Эдвард Радзинский - Последняя ночь последнего царя Страница 5

АЛЕКСАНДРА. А я вот написала хитрее: «11 июля, четверг. Рабочий, которого пригласили, установил снаружи железную решетку перед единственным открытым окном. Несомненно, это пустой постоянный страх, что мы убежим или войдем в контакт с часовым...» Если они читают наши дневники – они успокоятся и снимут эту ужасную решетку...

НИКОЛАЙ. Браво!

АЛЕКСАНДРА. Сегодня я отчего-то столько записала в дневник! По-моему, это самое подробное описание дня за весь год. Тебе интересно?

НИКОЛАЙ. О тебе – мне все интересно.

Александра (читает). «16 июля, вторник. Серое утро, позднее – вышло милое солнышко».

НИКОЛАЙ. Да, да... был превосходный день. (Расхаживает.)

Александра (читает). «Бэби слегка простужен. Все ушли на прогулку на полчаса утром. Ольга и я принимали лекарство. Татьяна читала духовное чтение. Когда они ушли, Татьяна осталась со мной, и мы читали книги пророков Авдия и Амоса». Кстати, я выписала оттуда такие удивительные слова... Обязательно прочтем их на ночь. «Как всегда утром комиссар Юровский пришел в наши комнаты. И, наконец, после недели перерыва опять принесли из монастыря яйца для Бэби. В восемь часов ужин. Внезапно поваренок Лешка Седнев был вызван повидать своего дядю, и он исчез. Удивлюсь, если это правда и мы снова увидим мальчика»... Странная история с этим поваренком. Он наверняка не вернется более, как и все, кого они от нас уводили... И мне не нравится их внезапная забота – эта корзинка с яйцами для Маленького... Я пугаюсь каждый раз, когда они начинают заботиться. Это грех, но я ни в чем им не верю... Правда, сегодня... вы ушли на прогулку, и мы сидели с Татьяной. Я вдруг задремала... Мне приснился сон. И кого я увидела?

Николай Григорий.

АЛЕКСАНДРА. Да! Да! Во второй раз после его гибели. Первый раз Наш Друг приснился мне сразу, той же ночью, когда они его убили.

НИКОЛАЙ. Полно об этом.

АЛЕКСАНДРА. Тогда я решила не рассказывать тебе. Я увидела дворец, тихий снег шел за окном. И чей-то голос произнес: «Распутин»... Он... он стоял у окна на фоне снега в Малахитовой зале. Все тело у него было в ужасных кровавых ранах... Он взглянул на меня – и вдруг вся зала полыхнула огнем. И он крикнул мне: «Сжигать вас на кострах будут». Хочу бежать – и не могу двинуться. И огонь, огонь!

НИКОЛАЙ. Я прошу женушку...

АЛЕКСАНДРА. Нет, нет, в сегодняшнем сне он улыбался... и прошептал мне: «Скоро, матушка». И был так радостен. Это хороший знак... «Скоро, матушка» – ты понял?

НИКОЛАЙ. Я не всегда доверял Григорию. Но на этот раз он прав. Скоро... скоро вы будете свободны.

АЛЕКСАНДРА. Что значит – вы? Мы!

НИКОЛАЙ. Да... Мы.

АЛЕКСАНДРА. Признаюсь, так рада, что увидела его именно сегодня. Моя нервность в эти дни, верно, была еще оттого, что я всегда боюсь 17-го числа... Григория убили в ночь на 17-е... И ты в юности чуть не погиб в крушении поезда. И это было 17-го числа. И 17-го числа ты подписал Конституцию, с которой катастрофа и началась. И я не удивилась, когда в 17-м году свершилась эта страшная революция. Бабушка Виктория мне говорила: у несчастных Людовика и Марии Антуанетты было тоже какое-то страшное число. Кстати, в это число они погибли. Николай. Сегодня 16-е.

АЛЕКСАНДРА. Нет, мой друг, уже семь минут 17-го числа, и потому мне так дорога светлая улыбка Нашего Друга... Сколько раз я замечала: все в мире полно особых знаков. Я не удивилась, когда узнала, что станция, где ты решился подписать ужасное отречение, называлась «Дно»... А знаешь, как удивительно именуется дом, где мы живем сейчас?

НИКОЛАЙ. Как же? (Расхаживает.)

АЛЕКСАНДРА. Баба, которая мыла вчера полы, сказала: он называется «Ипатьевский». По имени владельца дома господина Ипатьева... И я вспомнила: точно также назывался монастырь, откуда первый Романов был избран на царство: Ипатьевский монастырь. И я так испугалась, мне показалось, что это знак: круг завершен. И этот дом страшен для нас. Но после улыбки Друга все, наоборот, кажется добрым предзнаменованием.

НИКОЛАЙ. Да... Да.

АЛЕКСАНДРА. Все-таки не могу понять... До сих пор. Как они могли, как осмелились! Земский Собор всей российской земли, когда избрал твоего предка на царство, дал клятву. От имени всей России. Вчера я читала Маленькому ее текст: «Заповедано, чтобы царь Романов – Избранник Божий был родоначальником правителей на Руси с ответственностью только... перед Царем Небесным. А кто пойдет против сего... да проклянется такой в этом веке и во все века»... Они поклялись перед Богом!

