Конн Иггульден - Повелители стрел Страница 5

— Что я должна сделать?

Шаман выпрямился, размышляя.

— Потребуется вся моя сила, чтобы призвать духов к твоему сыну. Пусть приведут две козы: одну — чтобы опухоль перешла на нее, а другую — чтобы очистить больного кровью. Все нужные травы у меня с собой. Надеюсь, я справлюсь.

— А если нет? — вдруг спросила Бортэ.

Кокэчу глубоко вздохнул и произнес дрогнувшим голосом:

— Я выживу, если у меня не хватит сил, когда я только начну читать заклинания. Если же духи заберут меня, когда буду заканчивать, вы увидите, как из моего тела вырывают душу. Оно поживет еще немного, но лишь пустой оболочкой из плоти. Это очень серьезное колдовство, великая мать.

Оэлун пристально посмотрела на шамана, ее вновь одолевали подозрения. Казалось, Кокэчу говорит искренне, хотя бегающие глаза выдавали, что он внимательно следит за тем, как воспринимают его слова.

— Бортэ, приведи двух коз. Посмотрим, на что он способен.

Снаружи уже стемнело. Пока Бортэ ходила за животными, Кокэчу вытер грудь и живот больного влажной тряпицей. Когда он сунул пальцы в рот Тэмуге, юноша снова проснулся, в его взгляде застыл страх.

— Лежи спокойно, я помогу тебе, если у меня хватит силы, — обратился к нему шаман.

Он смотрел только на Тэмуге, не обращая внимания на блеющих коз, которых затащили в юрту.

И Кокэчу начал ритуал. Медленно вытащил из халата четыре медные чаши и поставил их на землю. Наполнил каждую серым порошком и поджег его. Ввысь поползли змейки бело-серого дыма, и вскоре в юрте стало трудно дышать. Кокэчу сделал несколько вдохов, наполнил легкие дымом. Оэлун закашлялась, прикрыв рот рукой, и покраснела. От резкого запаха у нее закружилась голова, однако Оэлун не уходила — нет, она не оставит сына наедине с человеком, не вызывающим доверия.

Громким шепотом Кокэчу начал нараспев читать заклинания на древнем, почти позабытом языке. Услышав его, Оэлун резко выпрямилась — вспомнила, что в юности слышала похожую речь от целителей и шаманов своего племени. Темные образы прошлого охватили Бортэ, в памяти воскресла давняя ночь, когда муж, повторяя непонятные слова, безжалостно убил обидчика и заставил ее съесть кусочек его обгорелого сердца. Язык крови и жестокости, словно созданный для бескрайних зимних степей. В нем не было слов любви и милосердия. Пока Бортэ слушала, дым проник в кровь, и кожа женщины покрылась мурашками. Ужасающие образы, вызванные монотонным бормотанием, пронеслись в мозгу Бортэ, и она закашлялась.

— Тише, женщина! — шикнул шаман, злобно сверкнув глазами. — Молчи, когда приходят духи!

Монотонное бормотание возобновилось с новой силой, шаман повторял одни и те же слова все громче и быстрее, они завораживали, вводили в транс. Первая коза отчаянно заблеяла, когда Кокэчу поднял ее над Тэмуге, глядя в испуганные глаза юноши. Острым ножом он полоснул по горлу животного и держал его над сыном Оэлун, пока лилась горячая дымящаяся кровь. Тэмуге вскрикнул от неожиданности. Оэлун приложила ладонь к губам сына, и он успокоился.

Кокэчу отпустил козу, и она упала, дергая ногами. Шаман забормотал еще быстрее, закрыл глаза и погрузил пальцы в живот Тэмуге. Как ни удивительно, юноша молчал, и шаману пришлось сдавить опухоль, чтобы вызвать у больного крик. Кровь скрыла резкое движение Кокэчу, когда он вправил грыжу, незаметно вернув вылезший кусок кишки за мышцы брюшной стенки. Давным-давно отец показал ему этот обряд на настоящей опухоли, и Кокэчу будто снова увидел, как старик читает заклинания, заглушая испуганные возгласы мужчин и женщин, и иногда громко вскрикивает, брызгая слюной в распахнутые рты. Отец доводил людей до полного изнеможения, они переставали понимать, где находятся, и, оказавшись на грани безумия, верили. Кокэчу не раз замечал, что отвратительные наросты уменьшались и исчезали, после того как страдание и вера переходили определенную грань. Когда человек отдает себя во власть шамана целиком и полностью, духи могут и вознаградить его за веру.

Конечно, не слишком-то честно использовать свое мастерство, чтобы одурачить несчастного юношу, который надорвал живот. Впрочем, награда того стоит. Тэмуге — брат хана, покровительство такого человека трудно переоценить. Кокэчу вновь вспомнил, как отец предостерегал его: духи, дескать, не прощают лжецов и мошенников. Старик никогда не понимал власть, не знал, насколько она опьяняет. Духи вьются вокруг веры, как мухи над падалью. Нет ничего плохого в том, что вера расползется по стойбищу хана. Его сила и могущество только возрастут.

