Клара Фехер - Море Страница 5

— Сына моего, Андриша, ты уже знаешь… а вот и дочь, Лилика…

Ремер повернул голову и вскочил. Возле него стояли Хофхаузеры — отец и двое его отпрысков: Андриш — он покраснел до корней волос и опустил глаза, — а рядом с ним девушка. Боже праведный… да разве это девушка?! Гном какой-то. Урод. Голова то и дело нервно подергивается, одна половина лица как будто парализована, в отличие от другой она кажется совершенно неподвижной. А ноги?.. Ремер уставился на ее ортопедические ботинки, как заяц на фары автомобиля, который несет ему гибель.

Все это длилось какое-то мгновение. Ремер перевел взгляд с ботинок на богатый, огромный персидский ковер, затем низко поклонился и сказал: «Дипломированный инженер-механик Геза Ремер. Имею честь просить вашей руки».

Так это было или нет, никто не знает.

Но эта история, подобно легенде, передается в конторе акционерного общества «Завод сельскохозяйственных машин» от машинистки к машинистке. Агнеш Чаплар узнала ее от госпожи Геренчер в тот же день, когда впервые пришла на производство. Доверие госпожи Геренчер означало, что она с первого же момента удостоила Агнеш величайшей благосклонности.

Госпожа Геренчер[4] давным-давно превратилась на предприятии в старую-престарую вещь. Она уже утратила значение человека и являлась только его символом, изваянием в роли преданного слуги и жестокого тирана. Тощая, костлявая женщина с гладко зачесанными и собранными в узел черными волосами, в больших роговых очках, приходила на работу каждый день в одной и той же зеленовато-бурой шотландской юбке и свежевыстиранной и выглаженной кремовой блузке. Казалось, что эта женщина без возраста: ей в равной мере можно было дать и двадцать пять и шестьдесят лет. Никто поэтому не стал бы удивляться, узнав по пропуску, что госпоже Геренчер всего тридцать четыре года. Когда госпожа Геренчер семнадцати лет от роду пришла в контору акционерного общества, ее звали Мальвиной Рожаш. В ту пору ее черные волосы свисали длинными косами, а шотландская юбка была совершенно новой. Она была первой служащей на предприятии и благодаря этому сразу же оказалась на таком посту, который обеспечивал ей доверие начальства. Молодой директор Геза Ремер советовался с ней, какую мебель следует купить для конторы; он же дал ей и имя Маргит, которое казалось ему более благозвучным, чем Мальвина. Маргит застенографировала устав акционерного общества и протоколы общего собрания учредителей. Она напечатала заявление в управление фирм, в котором дирекция предприятия просила занести в списки вновь созданное акционерное общество «Завод сельскохозяйственных машин». Маргит нарисовала и заказала печати предприятия на проспекте императора Вильгельма у гравера Хуго Гедульдигера. Она сделала заключение о двух пишущих машинках системы «Рояль». Продавец, выбрав подходящий момент, отозвал ее в сторону и шепнул на ухо, что уступит ей тридцать пенге комиссионных, если контора купит в придачу еще и допотопный «Ундервуд». Но чистая душа Маргит была возмущена. Чтобы она, Маргит, обманула когда-нибудь господина директора Гезу Ремера, гениального, красивого, хорошего, милого человека, которого она всю жизнь будет обожать с такой нежностью, как в романах Сомахази…

Центральная контора состояла всего лишь из пяти комнат. Угловая с балконом и четырехстворчатым окном служила резиденцией Гезы Ремера. В ней громоздился массивый кожаный гарнитур, двухметровый, покрытый стеклом письменный стол с мраморным чернильным прибором и кожаной папкой. Чернильница представляла собой открытую пасть разъяренного льва, а на рукоятке разрезного ножа кувыркались львята. Других украшений в комнате не было, но в этой простоте сильно сказывалось хозяйское тщеславие. Кремовые, спускавшиеся до самого пола кружевные гардины, мягкие ковры, панель красного дерева во всю стену…

