Григорий Мирошниченко - Осада Азова Страница 5

Тихо и, кажется, удивительно спокойно и безмятежно проходит степная жизнь под Азовом. Забавно и любопытно глядеть в синеватое небо и удивляться, как птицы кричат и кружатся, где стаями, а где в одиночку. Одни камнем падают с высоты на землю, другие скользят на крыльях, третьи, не шевелясь, парят, зорко высматривают добычу. Сколько их здесь? Тысячи!

Через конные дороги и пыльные пешие тропинки то и дело переползают всяких размеров змеи – черные, серые, черно-бронзовые. И опять же: одни ползут, другие, свернувшись клубочками, греются на солнце, подняв головы тюльпанами. Гляди, казак, будь осторожен! У каждой степной змеи свои повадки. Одна укусит человека и сама тут же сдыхает. Другая укусит, клубком совьется и прыгает с подскоками в аршин от земли. Подпрыгнет – упадет, зашипит – снова прыгнет. Такая змея, с серыми крапушками, опасна не только человеку. Чаще же всего здесь встречается змея-кольцо. Длинная, черноголовая, спина горит что бронза, ярко отчищенная. Завидит змея издали казачью телегу – свернется кольцом, как обруч с бочки, и катит следом. Догонит, ударит хвостом по доскам – и в сторону.

Там суслик пробежит, там заяц… Тихо, но удивительно неспокойно в степи. Вот над крайним курганом что-то черное высоко взметнулось и упало. Тотчас такое же чер­ное взметнулось и упало на соседнем кургане, потом на самом дальнем. На всех курганах. Это в условленный час, почти совсем незаметно, казаки сторожевого поста и засады переговариваются между собой шапками – проверяют друг друга. И если шапка взметнется над курганом дважды, наблюдающий в крепости заметит и доложит атаману: на кургане заметили конных татар в две сотни. Если три раза взметнется шапка, тогда из крепости выезжают конные казаки по наряду и полным галопом мчатся туда, откуда подавался сигнал. Там непременно татары. Их не меньше тысячи. Вот и пойдет в степи жаркая сеча. Степь наполняется далеким ратным звоном сабель, облака порохового дыма клубятся в воздухе и стелются по густой траве, лошадиное ржанье не смолкает долго, татарское гиканье слышно далеко-далеко. А если еще там же три раза взметнется над курганом казачья шапка, – к татарам подошло подкрепление. В крепости наскоро седлают коней и мчатся к своим на помощь. Пыль поднимается над дорогами от конских копыт, слов­но от налетевшего урагана. Пыль взвивается над полем битвы, схватывается в стороне, несется густой серой полосой и оседает над Доном. В ходу все: и волосяные арканы, которыми ловко владеют и те, и другие, стаскивая ими противника с коня, и сабли острые, и длинные пики, пистоли и самопалы, острые железные набалдашники с рукоятками, и просто грудь коня, приученного к тому, чтобы свалить врага на землю и раздавить копытами.

И в такие жаркие битвы, которых иной день бывает более десятка, донская степь живет особой жизнью. Тогда она и страшная, и грозная, и коварная…

Солнце опустилось за морем. Густая ночь озарилась звездами. В камышовых заводях за Доном изредка покрякивали дикие селезни. Над крепостью, посвистывая крыльями, проносились стаями утки. Кругом – в степи, над Доном, над морем и в крепости – было прохладно и спокойно.

Но вот, уже в глухой ночи, сторожевой казак – видно, по злому уговору и умыслу и не без корысти – тайно пропустил через главные крепостные ворота неведомо ка­кого человека. Человек тот был слепой, ростом средний, волосом черен, борода светло-русая, продолговатая. Платье на нем – лосиный рудо-желтый кожан. Принес он недобрые вести из Черкасска-города да неведомо как шмыгнул в задние дворы к Яковлевым. С ним же пропущены были в крепость еще два человека: один – ростом высок, волосом светло-рус, бородка не велика; другой – ростом невысок, нос с горбиной, волосом черен, бородка кругленька, не велика, платье на них – кафтаны суконные, серые с белью.

Тимошка да Корнилий приняли тех людей, взобрались на чердак подворья и при свече тайно вели беседу. Тимошка тихо сказал слепому:

– Приплелся в крепость вовремя. Дело начнем!

– Вы тоже, – сказал Корнилий двоим в серых каф­танах, – тоже к месту будете!1 Великому ладу будем рады. Служите нам и впредь верно.

– Уж не впервой, и не вчера родились, – ответил тоненьким голоском один из них. Это был ближний родственник Яковлевых – Трофимка. А второй был казак Нехорошко Клоков. Оба ездили с Татариновым в Москву. Из Воронежа Татаринов поехал в Азов с третью казаков конно, а есаула Петра Щадеева оставил с казаками стеречь добро и плыть в судах вниз по Дону к Азову-крепости. Слепой казак не был слепым – прикидывался. Это был давнишний скрытый враг Татаринова Санька Дементьев.

Тимошка спросил:

– Плывут ли будары с хлебом и с царским доб­ром?

– Плывут, – быстро ответил Нехорошко Клоков.

– Много ли?

