Николай Самвелян - Московии таинственный посол Страница 5

Доктор Фауст, или, как его тогда именовали, Фаустус, уже занялся поисками эликсира вечной молодости. Эликсира не нашел, зато обрел бессмертие — вошел в легенду. Он был современником Коперника и Дюрера. Возможно, они виделись. Во всяком случае, возникла даже поэма, в которой действовали и Фауст, и Дюрер, и Коперник одновременно.

В общем, времена были действительно просвещенными. Да вот жалость — вошло в моду жечь еретиков. А еще их вешали, кололи кинжалами, расстреливали и даже взрывали, набив живот порохом. Как-то раз в прекрасном Париже за одну только ночь убили тысячи людей. Река Сена стала красной от крови. В ней перевелась рыба. В ту ночь резали гугенотов. Так называли во Франции тамошних еретиков, вероотступников, тех, кто считал, что пора реформировать католическую церковь. Впрочем, еретиками считали и атеистов — тех, кто не верил ни в какого бога. Иной раз сжигали на всякий случай и бедных алхимиков, пытавшихся получить из свинца золото. Это в тех случаях, когда надоедало ждать результатов их опытов. Время от времени волокли на костер ведьм. В иные годы отыскивалось их в разных странах до тысячи штук. И все они под пытками на удивление единодушно признавались в колдовстве и в том, что по ночам имеют обыкновение летать на аппарате тяжелее воздуха, другими словами — на метле. Как мы с вами сегодня отлично понимаем, летать на метле нельзя. Но пытки церковного суда — инквизиции — были столь жестокими, что подозреваемые в колдовстве признавались в чем угодно, только бы поскорее избавиться от мук.

В число еретиков попадали люди разные. Например, великие мыслители Эразм Роттердамский, Мартин Лютер и Томас Мор. Да и не только они, а все, кто позволял себе думать и действовать не по предписанным католическим догмам. Но было бы наивно думать, что вольнодумцев можно запугать или перевоспитать, а идеи — запретить или отменить. И потому так называемая ересь проползала повсюду.

Проникла она и в Польшу. С нею уже не в состоянии был бороться папа римский, не сдерживали ее и многочисленные монашеские ордена. Вот тогда-то и возник еще один орден — иезуитов, «Общество Иисуса», о котором не так давно беседовали в замке Иван Федоров и граф Челуховский. Основал его некто Игнатий Лойола, человек образованный, с мягкими манерами, сентиментальный, но фанатик, становившийся невероятно жестоким, когда речь заходила о врагах католичества. О, этот орден наделал много бед! Иезуиты были страшны образованностью и верой в правоту своего дела. Это может показаться странным, ведь образованность как будто несовместима с ограниченностью. Оказывается, не всегда… Иезуиты были не просто образованны, но и великолепно воспитаны. Они отличались умением внимательно и заинтересованно слушать собеседника (а кто же не любит, чтобы его выслушивали?), вникать во все проблемы, волнующие современников, отличались внешней доброжелательностью, охотно помогали всем, кто того пожелает, получить образование в контролируемых ими школах и академиях. Деятельное и энергичное потомство Игнатия Лойолы умело находить нечто привлекательное для всех душ, подогретых фанатичной верой своего времени или (что тоже было не редкостью) боязнью адского огня после смерти. Об этом ордене и мы с вами еще поговорим подробнее.[6]

Но вот вопрос: был ли граф Челуховский еретиком? Это вовсе не доказано.

Правда, у графа было множество странностей. Кроме трубки красного дерева, у него имелась еще и духовая труба, которую он будто бы сам же и изобрел. Труба издавала резкие, терзающие душу звуки. Но графу, видимо, все это нравилось. А пуще всего любил он ездить за тридевять земель в поисках различных повозок. Свез он их во Львов множество. На высоких колесах и на низких. Обитые изнутри кожей и шелком. Была здесь и повозка, ранее принадлежавшая французской королеве Екатерине, экипажи венгерских и польских королей и саксонского курфюрста.

Для повозок был построен навес, и за ними следил специально нанятый мастер. Но зачем все это нужно было графу? Уж не собирался ли он создавать музей экипажей?

«Нет, музей мне ни к чему, — отвечал граф. — Но эти экипажи помогли мне узнать многие важные секреты. Ведь они помнят разговоры своих хозяев и выбалтывают их мне».

Кто выбалтывает секреты? Безмолвные экипажи? Можно ли придумать что-либо более странное?

