Кейт Уиггин - Ребекка с фермы «Солнечный ручей» Страница 5

Любовь к книгам Ребекка унаследовала от матери. Когда в доме появлялся кем-нибудь подаренный новый роман, Аурелия забывала, что надо мести пол и кормить детей. Но книги, по счастью, заносились в дом редко, не то дети ходили бы голодные и оборванные.

Однако на Ребекку повлияли и другие силы: черты неведомых предков явно сказывались в ее облике и складе. Лоренцо де Медичи, в сущности, был натурой вялой и бесхребетной, Ребекка же была вся воодушевление, вся огонь. Отцу явно недоставало энергии и отваги, дочерней же решимости с лихвой хватило бы на двоих, а неукротимости — на пятерых. С другой стороны, если у миссис Рэндалл и Ханны не было чувства юмора, то для Ребекки смешить и находить поводы для смеха казалось столь же естественным, как ходить и разговаривать.

Разумеется, не все хорошие черты родителей и многочисленных добропорядочных родственников перешли к Ребекке, равно как не могла она не унаследовать кое-каких греховных слабостей. Девочка не обладала ни усердием своей сестры Ханны, ни здоровой выносливостью крепыша Джона. Волевое начало нередко граничило в ней с упрямством, и то, что многие вещи давались ей легко, приводило к нетерпеливой раздражительности перед лицом сложных задач или трудоемкой работы. И вот такой характер, со всеми присущими ему достоинствами и слабостями, располагал в обстановке фермы полнейшей свободой. Дети подрастали, трудились, ссорились между собой, ели что придется и спали где попало, любили друг друга и родителей горячо, но без пылкой страсти и девять месяцев в году учились, кто как мог.

В результате такого образа жизни Ханна, воспитываемая внешними обстоятельствами, росла старательным, скучным и ограниченным существом. В то же время Ребекка, которой ничего, казалось, не было нужно, помимо пространства, где можно свободно действовать, и знания некоторых необходимых для самовыражения понятий, развивалась по преимуществу изнутри. Ее разнородные силы пришли в движение, едва она появилась на свет. Эти никем не управляемые силы жили, однако, в согласованном движении, но в каком направлении они развиваются — этого никто не знал, и меньше всего сама Ребекка. Поле для проявления ее творческих задатков было весьма тесным. Сегодня она взбивала яйца с кукурузной мукой, а завтра — с молоком. Волосы Фанни она сегодня зачесывала на левый пробор, завтра — на правый, а послезавтра — на прямой. И еще она разыгрывала с братьями и сестрами разные забавные инсценировки, героями которых были исторические личности или персонажи любимых книг. Ребекка развлекала мать и все семейство, и при этом ее никогда не принимали всерьез. Отмечали в ней ум, раннее развитие, но никто не считал ее выдающейся в каком-нибудь одном отношении.

Аурелия, пережив множество страданий в браке с гением, каковым она, безусловно, считала Лоренцо, а затем потеряв его, стала отдавать предпочтения самым простым, обыкновенным вещам. А Ребекка была для нее существом странным. Но надо сказать, что Ребекке увлечения и интересы матери казались, в свою очередь, жалкими, ущербными.

Ханна была любимицей матери — если только можно было признать за Аурелией сильные пристрастия. Выделять одних детей и пренебрегать другими могут благополучные женщины, а вдова, вынужденная одевать и кормить семерых детей на пятнадцать долларов месячного дохода, не может позволить себе такой роскоши, как предпочтения. Однако Ханна в свои четырнадцать лет была для Аурелии своего рода компаньонкой и партнером. Если Аурелия была занята в амбаре или на огородах, то в доме хозяйничала Ханна. Ребекка, конечно, тоже исполняла некоторые предписанные ей обязанности: следила, чтобы младшие дети не убились и не убили друг друга, кормила домашнюю птицу, собирала щепки, рвала клубнику, вытирала посуду — но вообще Ребекка считалась безответственной, а потому Аурелия, постоянно нуждаясь в опоре (на одаренного Лоренцо трудно было положиться вполне), обрела таковую в Ханне.

Ханна, на которую возложены были главные тяготы, даже на своем облике несла их зримый отпечаток: у нее были худое, изможденное лицо и резкие жесты. Но на эту самостоятельную, послушную девочку во всем можно было положиться, и по этой причине тетушки стремились зазвать в Риверборо именно ее. Они готовы были сделать ее полноправным членом своей семьи, предоставив ей пользоваться всеми преимуществами своего привилегированного положения. В последний раз Миранда и Джейн видели своих племянников лет семь назад, но они с удовольствием припоминали, что Ханна во все время разговора помалкивала, и уже по одному этому им казалось желательным ее общество. Ребекка же вела себя совершенно иначе. Сперва она привела в комнату собаку, наряженную в костюмчик Джона. Потом, когда ей велели позвать троих младших детей на завтрак, она заперлась с ними в чулане, принялась изо всей силы драть им щеткой волосы и после этого привела их к столу до такой степени потных и промасленных, что матери сделалось стыдно.