Святилищу Ремера предшествовала комната госпожи Геренчер — маленькая, в два метра шириной и три — длиной; здесь были: американский письменный стол, лучшая пишущая машинка системы «Рояль» и высокий, до самого потолка, шкаф со шторой. На письменном столе хранились печати фирмы, которые госпожа Геренчер каждый вечер ставила на бумагах, перед тем как дать их на подпись директору, и овальный штемпель, на котором госпожа Геренчер регулярно меняла дни и месяцы, а в первое утро каждого нового года, соответственно расчувствовавшись, — и цифру, обозначающую год. Тысяча девятьсот двадцать восьмой… тысяча девятьсот тридцать шестой… тысяча девятьсот сорок четвертый… Всякий раз в новогоднее утро по заведенной традиции чиновники в обязательном порядке являлись в контору ровно в восемь часов, чтобы пожелать господам директорам Гезе Ремеру и Андришу Хофхаузеру младшему счастья и здоровья. Не успев еще протрезвиться после выпитой абрикосовой палинки, чиновники были хмуры; прежде чем выстроиться в средней комнате, они заходили в туалет побриться. Главный бухгалтер Дюси Вайс, носивший круглый год пропахшие табаком серые брюки и такого же цвета вязаную кофту, из-под которой неизменно выглядывали коричневые подтяжки, надевал по этому случаю элегантный синий костюм, с трудом приводил в порядок свои непокорные черные волосы и большие усы и, низко кланяясь, представлял господам директорам годовой баланс, каллиграфически написанный синими и красными чернилами. Представление баланса носило лишь символический характер: бухгалтерия из года в год задыхалась в спешке и, как правило, опаздывала на три-четыре месяца, но тем не менее не находилось ревизора, который мог бы вскрыть истинное положение дел, а оба директора с полной серьезностью принимали исписанные листы бумаги. Они благодарили чиновников за прилежание в работе, обращали внимание на то, что в новом году им надлежит верой и правдой служить отечеству и фирме, проводить свободное время в молитвах, читать нравственные книги и остерегаться профсоюзов. После этого раздавались премии. Речь длилась долго, а выдача кончалась быстро, хотя Ремер, дабы создать впечатление, что на это выделена солидная сумма, отсчитывал двух- и пятипенговые монеты очень медленно и торжественно. Церемония кончалась тем, что директора раскупоривали бутылку вина и чокались с чиновниками, причем в первую очередь с присутствующими здесь главными инженерами завода и каменоломни, господами Чути и Хайдоком. Госпожа Геренчер мыла рюмки; оставшись одна, она, закрыв глаза, подносила к губам рюмку, из которой пил Ремер.

Агнеш Чаплар уже не довелось лично знать Ремера, Хофхаузера, Дюси Вайса. Когда в тысяча девятьсот сорок втором году она попала на предприятие, из прежних людей там осталась только госпожа Геренчер. Геза Ремер и Андриш Хофхаузер еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году вместе с семьями эмигрировали в Лондон «на то короткое время, пока англичане разделаются с Гитлером». В кабинете директора Гезы Ремера трудился его превосходительство Арманд Карлсдорфер, невероятно высокий, седовласый инженер. В прошлом высший чиновник, по профессии железнодорожный инженер, он числился на пенсии. В молодости ему пришлось объездить всю империю[5] — он строил виадуки в Карстах, двадцать лет жил в Фиуме, но и по-хорватски, и по-немецки, и по-итальянски знал лишь столько, сколько необходимо было, чтобы заказать в ресторане кружку пива или порцию фаршированной рыбы.

Некогда Карлсдорфер вместе с Хофхаузером старшим служил в армии. Переехав в Будапешт, он зачастил к бывшему товарищу по военной службе. Карлсдорфер оказывал кое-какие услуги Заводу сельскохозяйственных машин, обеспечивая для него государственные заказы. Правда, за это он получал некоторую мзду, но что поделаешь, ведь у Карлсдорфера была дочь на выданье, да к тому же гроб Иисуса Христа — и тот не стерегли даром. Когда же старик ушел на пенсию, он охотно ухватился за предложение молодого Ремера, который пригласил его в члены дирекции предприятия, где якобы необходимы его знания и опыт.

Его превосходительство приходил в контору всегда в половине десятого утра. Он отпирал средний ящик письменного стола и извлекал оттуда толстую книгу, обернутую в вощеную бумагу. На книге красивым каллиграфическим почерком было написано: «Список должников по текущим счетам». Затем из правого ящика он доставал бутылку лиловых чернил для авторучек «Паркер», наполнял свой огромный «Монблан» и приступал к работе, то есть на следующем чистом листе книги «должников по текущим счетам» записывал очередной анекдот о Гитлере, Семнадцатого марта сорок четвертого года он заносил в книгу двести четвертый анекдот. «Умирает нацистский министр пропаганды Геббельс и попадает в рай. Расхаживает там взад-вперед по барашковым облакам и неимоверно скучает. Добрался он до одной звезды. Глянул вниз. И что же он видит, прости господи? Ярко освещенный, роскошный зал, накрытые столы, на столах самые дорогие блюда и вина. Вокруг прелестные обнаженные женщины, играет музыка… Ух, черт возьми, как же туда попасть? Подзывает он к себе архангела и спрашивает: что, мол, это такое? «Ваше высокопревосходительство, это ад», — отвечает архангел. «Как туда попасть?» «Очень просто», — говорит архангел, и как пнет Геббельса ногой в мягкое место, тот и полетел кувырком вниз. Летит он, летит, вдруг — шлеп в котел, полный смолы! Вокруг пляшут семьсот семьдесят семь чертей, переворачивают его железными вилами и раздувают огонь. «Эй, черти! — кричит Геббельс. — Что же это такое, где я?» «А там, где тебе и положено быть, в аду», — отвечает ему самый главный, Вельзевул. «Свинство! Ведь когда я сверху глядел в ад, он был прекрасен — дорогие блюда, красивые женщины, я в тот ад хочу!» В ответ черти захохотали: «То был не ад, а отдел нашей пропаганды…»