Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков Страница 5

Бес заметно растерялся. Он не ожидал такого энергичного наступления неприятеля. Повидимому, ему не остается ничего иного, как признать себя побежденным и юркнуть поскорее в свои тартарары. Перекувырнувшись, он катится к пеклу.

Смотрители уже плохо доверяют искренности его маневра. И они правы. Искуситель хитер и коварен. Вместо того, чтобы по-честному провалиться восвояси, он только нагибается над вновь вспыхнувшим адским пламенем и, вложив два когтя в пасть, издает молодецкий разбойничий посвист. Истошно взывает в бездну:

«Духи зла! Ко мне в подмогуДвижьте силу свою многуДнесь на нас грядут напасти,Хошет враг лишить нас власти!»

Адская бездна забурлила, заскулила, завизжала, заулюлюкала. Один за другим выпрыгнуло ровно столько чертей, сколько было вызвано ангелов. Силы уравнялись. Борьба за душу может продолжаться дальше. При виде стольких отвратительных рож ангелы попятились. Но вот их архистратиг Попов воздел длань — ангелы сделали шаг вперед. Теперь бесы попятились.

Тут Вельзевул — Шумский сердито улюлюкнул своим, те сделали большой скачок вперед. Ангелы отступили.

Чем бы кончилось дело — неизвестно, но тут кстати запел хор, разъясняя смысл борьбы. Пока что, от нечего делать, ангелы и нечистые молча, но весьма замысловато начали обхаживать друг друга, очевидно высматривая слабые стороны врага. Вконец замытаренный Грешник с плачем повалился наземь и принялся невыносимо страдать.

Чрезвычайно гнусно и вызывающе, с удивительным знанием всех чертячьих ухваток и повадок, вел себя в это время предводитель нечистых — Шумский.

Среди смотрителей то и дело раздавались опасливо-восторженные шопотки: «У, нечистая сила!.. Ах, рожа бесстыжая!.. Рази против такого устоишь?.. Аминь, аминь, рассыпься…»

Хор умолк и отодвинулся к самым стенкам, дабы смотрителям лучше был виден главный момент борьбы. (О. Иринарх незаметно сделал хору знак рукой — раздайся!).

Пантомима кончилась. Снова начиналось действие.

Ангел — Попов одним мановением руки поднял Грешника — Нарыкова на ноги. Опять посыпались монологи от лица трех главных действующих персон. Четко перекликаясь, вставляли свои замечания рядовые участники многочисленной ангельско-бесовской рати. Ад все время выкидывал клубы пламени и серного дыма.

От дыма и зловония, несмотря на открытые окна, трудно было дышать даже смотрителям. Они слезливо жмурили глаза и зажимали рты, едва ли не чувствуя себя уже в настоящем аду.

— Сократи огнь и серу! Я постучу, когда пущать! — громко крикнул о. Иринарх в щель адскому пиротехнику.

Снова пел хор, скакали бесы и воздевала длани ангелы.

Наконец, нечистые заметно начали выдыхаться. Они приседали, изнемогая, поджимали хвосты, жалобно скулили.

После двух особенно длинных и убедительных монологов, — Архистратига и самого Кающегося, начисто отрекавшегося от приятства с чертями, — последние совсем упали духом. Иные присели на карачки, иные полегли на полу, высунув языки. Хорохорился еще один только Шумский, и то не с прежним запалом.

Но вот о. Иринарх постучал легонько в стенку «скенэ»[9] слева. Сизая туча дрогнула и толчками поползла вправо. Ад выбросил свежие клубы дыма и пламени.

На место сизой тучи, впереди скалы, ловко спустилось сверху изящное светлое облачко. Из-за него выпорхнули два ангела с огромными трубами, оклеенными золотой бумагой.

Хорошенькие лики ангелов надулись до отказа, покраснели. Раздались оглушительные трубные гласы.

Бесовское сонмище заволновалось, завизжало, закружилось волчками. Нечисть в панике поочередно начала прыгать в пекло, в сутолоке зацепляя друг дружку копытами. Остался один изнемогающий Шумский. Склонившись над адской бездной, он, для поддержания сил, вдыхал в себя благотворные серные пары. Ангельский сонм, не удостаивая вниманием склоненного над пеклом беса, без помехи расположился полукругом по всему помосту. Поле было отвоевано.

Пока главный ангел, стоя посредине, выкрикивал победный монолог, Кающийся зашел наполовину за пригорок. Было видно, как чья-то невидимая, но властная рука обрывала с него черные ленты с надписями грехов. Когда Ангел звонко закончил свой монолог, Кающийся уже убедился паче снега. Все черные грехи свалились с него, и ризы его сияли незапятнанной белизной.

Он вышел на проскениум, одухотворенный и просветленный, чтобы прочесть заключительный благодарственный монолог.

При виде этого ослепительного зрелища набольший чорт взвыл нечеловеческим голосом и очень ловко, головой вниз, нырнул в бушующее пекло. Пекло после этого сейчас же погасло, а один из ангелов, которому было тесновато стоять, без опаски перешагнул через жерло и занял более удобное положение.

Преображенный Грешник тепло и трогательно закончил последнюю речь словами:

«Бог всеблагий властен живити и умерщвляти,Смерти али житию вечному вручати».

Заиграл орган, запели хоры. Предводитель ангелов воздел длани горе и повел Кающегося к облаку, сзади которого перед этим происходила какая-то подозрительная возня.

Когда белоснежно-очищенная душа повернулась спиной к смотрителям, каждый грамотный мог прочесть у ней на спине один большой, случайно оставленный грех с надписью славянской вязью: «Суесловие».

Увидя это, о. Иринарх в ужасе крякнул на весь зал и всплеснул руками.

— Испакостил, подлец, всю обедню! — вырвалось у него из души.

Под пение хора душа взгромоздилась на облако, а по бокам ее встали два легковесных ангельчика с пальмовыми ветвями. Затрубили трубы. Облако с легким скрипом двинулось влево.

«Отвод глаз» удался. Многие из очевидцев потом клялись, что собственными глазами видели, как облако легонько отделилось от пригорка и вознеслось прямехонько ввысь, унося с собою очищенную душу «со ангелы».

Запел хор, очевидно, не зная, что дальше делать. О. Иринарх цыкнул на растерянных апостольских старцев и показал им рукой, чтобы они убирались с глаз долой. Старцы стадом затопали за кулисы.

Вышел Эпилог, бывший ранее Прологом. В последний раз начал разъяснять смысл совершившегося.

Пока он разъяснял, о. Иринарх пролез за сцену. Слышно было, как он костерит там на чем свет стоит Власть, очищающую человека от грехов. Отведя душу, хорег появился снова и занял место, предназначенное владыке архиерею. Это было как раз во-время. У Эпилога подходило обращение к архиерейской власти. Чтобы не произошло новой ошибки, о. Иринарх потыкал себя перстом в грудь. Эпилог направил свою речь к нему:

«Крепость бога сим прославляемИ ко покаянию грешных наставляем.Ты ж, владыко, пастырь наш, ныне нам внимаешьИ ко благу паству тую да благословляешь».

О. Иринарх совсем умилился. Перекрестился и отер увлажненные глаза широким рукавом рясы.

Эпилог ушел. Представление кончилось. Ангелы; оставшиеся на земле, получили разрешение начальства идти скидывать ризы.

О. Иринарх повернулся к зачарованным смотрителям и предупредил:

— По завершении кумедии невозбранно плескать в ладоши. В храме божьем сие не положено, а в храме Мельпомены поощряется.

Послышались неуверенные хлопки.

Черти, под предводительством Шумского, повылезали из пекла и направились в ту же дверь, куда скрылись ангелы.

Проба кончилась. Был уже пятый час на исходе. Духовные спешили ко всенощной.

Не евшие ничего с утра, голодные, но счастливые, комедианты, наскоро раздевшись, с перепачканными и невымытыми лицами, толпой окружили Федора Волкова.

Российские охочие комедианты

В Троицу после обедни все собрались в просторном конторском флигеле у Волковых. Никогда еще этот флигель не видел такого многолюдного собрания: пятеро Волковых — Федор, Алексей, Гаврило, Иван да Григорий; Ваня Нарыков, Иконников и Шумский; Алеша Попов с братом Михаилом; несколько молодых работников Волковых, среди них Михайло Чулков, Семен Куклин, да Демьян Голик — эти все в новых, шумящих рубахах, с намасленными до блеска волосами. Отдельно — компания молодых купчиков во главе с Григорием Серовым, сильно увлекавшимся театром.

Рыжий богомаз Иконников потешался над цырюльником Шумским, сбрившим свою клочковатую бородку и теперь щеголявшим «с босым лицом».

— В пекле оставил бородку-то, дядя Яша? Опалил, как порося, щетину? Жарковато там, хоть ты и привыкши.

— Ведь и ты из нашинских, чертомаз, — не остался в долгу Шумский. — Бона как загорел — докрасна.

Все дружно хохотали, вспоминали вчерашнюю пробу. Много веселья вызвал забытый на Ване грех суесловия, как бы нарочито оставленный.

— Суесловие и есть, — заметил Федор. — Поповщина. И чертовщины сверх меры допустимого.