– Пятнадцать.

– Стало быть, не солгал Мишка. Много ли добра?

– Полно!

– То все будет в прибыль славы Татаринову, – сказал Корнилий.

– Еще бы, – сказал Трофимка. – Того нельзя допустить никак. Хотел было я в бударах днища топором рушить, хлеб и добро в Дону топить. Днища крепки, да и догляд великий. А складно вышло бы в подрыв Мишке.

– В уме ли? Без хлеба все пухнем.

– Как быть? – спросил Нехорошко Клоков.

– А быть нам так, – сказал Корнилий, – я буду сказывать – будары с хлебом перетонули. Пошлем человека пожечь будары.

– А коль они придут? – спросил Санька. – Тогда Нехорошко и Трофимка сложат головы перед войском.

– Не в миг-то придут, – строго сказал Тимофей Яковлев. – Пошлем надежного человека. Все головы закладываем. Великое дело кончается великим, как только увенчается. А не увенчается, то всем нам быть казнен­ными. Так ли?

– Так, – согласился Санька. – Но ты же сказывал, что без хлеба все пухнем. Как быть?

– Задумано не в жизнь, а на смерть. Посидим и без хлеба.

– Кого пошлем? – спросил Санька.

– Тебя пошлем! Немедля! Кроме тебя, послать некого. На нет сведем славу Татаринова! Сведем!

– Где покинули будары? – спросил Корнилий бежавших от есаула Петра Щадеева.

– Вверху, днищ за восемь от Раздоров.

– Скачи туда и денно, и нощно! – велел Тимофей «слепому» Саньке.

Тот покачал головой:

– Мне и в крепости дел много. Никто не сплетет такой паутины, как я.

Сторожевой тихо открыл главные тяжелые ворота, которые все-таки глухо, но далеко слышно скрипнули, и выпустил из крепости человека в сером кафтане. То был Трофимка Яковлев. Ему под страхом смерти было велено незаметно вернуться на струги, поджечь, перетопить их вверху за Раздорами и бежать в степь. Трофимке обещали: как Корнилий станет атаманом, его вернут и воздадут славу превыше всех! Он дал на то свое со­гласие.

Показалась луна над морем, появилась золотисто-зеле­ная дорога через Дон, и в этой лунной дороге всплескива­лась рыба.

Атаман Татаринов вел с женой беседу в замке Калаш-паши, сторожевые несли службу, а братья Яковлевы при восковой свече плели свою паутину.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Слепой» Санька Дементьев подал Корнилию письмо в длинных столбцах, склеенное, сажени в четыре.

– Бери! – сказал он. – Это будет нам, да и многим, грамотой царя. В грамоте сей, бишь, сказано: «Бояре, царь и великий князь Михаил почитают на Дону за непременное и желают быть в вечной любви и дружбе едино с атаманом Корнилием Яковлевичем Яковлевым, а Мишку Татаринова, предерзновенного человека, признать нам атаманом у вас никак не можно…»

– Подложная?! – торопливо спросил Корнилий, за­глядывая в бумагу.

– Нельзя ей быть подложной, – спокойно ответил «слепой», – письмо царское, чернила царские, и печать в аккурат царская же! Гляди!

Подложная грамота не показалась Корнилию подлож­ной. Она была сделана хитро и ловко…

– Поди разбери, которая царская, а которая не цар­ская, – улыбаясь, сказал довольный Корнилий, представивший уже себя атаманом войска Донского. – Не все ли едино? Складно смастерилось. Кто же мастерил сию бесподобную грамоту?

– Гм! Кто мастерил? Экий недогадливый. Кто же, кроме меня, смастерит такое важное дело, – сказал Санька и громко расхохотался.

– Потише ты, черт одноглазый, – сердито сказал Тимофей Яковлев. – Кому же теперь быть атаманом? Корнилию или мне, Тимофею?

«Слепой» сказал:

– Кого крикнет войско! Воля его!

Братья злобно посмотрели на «слепого» Саньку, хитро прищурившего глаз, и так же злобно переглянулись. Каждому хотелось атаманствовать безраздельно. «Слепой» за­метил это и не скоро сказал:

– Худо ли? Корнилий будет – Тимошке хорошо! Ти­мошка будет – Корнилию хорошо…

– Все так, да не так! – пробормотал Тимошка. – Медлить с таким делом никак нельзя. Надо бы идти со двора на двор да обо всем и поведать казакам. Слезай-ка с чердака, иди. И ты, – обратился он к Нехорошко Клокову, – иди по другим дворам. Сказывай: Азов-крепость царь не принял в свою вотчину по вине Татаринова. Ему-де, Мишке, захотелось самому царствовать в Азове. Будары-де с хлебом и царским добром, посланные царем на Дон, небреженьем Мишки пограблены и перетоплены татарами. Не ждите обещанного Мишкой хлеба да царского вина. Облизывайтесь языками! Сбрехал Мишка на свою голову немало. Царь-де пожаловал пятьсот рублей, чтоб он, Мишка, прикупил на Воронеже хлеба в прибавку и толокна. А он, Мишка, ничего не прикупил в Воронеже и деньги утаил.