по земле.

— Товарищ лейтенант, хватит! — тихо сказал Медведев.

Ротный посмотрел на комвзвода–2 так, словно впервые заметил, что кроме него и Копылова здесь есть кто-то еще.

— А что это у вас, товарищ старшина, люди толпятся? — задумчиво произнес Волков.

Он поймал взгляд Медведева и не отпускал, пока тот не отвел глаза.

— Есть, — ответил старшина и повернулся к своим бойцам: — Разойдись! Что, не слышали?

Берестов повторил приказ своему взводу, не дожидаясь, пока ротный обратит на него внимание. Красноармейцы отошли на два десятка шагов, но затем развернулись и как один уставились на Волкова и Копылова. Лейтенант повернулся к лежащему на земле шоферу и, держа винтовку в левой руке, повторил вопрос:

— Так зачем тебе винтовка, Копылов?

— Воевать, — глухо ответил водитель.

— С кем? — продолжил допрос Волков.

— С гадами. Я их… — Шофер, похоже, осознал, как глупо он выглядит, угрожая врагам и валяясь при этом на земле. — Разрешите встать, товарищ лейтенант?

— Разрешаю. — Ротный нагнулся и подал руку ефрейтору.

Несколько секунд Копылов молча смотрел на комроты, затем крепко взялся за протянутую ладонь, и командир роты, лейтенант РККА, во второй раз поставил шофера на ноги. Поднявшись, Копылов встал по стойке «смирно», и Волков протянул ему винтовку. Шофер схватил оружие, словно боясь, что ротный передумает.

— Вот так, и чтоб больше я таких истерик не видел, — подвел итог ротный. — Медведев, этот боец к тебе во взвод. Андрей Васильевич, — повернулся Волков к белогвардейцу, — что с военфельдшером? Орать на нее мне не хочется, но нам нужен врач.

— Кажется, она пришла в себя, — вместо взводного отозвался комиссар.

Гольдберг стоял на колене рядом с женщиной. Осторожно наклонившись, он заглянул ей в лицо, затем повернулся к лейтенанту.

— Глаза, по крайней мере, уже нормальные. Как, вы говорите, ее зовут? — спросил политрук у Копылова.

— Богушева Ирина Геннадьевна, — ответил та.

— Ирина Геннадьевна… Ирина Геннадьевна, вы меня слышите?

Комиссар, наверное, хотел, чтобы голос у него звучал успокаивающе, но получилось, мягко говоря, не очень. Почувствовав это, Гольдберг беспомощно развел руками.

— Товарищ старший военфельдшер, пожалуйста…

— Я… слышу, — выходило сдавленно, словно у женщины болело горло.

Рядом с Гольдбергом опустился на колени комвзвода–1. Берестов осторожно взял женщину за плечи и слегка встряхнул.

— Ирина Геннадьевна, вы среди своих. — Берестов говорил спокойно и уверенно: — Я — исполняющий обязанности командира первого взвода третьей роты второго батальона 732–го стрелкового полка…

Лейтенант про себя подивился, как бывший белогвардеец ухитрился оттарабанить это все, ни разу не запнувшись.

— Вот наш командир, лейтенант Волков, рядом со мной — батальонный комиссар Гольдберг. Ирина Геннадьевна, я понимаю, вам очень тяжело, не дай Бог кому такое пережить…

Женщина вздрогнула, и Берестов осторожно сжал ей плечо, словно боялся, что она снова впадет в оцепенение. Но Богушева, похоже, уже окончательно пришла в себя.

— Можете меня отпустить. — Ее голос звучал слабо, но истерики в нем не было.

Берестов убрал руки, готовясь подхватить врача, если той опять станет плохо.

— Вы говорили о раненых, товарищ лейтенант?

Она посмотрела на Волкова снизу вверх, затем обвела глазами вновь подошедших солдат. Решительно протянув руку, женщина не столько попросила, сколько приказала Берестову:

— Помогите мне встать.

Старшего военфельдшера аккуратно подняли на ноги. Быстро осмотревшись, Богушева повернулась к лейтенанту:

— Товарищ лейтенант, кто командует этой группой?

— Этой ротой командую я, — спокойно ответил Волков, — батальонный комиссар Гольдберг исполняет обязанности политрука роты. Если вас интересует наше положение, то ничего хорошего вам сказать не могу. Мы отрезаны от своих и находимся в немецком тылу. Поскольку выходить будем вместе, вам придется исполнять мои приказания, хоть вы и старше по званию. Возражений нет?

Женщина кивнула:

— Какие тут могут быть возражения, я хирург, а не пехотинец.

— Хорошо, тогда первый приказ. Как вы уже слышали, у нас четверо тяжелораненых, один, кажется, умирает…

— Есть, — коротко ответила Богушева, затем, словно вспомнив что-то, обернулась назад: — Со мной было еще двое, шофер и медсестра…

— Шофер теперь у нас, во втором взводе. Медсестра еще не пришла в себя, вон она…

Ирина Геннадьевна опустилась на колени рядом с девушкой, подняла веко…

— Обморок, — резко заметила женщина. — Где моя сумка?

Она не сомневалась, что ее вещи найдены и доставлены вместе с ней. Берестов молча передал ей сумку.

— У кого-нибудь есть водка?

Медведев, не говоря ни слова, сунул в руки врача флягу.

— Жестоко, конечно, — пробормотала военфельдшер, — но времени нет.

Она достала из сумки пузырек, открыла и поднесла к лицу девушки. Глаза медсестры внезапно открылись, она глубоко вдохнула, словно собираясь кричать, и Богушева ловко влила ей в рот водку. Подождав, пока девушка прокашляется, Ирина Геннадьевна велела бойцам:

— Усадите ее.

Затем, глядя медсестре прямо в глаза, Богушева спросила: