Алоис Ирасек - Псоглавцы Страница 5

— Вот веселятся-то! Если бы они только знали!.. — сказал Сыка.

— Еще узнают… — серьезно ответил драженовский староста.

Сыка предложил ему переночевать в сельском правлении, ссылаясь на то, что уже поздно и дорога небезопасна в такой темноте. Но тот отказался.

— Чтобы люди проведали, что я тут был? А темноты я не боюсь. Спокойной ночи!

Сыка направился к правлению, а Грубый пошел в сторону Драженова и быстро исчез во мраке.

В ту самую минуту, когда старосты расставались, от каменных ворот усадьбы Козины отделилась тень. Молодой Козина постоял с минуту, глядя им вслед и как бы прислушиваясь к их шагам. Потом повернулся и медленным, осторожным шагом направился домой. Он не слышал веселых звуков, которые неслись из соседнего дома. Он тихонько вошел в горницу и так же тихо улегся. Слышно было мерное дыхание спокойно спавших жены и детей. К их дыханию примешивались глубокие вздохи хозяина.

Рано утром, когда старая Козиниха, еще не успев повязать платком свои седые волосы, растапливала печь, к ней пришел сын.

Он редко заглядывал к матери в такой ранний час. Поздоровавшись с ней, он уселся на лавке, поглядел в окно на затянутое тучами небо, потом на печь. Старуха спросила его о Ганалке и Павлике, — как они спали в такой ураган.

— Что им? А вы, маменька, вчера рано легли…

— Да, рано.

— А потом опять зажгли свет. Я видел в окне свет… — он испытующе поглядел на мать.

— Такая буря была. Боялась, как бы чего не случилось, — ответила мать совершенно спокойно, даже равнодушно.

Сын продолжал сидеть. Он все еще ждал. Но мать ни словом не обмолвилась о вчерашнем. Она говорила только о мелких повседневных делах. Не проронил ни звука и молодой хозяин.

Обманутый в своих ожиданиях, он с горечью подумал, уходя:

«Родная мать и та тебе не доверяет!..»

Глава третья

Хата Искры Ржегуржека стояла немного в стороне от деревни, ближе к лесу. Хотя помнила она не одно поколение, но вовсе не казалась ветхой. Правда, бревенчатые стены и тесовая крыша почернели от времени, но к цвету стен зимой очень шла занесенная снегом белая крыша, а летом зелень двух ясеней, растущих перед окнами.

С чердака под крышей выступал небольшой балкончик, на котором стояла сейчас жена Искры — Дорла, развешивая на шесте ярко-красные гроздья спелой рябины — пусть ее прохватят первые морозы. Дорла была на несколько лет моложе мужа. Стройная и гибкая, она казалась еще девушкой. Немало парней засматривалось на нее в свое время, но она была разборчивой невестой. Дорла отвергала всех, даже самых богатых женихов, и избрала веселого волынщика.

Она еще ни разу не пожалела о своем выборе. Ей хотелось только, чтобы Искра сменил свое ремесло волынщика на какое-нибудь другое или по крайней мере сидел побольше дома и не шатался бог весть где. Да еще мечтала она о ребенке — тогда ей не так скучно было бы одной.

Сегодня Искра был дома.

Об этом говорили веселые звуки, доносившиеся из горницы. Впрочем, выдувал их не сам Искра; это старался его ученик, выводивший плясовой мотив. Искра был молодой волынщик, но слава его распространилась далеко за пределы родной деревни, и старики предрекали, что из него выйдет второй стражский Кужелка, с которым никто в ходских деревнях и даже во всем Пльзеньском крае не мог сравняться в игре на волынке. О Кужелке до сих пор ходило много диковинных рассказов, хотя он давно уже покоился на кладбище. Рассказывали, что под его музыку даже дубинка в мешке танцевала и что он показывал свое искусство в Праге при дворе, когда в родной столице еще короновали чешских королей и ходы еще безвозбранно пользовались своими исконными правами. Рассказывали, как Кужелка, будучи навеселе, — а какой волынщик может дудеть, не промочив горло? — заблудился однажды ночью в лесу, скатился в овраг и угодил там в волчью яму. Вслед за ним вскоре пожаловал туда еще один гость, мохнатый и зубастый, и Кужелка до самого утра ублажал его своей игрой, пока не явился на подмогу лесник, привлеченный звуками волынки и пронзительным воем волка, и не выручил Кужелку из беды.