Обычно лоб у Ребекки обрамляли аккуратные черные завитки, но для данного случая она устроила у себя на голове нечто странное: прямо от пробора спустила на лицо пышный завиток. Ханна незамедлительно обратила внимание матери на Ребеккины парикмахерские причуды, Аурелия тут же отвела причудницу в соседнюю комнату и велела привести себя в христианский вид. Материнский наказ был воспринят Ребеккой чересчур буквально, потому что за две минуты она придала себе невероятно благочестивый вид, что, в свою очередь, тоже изумило тетушек, хотя не так напугало, как первоначальное явление.

Эти шалости вообще-то случились исключительно из-за нервного возбуждения, которое было вызвано натянутым, унылым и воинственным видом тети Миранды Сойер.

Воспоминание семилетней давности так живо воскресло в памяти старых дев, что письмо Аурелии привело двух незамужних обитательниц кирпичного дома в неописуемый ужас. В письме говорилось, что без Ханны Аурелия никак не сможет обойтись еще по меньшей мере несколько лет, зато Ребекку она может прислать хоть завтра. В конце была приписка, что предложение она принимает с благодарностью и верой, что влияние школы, церковного прихода и дома Сойеров послужит Ребекке во благо.

Глава III. Две сестры, два сердца

— Я, право, не рассчитывала, что мне когда-нибудь придется воспитывать ребенка, — говорила Миранда, складывая письмо Аурелии и убирая в ящик под светильником. — Я надеялась, что Аурелия хотя бы пришлет ту девочку, о которой мы просим, но она решила воспользоваться нашей добротой и сбыть с рук дикарку. Как же это на нее похоже!

— Однако вспомни, уговор все-таки был: если Ханна не сможет приехать, то пусть приедет Ребекка или даже Джейн.

— Да, помню, и все же я не думала, что Аурелия так уцепится за наше предложение, — проворчала Миранда.

— Когда мы ее видели, она еще была совсем маленькая. Может быть, за это время она исправилась.

— Скорее всего, она еще больше испортилась!

— Тогда следует вернуть ее на путь истинный, и нам это поставят в заслугу, — пыталась возражать Джейн.

— На нас посмотрят как на двух дур, вот и все. Если мать не смогла сделать из нее человека, то уже никто и ничто ее не исправит.

В таком подавленном и гнетущем настроении Миранда пребывала вплоть до того дня, когда Ребекке надлежало вселиться в каменный дом.

— Если еще до ее приезда на нас свалилось столько обязанностей, то что же будет дальше? Да, про отдых придется забыть! — вздыхала Миранда, развешивая по веткам барбариса кухонные полотенца.

— Ну, Ребекка не Ребекка, а в доме-то прибраться все равно не помешает, — убеждала Джейн. — Вот только зачем так уж все выскребать и вылизывать? Приедет ребенок — и хорошо. Лучше давай сходим к Ватсону и купим все что необходимо.

— Ты не знаешь Аурелию, а я знаю, — отозвалась Миранда. — Я видела это ее хозяйство и эту ораву ребятишек, которые донашивают вещи друг за другом и никогда не знают, где зад, а где перед. Я не представляю себе, как он и будут жить дальше. Ты представляешь? Эта девчонка явится сюда не иначе как с мешком обносков, своих и чужих. Туфли Ханны, нижнее белье Джона, носки, скорее всего, Марка… Мне кажется, она в жизни не надевала на палец наперстка. Но это-то дело поправимое. Я купила отрез небеленого муслина и еще кусок грубой коричневой ткани, так что мы ее займем делом. Разумеется, у нее совсем нет привычки за собой убирать, она наверняка не знает, что такое тряпка для пыли. Для нее наш образ жизни так же непонятен, как для какой-нибудь язычницы.

— Конечно, ей поначалу будет непривычно, но она может оказаться послушнее, чем мы думаем.

— Хоть бы она не пропускала мимо ушей, что ей говорят, а уж послушание…

Миранда Сойер, как всякое живое существо, обладала сердечной мышцей, но она служила ей лишь для того, чтобы накачивать и прогонять по телу кровь. Она вообще-то была натурой честной, справедливой, совестливой, бережливой, трудолюбивой, регулярно посещала церковь и воскресную школу, занималась миссионерством, состояла в Библейском обществе. Однако, при всех этих ее хладнокровных добродетелях, нормальный человек испытывал тоску хотя бы по одному «теплому» пороку или несовершенству, ему прямо-таки мечталось, чтобы она сделала какую-нибудь промашку, потому что без этого трудно было поверить, что она живая. Образование ее ограничилось ближайшей окружной школой, а все ее желания и амбиции не простирались дальше домашнего хозяйства, фермы и сыроварни.