Как вы сами понимаете, к такому человеку относиться всерьез было никак нельзя. Чудак и враль, хотя и граф. Но что, если он сознательно разыгрывал чудака? Может быть, по каким-то причинам это было ему выгодно? Пожалуй, в таком предположении есть доля смысла.

Во Львове у графа прекрасный дворец. Но хозяина застать в нем трудно. Вечно он где-то странствует или сидит, запершись, в своем замке, который лишь однажды был взят приступом двумя путниками. Да и то мост спустили лишь потому, что графу было скучно и пришла охота с кем-нибудь поболтать. Впрочем, об этом случае все давным-давно забыли.

Итак, поскольку граф в отъезде, мы, не спросясь разрешения, рискнем совершить небольшую прогулку по его львовскому дворцу.

Слуги спят. Спит, наверное, и графиня. Ее духовник отец Торквани — тоже. Двери заперты. Нигде ни огня. Впрочем, влезть в окно невозможно. Это ведь не современные окна с форточками и тонкими, легко выдавливающимися стеклами.

Стекла в окнах зеленоватого цвета, в палец толщиной. Их не разбить даже молотком. Но остался балкон. Если дверь, ведущая в комнаты, не закрыта на скобу, мы сумеем проникнуть в зал. Давайте осмотримся: нет ли поблизости ночной стражи? Она делает обход каждый час. Вперед! При вас ли шпага? Кто знает, чего можно ожидать от странных обитателей этого дома. Что вы ищете в кармане? Уж не спички ли? Их еще не изобрели. Зато существуют потайные масляные фонари, которые удобно прятать в складках плаща.

Я захватил его с собой.

Мы в зале. Камин давно погашен. Остановитесь у этой стены. Здесь висят два портрета. Сейчас я направлю на них фонарь. Не правда ли, красивая женщина? Удивляют большие миндалевидные глаза, в которых прячется тоска. Может быть, графине не повезло в жизни? Может быть, она обманута в своих лучших ожиданиях? Может быть, она никогда не была счастлива?

А граф молодец хоть куда! Рука картинно лежит на эфесе шпаги. Вот только шея слишком уж худа. Она смешно торчит из жабо. И от этого в облике графа есть что-то гусиное. Кажется, что сейчас он громко скажет: «Га-га-га!» — и замашет крыльями. Кроме того — и мы с вами уже знаем, — граф слегка прихрамывает. И это его тоже не красит.

Придержите шпагу, чтобы она ненароком не звякнула. Видите на полу слабую полоску света? В соседней комнате слышны голоса. Горит свеча в шандале. Там беседуют графиня Регина Челуховская и отец Торквани.

Челуховская. Хорошо, пусть он даже поселился здесь навсегда. Нам-то чем он опасен?

Торквани. Как можно так говорить, дочь моя? Подумайте о том, в какие времена мы живем. Со дня на день можно ожидать приглашения русского царя на польский престол.

Челуховская. В конце концов изберут все же Генриха Валуа. Говорят, он красив и умен.

Торквани. Относительно красоты не знаю. Ходят слухи, что кончик носа у него раздвоен. Потому его дразнят Двуносым. А в уме французского принца сомневаюсь. И на то у меня есть основания. Что же касается московского великого князя Ивана, то дело, кажется, зашло слишком далеко. Князь ставит невероятные условия: коронация должна состояться в Кракове, но короновать царя должен московский митрополит. Ума не приложу, как он мыслит приезд в Краков московского митрополита? Как отнесутся к его появлению там сыны истинной веры? Кроме того, по требованию Ивана краковский престол должны будут наследовать только Рюриковичи. И не выйдет ли в результате, что не мы поставим Москву на колени, а она нас? Это было бы трагично, а для нас с вами — гибельно.

Челуховская. Бог милостив: этого не будет.

Торквани. Надеюсь. Но царь поставил еще одно условие: титул польского короля должен стать наследственным в его роду. Если сейм примет подобные условия, наше дело проиграно. Езус-Мария!

Слушайте внимательно. Это очень важный разговор. Постарайтесь запомнить то, о чем говорил отец Торквани. Да, действительно, польский престол в 1572 году, после смерти короля Сигизмунда II Августа, оказался вакантным. И на него претендовали четверо: французский принц Генрих Валуа, австрийский эрцгерцог Эрнст, шведский король Юхан II и, наконец, наш Иван Грозный. Причем у Грозного были хорошие шансы на успех. Но, умный и хитрый политик, он понимал, что Россия еще слаба.

Стоит занять польский трон, не выговорив особых условий, и начнется проникновение в Россию литовских и польских феодалов, а еще страшнее — иезуитов.