Вильхельм Муберг - Ночной гонец Страница 5

— Нет у нас больше короля. Мы теперь сами себе защита. — Он снял со стены мушкет и стал осматривать затвор. — Я сам буду защищать свои права, коли помещик посягает на них.

Матушка Сигга ничего не ответила, но была довольна сыном. Она могла прикрикнуть на него по праву старшей, но бранила она его всегда лишь за его горячий, крутой нрав. Укоризна слетала с языка, а в душе она гордилась сыном. Она много раз испытывала его, как испытывают только что отточенный топор, и видела, что лезвие заострено в самый раз. Мальчик, который когда-то сосал ее грудь, вырос человеком прямодушным. Он не посрамит рода Сведье. Мать была горда, что ее молоком вскормлен этот неустрашимый удалец.

Сведье взглянул на мать:

— Так, стало быть, ворон прилетал три утра кряду?

Матушка Сигга кивнула. Три утра кряду сидел ворон на резном коньке крыши, на родовом знаке дома Сведье.

Девица шьет суженому свадебную рубаху

Ботнлла сидит с шитьем в руках на верхней галерейке Стонгегорда. На землю опускается вечер. Солнце село, и в воздухе посвежело, но Ботилле не холодно, хотя на ней одна лишь полотняная рубаха, туго подхваченная у стана широкой опояской. Она не из тех, кто зябнет и жмется холодными зимними вечерами поближе к очагу. Старые люди зябнут, потому что жар в груди у них остыл. Но девице по восемнадцатой весне нет нужды искать тепла у очага, — молодая, горячая кровь греет ее.

Восемнадцатая весна Ботиллы — последняя девичья весна в ее жизни. Последний год носит она девичий венок. Ботилла Йонсдоттер заневестилась и осенью пойдет замуж. Сегодня вечером солнце село в Ростокшён, и, пока стоит лето, солнце будет садиться в воды этого озера. Но потом оно все ближе станет подбираться к прибрежной иве и к зарослям орешника на лугу, а когда достигнет самой середины Чистого ручья, Ботнллу отдадут замуж. Наступит солнцеворот, и в этот день будет ее свадьба со Сведьебондом.

Она сидит на верхней галерейке и шьет из куска холста свадебную рубаху своему нареченному. Шьет и ожидает его прихода.

Остатки дневного света брезжат над землей, над полями, над крышами домов, над верхушками деревьев, и Ботилла еще может продолжать работу. Старческие глаза уже ничего не смогли бы разглядеть при этом свете, но у Ботиллы глаза молодые, и стежок получается ровный. Она подрубает рукава рубашки, бережно расправляет холст на колене и разглаживает сморщившийся шов. Потом поднимает шитье и, растянув его, прикидывает на глаз длину рукава. Будет ли он впору Рагнару Сведье? Не забыть бы примерить сегодня вечером для верности. У ее суженого длинные руки. Она ласково проводит пальцами по рукаву. Шьет Ботилла рубашку своему жениху, и ей кажется, что он где-то совсем близко от нее. Полотно, которое она сейчас сжимает пальцами, будет облегать его тело. Под рукавом, который она расправляет на коленях, обозначится его рука, и Ботилла уже сейчас ощущает теплоту и уверенную силу этой руки, обнимающей ее стан. На этой руке покоится ее голова, когда он по чести и уговору лежит с ней рядом на постели.

На верхнем крыльце, в усадьбе старосты, шьет девица свадебную рубаху суженому, и чудится ей, что он рядом с нею. Из дома не доносится ни единого звука, — батюшка с матушкой уже давно улеглись на постельную солому. Но в свинарнике чавкает у корыта поросенок, а в птичьей клети попискивают цыплята, тычась клювиками в укрывшие их на ночь крылья наседки. Забрехал цепной пес в усадьбе Класа Бокка, зафыркала кошка во дворе у Матса Эллинга, царапая кору яблони. С опушки леса доносится крик какой-то птицы. И Ботилле подумалось, не удод ли это — птица, что подает весть от жениха к невесте.

Темные зимние ночи кончились, над деревней раскинулось светлое небо. Теперь уже нечего бояться Блесмольского вора, который хоронится в лесу. От него не сберегают никакие засовы и затворы, а собак он подманивает к себе и скармливает им жир лесной падали; они теряют чутье и не лают на вора. А под Дубом Висельников у развилки Геташё он откопал воровской корень, который отворяет все замки, только сунь его в замочную скважину. Ночь, однако, стонт ясная и светлая; ни покража, ни какое иное лихо не может случиться в эту ночь.

Вдруг Ботилла откладывает шитье и прислушивается. Со стороны соседнего дома доносится голос. Она узнала его. Это голос Анники Персдоттер, молодой вдовы из соседней усадьбы. Голос у нее звучит точно из глубокого-преглубокого колодца. Ботилла различает в темноте ее желтый чепец. Анника стоит за воротами усадьбы, под вязом, и с кем-то разговаривает. Соседка любит бродить по деревне допоздна.