Кокэчу продолжал читать заклинания. Тяжело дыша и закатив глаза, он вдавил руку в живот Тэмуге. С победным криком шаман резко повернул кисть и вытянул спрятанный заранее кусок телячьей печени. Окровавленная плоть шевелилась, словно живая, в его ловких пальцах. Бортэ и Оэлун с отвращением отпрянули.

Кокэчу, бормоча нараспев непонятные слова, подтащил поближе вторую козу. Коза упиралась и ободрала желтыми зубами костяшки пальцев шамана, но тот все же засунул руку ей в рот и пропихнул кусок тухлой печенки в горло. Козе ничего не оставалось, как судорожно сглотнуть. Увидев движение гортани, шаман сильно сдавил шею козы, чтобы не дать ей отрыгнуть омерзительное угощение, а потом разжал хватку.

— Не подпускайте ее к другим козам, — сказал он, задыхаясь, — иначе зараза перейдет на них и, возможно, снова вернется к твоему сыну.

Он смотрел на женщин, и с его носа капал пот.

— Будет лучше, если это животное сожгут. Мясо есть нельзя — в нем опухоль. Не забудьте! У меня не хватит силы провести обряд еще раз.

Он словно без чувств опустился на землю, по-прежнему тяжело дыша, совсем как пес под жаркими лучами солнца.

— Боль исчезла! — раздался удивленный голос Тэмуге. — Немного саднит, но мне гораздо легче!

Оэлун склонилась над сыном, и тот охнул, когда она потрогала место, где была грыжа.

— Кожа не повреждена, — прошептал Тэмуге со страхом.

Кокэчу решил, что сейчас самое время открыть глаза и сесть. Он поднялся с затуманенным, блуждающим по задымленной юрте взглядом. Пошарил по карманам дээла и длинными костлявыми пальцами извлек пучок скрученного конского волоса с присохшей кровью.

— Это оберег, — сказал он. — Я привяжу его к ране, чтобы туда ничего не проникло.

Никто не произнес ни слова, пока он отрывал полоску ткани от грязного халата и усаживал Тэмуге. Тихо бормоча заклинания, Кокэчу несколько раз обернул ее вокруг тела больного и закрепил узлом, надежно спрятав конский волос. Закончив, он выпрямился, довольный, что теперь грыжа не вылезет и не испортит всю работу.

— Не снимай амулет, пока луна не сделает полный круг, — устало произнес шаман. — Если он упадет, опухоль отыщет путь назад… Теперь мне нужен сон. Я буду спать ночь и почти весь завтрашний день. Сожгите козу, пока опухоль не распространилась на других животных и людей. Коза проживет еще несколько часов, не дольше.

Шаман не обманывал — яда, положенного в печень, хватило бы, чтобы убить взрослого человека. Подозрительно здоровое животное не испортит его победу, уж об этом-то Кокэчу позаботился заранее.

— Спасибо за все, что ты сделал, — обратилась к нему Оэлун. — Не могу понять: как тебе это удалось?

Кокэчу устало улыбнулся.

— Мне потребовалось двадцать лет учебы, чтобы овладеть мастерством, великая мать. И не думай, что поймешь его за один вечер. Твой сын теперь выздоровеет, как будто хвори и не бывало.

Шаман на миг замолчал. Кокэчу не знал эту женщину. Впрочем, он был уверен — Оэлун все расскажет Чингису. На всякий случай шаман добавил:

— Я прошу только об одном — никому не рассказывай о том, что сегодня увидела. В некоторых племенах до сих пор убивают практикующих древнюю магию. Считают ее слишком опасной. — Кокэчу пожал плечами: — Наверное, так оно и есть.

Теперь Кокэчу знал — слухи распространятся по стойбищу еще прежде, чем он встанет завтра утром. Всегда есть люди, которым нужен заговор от болезни или заклятие против врага. Они принесут мясо и молоко к его юрте, а вместе с властью придут уважение и страх. Кокэчу мечтал о людском страхе, ведь тогда он сможет получить все, что только пожелает. Неважно, что в этот раз он не спас человеческую жизнь. В следующий раз к нему обратятся за помощью, уже веря в его могущество. Кокэчу бросил в реку камень, и круги разойдутся очень далеко.

Чингис и его темники совещались в большой юрте, когда луна поднялась над кочевьем. День выдался тяжелый, но никто не смел спать, пока бодрствует великий хан. На следующий день многие будут ходить с опухшими глазами и зевать. Сам Чингис выглядел свежим и бодрым, совсем как утром, когда приветствовал небольшое, человек в двести, тюркское племя. Люди перекочевали с далекого северо-запада — они почти не понимали слов хана. И все же они пришли.