Паулина Гейдж - Искушение богини Страница 5

«Ни за что не стану такой, – клятвенно пообещала самой себе Хатшепсут, шагнув на порог детской, куда ей навстречу кинулась из своей комнаты Нозме. – Я останусь веселой, буду видеть приятные сны и любить животных. Бедная Неферу».

Хатшепсут было не по себе, и потому она сначала не обратила внимания на Нозме, которая, едва завидев, во что превратилась вторая за день юбка, тут же пронзительно завопила. Задумавшись о сне Неферу, она помрачнела словно туча. Но ворчание няньки сделало свое дело, пробудив в девочке неведомое прежде упрямство.

– Замолчи, Нозме, – сказала она. – Сними с меня эту юбку, расчеши мне локон, побрей голову, и вообще – замолчи.

Результат превзошел все ожидания. Никаких воплей, никакого возмущения. Женщина потрясение умолкла, застыв с поднятыми руками и сжатым, точно капкан, ртом, но уже через мгновение склонила голову и отвернулась.

– Да, ваше высочество, – произнесла она, поняв, что последний царский птенец пробует крылья, пока еще пугаясь собственной смелости, а значит, ее дни в роли царской кормилицы сочтены.

Солнце наконец заходило. Путешествие Ра близилось к концу, огненно-красный след его раскаленной барки уже тянулся над царскими садами, когда Хатшепсут отправилась приветствовать отца. Великий Гор сидел, задумавшись, в кресле, его живот нависал над изукрашенным драгоценными камнями поясом. Выпуклая, точно бочонок, грудь горела золотом, а над массивной головой пламенел в косых лучах небесного отца вздыбленный символ царской власти.

Тутмос I старел. Ему уже перевалило за шестьдесят, но он по-прежнему производил впечатление человека, обладающего непомерной бычьей силой и упорством, за что и получил от предшественника крюк и плеть, при помощи которых потопил в крови последние притязания гиксосов на владычество. Простой народ Египта любил Тутмоса без меры, видя в нем истинного бога свободы и отмщения, при котором граница страны стала существовать на деле, а не только на словах. Его военные кампании были тактически безупречны, они принесли богатую добычу жрецам и народу и, что еще важнее, обеспечили безопасность землепашцам и ремесленникам, которые отныне могли спокойно заниматься своим делом. В свое время он был генералом армии фараона Аменхотепа, который обошел родных сыновей и возложил двойной венец на голову Тутмоса. Не знал Тутмос и жалости. Ради того, чтобы жениться на дочери Аменхотепа, Ахмес, и тем самым узаконить свое право на престол, он оставил жену. Оба его сына от первого брака, теперь уже взрослые мужчины, закаленные в боях ветераны, служили в армии отца, охраняя границы его царства. Пожалуй, ни один фараон не пользовался такой безграничной властью и любовью подданных, как Тутмос, но привычка повелевать не смягчила его характер. Его воля была по-прежнему тверда и неколебима, как гранитная плита, под ее защитой страна сначала зализывала раны, а теперь жила и процветала.

Тутмос с женой в окружении рабов и писцов сидел на берегу озера и отдыхал перед обедом, глядя на розовую рябь, поднятую на поверхности воды закатным ветерком. Когда босая Хатшепсут неслышно подошла к нему по теплой траве, он говорил со своим старым другом Аахмесом пен-Нехебом. Тот стоял перед ним, неловкий, как школьник, смущение проглядывало в каждой линии его осанистой фигуры. По всему было видно, что Тутмос недоволен. Он не отрывал взгляда от воды, голос фараона долетал до Хатшепсут всплесками раздражения:

– Ну же, пен-Нехеб, разве мало дней провели мы с тобой на поле боя и вне его? Тебе нет нужды меня бояться. Я хочу услышать твое мнение, а не видеть, как ты переминаешься передо мной с ноги на ногу, словно нашкодивший мальчишка. Разве я не задал тебе простой вопрос? И разве я не заслуживаю простого, понятного ответа? Доложи мне, каковы успехи моего сына, и сделай это сейчас же.

Пен-Нехеб откашлялся.

– Ваше величество, вы и впрямь осыпали вашего покорного слугу незаслуженными благодеяниями, и если вашему покорному слуге случится вызвать ваш гнев, примите заранее извинения вашего покорного слуги…

Унизанная кольцами рука Тутмоса со стуком опустилась на подлокотник кресла.

– Хватит играть со мной в игры, дружище. Я знаю твою гордость, но я знаю и твои таланты. Так будет он солдатом или нет?

Пен-Нехеба под черным коротким париком прошиб пот. Он незаметно почесался.

– Ваше величество, позвольте мне заметить, что его высочество обучается военному искусству не так давно. При существующих обстоятельствах его успехи могли бы считаться удовлетворительными…

Голос его прервался, Тутмос повернулся к нему и знаком приказал сесть.