Ботилла боится Анники Персдоттер. Неразумно затевать с ней ссору. Отчего на тех, кто не ладит с нею, всегда нападают прыщи, чесотка и зуд? Отчего у нее куры несутся, когда не несутся ни у кого другого? Отчего у нее овцы всегда приносят и выкармливают двойню, когда у других овцы идут на выгон без приплода?

Соседка никогда не делала Ботилле ничего худого, но третьего дня вечером Ботилла не на шутку перепугалась, и все из-за этой Анники.

Ботилла доила коров под елями за хлевом. Тут явилась Анника и встала около ее скамейки. Она заглянула в подойник и спросила:

— Что это с тобой приключилось?

Ботилла не поняла.

— Гляди сама! Глянь-ка в подойник!

Ботилла посмотрела. В молоке сверкали красные прожилки. Корова доилась с кровью.

Ботилла испугалась, Она и не знала, что одна из ее коров хворая. Но она не поняла, к чему клонит Анника. Лишь когда соседка задала ей еще один вопрос, Ботилла догадалась, в чем дело. Анника Персдоттер некоторое время стояла, пристально глядя на Ботиллу. Она мерила ее взглядом с ног до головы. И что это она так уставилась?

— У тебя кровь в подойнике. Кто нарушил твое девство? Сведье или, может, другой кто?

Тут только Ботилла поняла, что приключилось. А она-то совсем запамятовала! Ботилла чуть не свалилась со скамеечки. Ведь незамужняя доярка, которая не соблюла себя, насылает на коров порчу, и в молоке у них появляется кровь.

— Вот уж не думала про тебя такого! — сказала Анника и пошла своей дорогой.

А Ботилла продолжала сидеть, со страхом глядя на красные прожилки в молоке. Они оставались все такими же красными, не изменились, не побелели. Это была кровь.

И откуда на нее такая напасть? Она-то ведь не лишилась своего действа. Она непорочная невеста. Ботилла ушла в лес и выплеснула молоко на траву. Дома она сказала матери, что черная корова лягнула подойник и пролила молоко.

На следующий вечер, когда она доила ту же корову, в подойнике опять показалась кровь. Она снова пошла в лес и, плача, вылила молоко, а дома сказала, что оступилась и пролила молоко, надоенное от черной коровы.

На этот раз мать сильно выбранила ее.

Но ведь ее вины тут нет! Нет на ней бесчестья! Кому понадобилось, чтобы о ней, безвинной, пошла худая слава? Кому же, как не самой Аннике? Зачем вертелась она около ее скамеечки третьего дня, когда в молоке у черной коровы в первый раз появилась кровь? Ботилла догадывается, что молодой вдове из Персгорда не по душе ее обручение со Сведьебондом; говорят, она сама его приманивала. А теперь она наслала порчу на черную корову — хочет, чтобы о Ботилле говорили, будто она обесчещенная невеста.

Ботилла пригибается к перилам и прислушивается к голосам, доносящимся из Персгорда. Она не может разобрать по слуху, с кем беседует Анника, а уж смотреть на соседний дом ей и вовсе не хочется. Там, на крыше, висит распятый человек. Он висит там только в сумерки; днем это всего-навсего большая овечья шкура, растянутая и прибитая на просушку. Но теперь, и полутьме, это опять распятый человек, подобие Христа, сына божья, и Ботилле невмоготу смотреть на него. Сегодня вечером все пугает и тревожит Ботиллу. Она знает, что все эти видения рассеются при свете дня, и все-таки ей страшно. Она знает, что она честная девушка, и все-таки она страшится недоброй молвы. Но девственное лоно не тронуто. Лишь однажды ночью, во сне, приближался к ней мужчина, да еще один раз случилось так, что человек наяву приблизился к ней с дурным умыслом.

Случилось это в ночь на Ивана Купалу, вскоре после ее обручения. Какой-то проезжий всадник попросился на ночлег в Стонгегорд. Это был молодой, дюжий и широкоплечий малый. Незнакомец прискакал на тощей и колченогой кляче, но, судя по платью, он не был нищим бродягой. Его не положили на печи, а отвели место на лавке в горнице, среди домочадцев. Человек этот был неразговорчив и едва ли проронил хоть одно слово, но Ботилле все же запомнилось его красивое лицо с большими глазами, синими, как ягоды терновника. Волос его не видно было, так как большой черный капюшон скрывал всю голову и уши незнакомца. Он никому не сказал, кто он такой.

Гостя положили спать рядом с постелью Ботиллы. Расстояние между ними было чуть больше вытянутой руки. И прежде бывало, что мужчины по ночам спали около ее постели, но так близко от нее никто еще не ложился с тех пор, как девочка стала девицей и просватанной невестой.