НИКОЛАЙ. Не надо, родная.

АЛЕКСАНДРА. Ты прав... Да, вообще надо встряхнуться. Мы в каком-то постоянном ужасе. Помнишь, в Тобольске вы играли спектакли. Девочки, доктор и Ваше Величество очень недурно играли водевиль господина Чехова. По-моему, я в первый раз смеялась после отречения. Есть смысл вернуться к этим маленьким забавам... И бедного доктора надо отвлечь от черных мыслей. Я зашла вчера в его комнату... там лежало незаконченное письмо. Я совершила недопустимое: позволила себе прочесть. Ведь доктор наивен, как и ты, он может написать лишнее. К счастью, ничего опасного не было, но это – ужасное письмо. Он пишет: «Я умер, но еще не похоронен». Впрочем, мы все так чувствуем.

НИКОЛАЙ. Пожалуй, ты права: надо вернуться к нашим славным представлениям.

АЛЕКСАНДРА. Я вспомнила, что у господина Чехова была пьеса, которая мне нравилась. Там несколько милых аристократов бояться потерять родовое имение – Вишневый сад... И все рассуждают, как его защитить. И болтают, болтают. Пока они разглагольствуют, приходит мужик – разбогатевший мужик, сын их лакея – и объявляет: «Я купил ваш Вишневый сад». Как это про нас, про всю нашу революцию!

Николай (меряя шагами комнату). Жаль, что нет господина Чехова. Хорошо бы к этой пьесе приписать – что с ними стало нынче... Ну, сын лакея, этот покупатель, конечно, убежал за границу со всеми деньгами... Все эти несчастные аристократы – кто в ЧК сидит, кто уже в сырой земле.

АЛЕКСАНДРА. Там еще есть недоучившийся студент... Чем-то похожий на того молодого человека, который иногда ходит в студенческой тужурке... Кстати, в последнее время я подозрительно часто вижу его у наших дверей.

НИКОЛАЙ. Все недоучившиеся студенты стали чекистами. И славно расстреливают доучившихся. Кстати, и у меня тоже возможна роль: это персонаж, с которым все время случаются беды. За что бы он ни принимался – все до смешного идет прахом. Все так и называют его – «Двадцать два несчастья».

АЛЕКСАНДРА. Мой милый страдалец, моя любовь... Нет, нет, эта пьеса слишком грустна. Я предлагаю нам с тобой прочесть совсем иную пьесу. Со старым как мир сюжетом. Очень... очень-очень давно... привезли в холодный Петербург маленькую принцессу... Ее сестра Элла выходила замуж. И на детском балу она увидела голубоглазого мальчика. Его глаза покорили ее тотчас и совершенно.

НИКОЛАЙ. И мальчик тоже был покорен сероглазой принцессой. Он решил сделать ей подарок. Попросил у матери бриллиантовую брошь. И на балу...

Александра, ... сильно покраснев, протянул ей брошь. И, покраснев еще сильнее, сказал. «Это подарок».

НИКОЛАЙ. И она взяла! Как он был счастлив.

АЛЕКСАНДРА. Но ей... ей показалось: она поступила легкомысленно. И на следующий день на новом детском балу...

НИКОЛАЙ. ...она пребольно вложила брошь в его руку! Но он ждал. И когда она согласилась стать его женой – он вернул ей...

АЛЕКСАНДРА. И с тех пор эта брошь всегда с нею. Вместе с крестом – на груди... Но все это будет потом, а тогда девочка уехала в Англию, и тоже в июле... только не выдавай какого года. Боже мой, как я стара... она написала ему первое письмо.

НИКОЛАЙ. А потом, когда они обручились, был целый поток писем.

АЛЕКСАНДРА. Всю жизнь они почти не расставались. Пока не наступила эта несчастная война.

НИКОЛАЙ. Он уехал на войну.

АЛЕКСАНДРА. Она писала ему бесконечные письма.

НИКОЛАЙ. А он отвечал глупыми, короткими. А чаще – телеграммами, потому что даже в письмах он был смешно застенчив.

АЛЕКСАНДРА. И между этими двумя потоками писем прошла жизнь. Знаешь, я дала себе слово не вспоминать. Я заперла альбомы в кладовой – воспоминания еще так свежи и мучают. Но сегодня я нарушила обет и спустилась вниз.

НИКОЛАЙ. Ты принесла письма!

Она достает портфель с письмами

АЛЕКСАНДРА. Вот – мое богатство! Когда я узнала про отречение, я начала уничтожать свои бумаги. Прямо в кабинете я разложила славный костер, где сгорели воспоминания. Но эти письма не смогла... Я понимала, что ими воспользуются против нас... Но жечь их было выше моих сил... Ибо в этих письмах – вечная, неутолимая страсть к моему «мальчику", „к моему Солнцу“. Какое счастье, что они с нами... И когда они привесили эту страшную решетку – я рассмеялась. Я сказала себе: о, глупцы, мы все равно от вас убежим. Убежим в наши письма.

В подвале ЮРОВСКИЙ и МАРАТОВ.

ЮРОВСКИЙ. Грузовика по-прежнему нет. Уже полтора часа, как должен приехать.

МАРАТОВ. Приедет.

ЮРОВСКИЙ. Я звонил в Совет... Белобородов к телефону не подходит. Что это значит?