– Садись. Да садись же! Что с тобой сегодня такое? Ты, может, думаешь, что я назначил тебя учителем военного искусства к моему сыну за твои успехи в садоводстве? Отвечай мне коротко и ясно, а не то пойдешь домой без обеда.

Ахмес пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку. Если и был на свете человек, которого ее муж любил и которому доверял, то это именно он, неуклюжий солдафон, скорчившийся сейчас на земле на почтительном расстоянии от фараона. Хотя, с ее точки зрения, Тутмос поступил крайне неосмотрительно, затеяв этот разговор на пустой желудок, – положение все-таки складывалось смешное. А в ее жизни в последнее время не хватало веселья.

Похоже, пен-Нехеб наконец-то решился. Его плечи выпрямились.

– Ваше величество, мне больно говорить вам это, но, по моему убеждению, из молодого Тутмоса никогда не выйдет солдат. Он рыхл и неуклюж, хотя ему нет еще и шестнадцати. Он не любит дисциплины, которой требует военное искусство. Он…

Старый воин сглотнул и с мужеством отчаяния продолжал.

– Он ленив и боится боли, которая сопровождает ратный труд. Быть может, он больше преуспел в науках? – с надеждой заключил он.

В наступившей долгой тишине истерически хихикнула рабыня, но ей тут же заткнули рот. Тутмос не отвечал. Краска медленно приливала к его щекам, взгляд переместился с дворцовой стены на озеро, потом на склоненную голову жены. Все вокруг ждали, дрожа от страха, зная по опыту, что сейчас будет. Глухой рык вырвался из его груди, но тут он заметил дочь, которая, улыбаясь, стояла в толпе и ждала. Он сделал ей знак приблизиться, и все облегченно вздохнули. Буря пронеслась мимо, оставив по себе лишь порыв ветра.

– Я сам приду на плац, – сказал Тутмос. – Я приду завтра, и ты в моем присутствии заставишь моего сына показать все, чему ты его учил. Если ты ошибся, пен-Нехеб, жезл власти больше не твой. Хатшепсут, дорогая, пойди сюда, поцелуй меня и расскажи, чем ты занималась сегодня целый день.

Она подбежала к отцу, забралась ему на колени, уткнулась носом в шею.

– Ой, отец, как ты вкусно пахнешь. Она наклонилась и поцеловала Ахмес.

– Мама, а я видела маленькую газель. Небанум дал мне покормить ее. А Тутмоса чуть снова в школе не выпороли…

Чуткая, как все дети, она тут же поняла, что сделала ошибку. Лицо ее отца потемнело.

– Но все же не выпороли, – затараторила она. – Неферу его спасла…

Дыхание фараона участилось, и Хатшепсут поспешно покинула колени отца, ища убежища возле Ахмес. Девочка решила попробовать снова. «Надо же, – подумала она, – день начался так славно, а кончается не лучше, чем какая-нибудь страшная сказка Нозме».

– Отец, – пропищала она, – как было бы хорошо, если бы ты женил Тутмоса на ком-нибудь другом. Неферу он не нужен, и она так несчастна…

Вдруг девочка умолкла, видя, как выражение оторопелого изумления на лице ее отца сменяется гневом. Смущенная гробовой тишиной, которая наступила вокруг, она запрыгала сначала на одной ножке, потом на другой.

– Знаю, знаю, – сказала она. – Я снова сую нос не в свое дело…

– Хатшепсут, – проблеяла испуганная мать, – что на тебя сегодня нашло? Опять пива для прислуги нахлебалась?

Отец девочки поднялся, а вместе с ним и весь двор.

– Думаю, – веско сказал он, – нам с тобой настало время поговорить, Хатшепсут. Но сейчас я устал и хочу есть. Хватит на сегодня неприятностей с моими непутевыми детьми.

Он пристально посмотрел на пен-Нехеба, потом на жену, ни живу ни мертву от страха:

– Ахмес, выясни у Нозме, что происходит, я хочу знать сегодня же вечером. А ты, Хатшепсут, перед сном зайди ко мне. И молись, чтобы я был в лучшем расположении духа, чем сейчас.

Он обвел толпу сердитым взглядом и размашисто зашагал к дворцу, его свита потянулась за ним.

Пен-Нехеб тяжело поднялся с земли и отправился на ежевечернюю прогулку по берегу озера. Кратковременные приступы дурного настроения Великого не слишком его взволновали, но день выдался знойный, даже кости, казалось, стали мягкими, как трава.

Ахмес улыбалась дочери, пока они вместе шагали к царским покоям дворца.

– Ты вела себя ужасно бестактно, – сказала она, – но не горюй. Он сердит не на тебя, а на Тутмоса. Ничего особенного он тебе сегодня вечером не скажет. Ума не приложу, что бы с ним было, если бы не ты, Хатшепсут, – печально закончила она. – Твое благополучие ему важнее всего. Бедняжка Неферу.