Стражский Кужелка был родоначальником и учителем всех окрестных волынщиков. У него учился и старый Ржегуржек, передавший свое искусство Искре, а у Искры в свою очередь было уже несколько учеников. Он обучал их игре не только на волынке, но и на скрипке, хоть и не знал нот. Стоило ему хоть раз услышать какую-нибудь песню, как он тотчас же подбирал ее на одном из своих инструментов. Когда где-нибудь на постоялом дворе его обступали, помахивая платочками, веселые плясуньи и та или иная из них затягивала звонким голосом не слыханную еще никем песенку, которая родилась только вчера или, может быть, только сейчас, вот в эту самую минуту вдохновения Искра молча слушал первый куплет, с улыбкой кивая головой и слегка притопывая в такт.

Но едва певица собиралась перейти ко второму куплету, Искра уже играл мелодию на скрипке, а его спутник былых времен, седой отец, вторил ему на волынке, и парни, подхватив девиц, пускались в пляс.

Того же Искра добивался и от своих учеников, в настоящую минуту от Кубы Конопикова, румяного толстощекого рябоватого парнишки лет шестнадцати. Куба был из начинающих, и Искра еще не посвятил его во все тайны волынки: он пищал только на «передке». Умолкнув по знаку Искры, Куба стоял и ждал, что скажет сидящий на лавке учитель.

— Слушай, Куба, я спою тебе еще одну песню, а ты подберешь ее. Знаешь, эту — «Наш священник хорошо говорит проповеди», — и учитель запел.

Куба взялся было за волынку, но Искра остановил его.

— Эге, никак сюда Козина идет. Ну, беги домой! Завтра приходи об эту пору.

Куба не заставил себя долго просить и оказался за дверью. Искра, поднявшись с лавки, смотрел в окно, поджидая гостя.

Что-то зашуршало на печи. На жестком ложе приподнялся и сел неподвижно лежавший до сих пор старик с длинными седыми волосами. Это был отец Искры, слепой и, видимо, больной, потому что он сильно закашлялся и, тяжело дыша, сказал:

— Козина к нам? Так рано? Небось случилось что?

— Не знаю, отец. Да, может, он вовсе и не к нам, а только мимо идет.

Со двора послышались голоса. Дорла, перегнувшись через перила балкончика, разговаривала с Козиной. Дома ли Искра, спрашивал Козина. А Искра уже стоял на пороге и, улыбаясь, приглашал гостя в дом. Впрочем, он не очень зазывал его; он хорошо знал Козину и сразу прочел по его лицу, что тот не просто зашел мимоходом, но хочет сообщить ему что-то по секрету.

— Если ты в лес, я малость провожу тебя… — предложил волынщик.

— Да, хочу поглядеть, много ли наворотила буря. Искра сходил в горницу за шапкой и направился к лесу, не обращая внимания на недовольство Дорлы, которая тем временем спустилась через чердак в сени.

— Вот так всегда! И сам вечно шляется, а если в кои-то веки забредет человек, так и его уводит с собой! Козина хотел уже в дом зайти…

Так, войдя в горницу, жаловалась Дорла старому свекру в ответ на его вопрос о Козине. Услыхав, что гость уже ушел, старик снова молча улегся. На лице его отразилось разочарование. Он был рад каждому, кому случалось заглянуть в одинокую усадьбу, так как всякое посещение означало для него возможность кое-как скоротать несколько минут мучительного, вследствие слепоты кажущегося бесконечным времени; но особенно радовался он молодому Козине, которому лет десять тому назад довелось быть его заступником и спасителем.

Старый Ржегуржек шел тогда в Трганов. Тамошний волынщик заболел, и он должен был заменить его. Вблизи Трганова, когда шел кршижиновским лесом, его остановили два егеря — оба немцы из Тргановского замка. Они были вдрызг пьяны и с трудом ворочали языком, но еще владели им настолько, что могли поиздеваться над бедным волынщиком. Сначала они лишь подтрунивали над Ржегуржеком, но когда он отругал их и хотел идти дальше, они приказали ему остановиться и играть на волынке, обозвав при этом Ржегуржека хамом и поганым крепостным псом.

В волынщике вскипела горячая ходская кровь. Он ответил им крепким словом и не струсил, когда оба немца набросились на него, как рассвирепевшие медведи. Скинув с плеча волынку, он голыми руками защищался от немцев, пустивших в ход тесаки. Не избежать бы старому Ржегуржеку смерти, если бы в самый опасный момент, когда он обливался кровью и ноги его подкашивались, из чащи с громким лаем не выскочил Волк и не набросился на одного из насильников; другого огрел чеканом подоспевший молодой Козина. Разогнав озверевших мерзавцев, молодой Козина взвалил на плечи потерявшего сознание старика и отнес его домой. Немцы все-таки успели выбить глаз старому волынщику; когда израненный Ржегуржек еще лежал в постели, воспалился и другой глаз, и старик совершенно ослеп.

С тех пор старик влачил безрадостное существование и оживлялся только, когда сын брал его с собой в корчму или на посиделки играть первую скрипку, да еще когда он обучал учеников сына игре на волынке.