Людо Зубек - Доктор Есениус Страница 5

Император порывисто поднял голову, и на его лице появилась тень неудовольствия.

— Нам кажется, что сведение содержания этой исключительной книги к такой узкой формуле даже отдаленно не передает ее всестороннего философского и политического значения. Пожалуй, лучше всего это можно передать девизом: цель оправдывает средства. Автор «II principe» советует самодержцам, чтобы они при осуществлении своей цели не обращали внимания на те средства, к которым они вынуждены прибегать, — пусть некоторые из этих средств будут слишком суровыми и даже противоречат существующим законам. Ибо гораздо важнее, чтобы подданные боялись властителя, чем любили бы его. «Oderint dum metuant», — говорил Калигула[5]. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Думается, что в этом совете содержится великая государственная мудрость и ни один властитель не должен ее недооценивать.

Теперь Есениусу ясно, что думает император о Макиавелли. Он ценит его, восхищается им. Короче говоря, взгляды императора совершенно противоположны взглядам доктора. Но Есениус не удивился, ведь и со Зденеком Лобковиц у него не раз были споры на эту тему. И Лобковиц тогда говорил то же самое, что сегодня — император. Неужели он добился первого положения в государстве тем, что руководствовался принципами Макиавелли?

Есениус заметил напряженный взгляд Тихо Браге, который с растущей тревогой молча наблюдал за словесным поединком, происходившим между императором и смелым чужестранцем. Чтобы возражать императору, надо было обладать истинной смелостью. Император с трудом переносил мнения, которые не соответствовали его собственным.

Хотя Есениус и не был посвящен в особенности императорского характера, он был уже знаком со сложной гаммой оттенков придворной речи, для которой принцип «что на уме, то на языке», как правило, недопустим, ибо каждую мысль полагалось облечь в пышные одежды словесных штампов, чтобы она выглядела самым приятным образом. Неужели отречься от своих убеждений? Внутренний голос нашептывал: «Помни о наследстве». И Есениус начинал уже подумывать, не лучше ли отступить. Сказать императору: «Я вполне согласен со взглядами вашего императорского величества. А если во время диспута я отклонился от этих взглядов, то это был лишь результат моей юношеской неопытности. Ныне я смотрю на вещи значительно шире, обладаю более богатым опытом. Поэтому смиренно признаю, что ошибался».

Но вместо этого в нем что-то запротестовало, и он заговорил, развивая собственные мысли, как будто и не слышал всего того, что сказал император.

— В своей падуанской речи на дискуссии я привел в качестве примера несчастную шотландскую королеву Марию Стюарт, которую парламент укорял за то, что она нарушила свои обещания и обязательства. Королева тогда ответила, что обещания и присяга связывают государя лишь до тех пор, пока они ему кажутся приемлемыми. И парламент отказал ей в повиновении.

Тихо Браге нервно кусал кончики длинных усов и многозначительными взглядами пытался остановить своего друга, чтобы тот не погубил себя. Но Есениус не обращал внимания на его отчаянные взгляды. Он смело смотрел в глаза императору и с любопытством врача ждал, какой оборот примет этот интересный, но опасный разговор. Ведь император в любую минуту мог оборвать его одним словом или просто жестом поставить на свое место смелого оратора. Однако по всему было видно, что государь не собирается этого делать. Взгляды Есениуса были ему не по вкусу, но сам разговор с доктором его занимал. В нем было что-то особенное, отличавшееся от бесконечных разговоров императора с посетителями. В присутствии императора все они не осмеливались высказывать свое мнение, и, если император, указывая на что-либо, говорил: «Это черное», они тут же без колебания соглашались: «Совершенно верно, ваше величество, это черное», хотя за минуту до этого готовы были признать эту вещь белой, лишь бы понравиться императору.

— Достаточно опасный и немудрый поступок, — ответил император с усмешкой в голосе. — Нам кажется, что этот шаг шотландского парламента имел отрицательное влияние и на многие другие европейские парламенты, в том числе и на чешский сейм, который тоже уже охвачен духом сопротивления. Короче говоря, вы одобряете сопротивление подданных помазаннику божьему?

Император пытливо посмотрел в глаза Есениусу. Легкое сомнение охватило доктора. Слухи о взрывах бешеной злобы императора доходили до Германии и были известны в Виттенберге. Но отступать было уже поздно.

— Разрешите, ваше величество, в качестве ответа на ваш вопрос привести пример из области, которая мне ближе всего, — из моей врачебной практики. Человеческое общество состоит из различных частей, точно так же как человеческое тело — из различных органов. Органы эти зависят друг от друга, связаны между собой и предназначены для всевозможных действий. И если для устранения неполадок в человеческом организме, для устранения нарушенной связи между отдельными его членами существует врач, то для общества в этих случаях необходим король. Но врач не может поступать со своим пациентом, как ему заблагорассудится, а должен думать о пользе для его здоровья. Точно так же должен поступать и король. Он должен уметь править людьми, чтобы они жили хорошо и счастливо, ибо: как врач не имеет права умертвить своего пациента, точно так же и король не смеет уничтожать своих подданных или незаконно поступать с ними.

Есениус умолк, напряженно ожидая, что вот-вот разразится буря императорского негодования.

Тихо Браге машинально отступил на полшага, опасаясь, как бы первый удар гнева — в том случае, если бы он проявился в форме выпада рапирой, — не поразил его. Ведь совсем недавно, в часы, когда весь мир спал, император, путаясь в полах ночной сорочки, метался с мечом в руке по коридорам замка и дико кричал, что расправится со злоумышленниками, которые хотят лишить его жизни. А между тем причиной вспышки был случай гораздо менее значительный, чем сегодняшняя полемика.

Но, к великому изумлению императорского астронома, ничего подобного не произошло. Император совершенно спокойно промолвил:

— Власть государю дарована богом. За все свои поступки он отвечает только перед ним. В том числе и за порядки в государстве.

Есениус с поклоном принял это наставление, но он понимал, что разговор еще не окончен. Пока ему еще не представился случай высказать то главное, о чем он говорил тогда в Падуе. И, не считаясь с испанским этикетом, который был введен Рудольфом в пражском замке, он позволил себе неслыханную дерзость: не ожидая императорского вопроса или даже какого-либо намека на него, доктор без всяких обиняков возразил на слова императора:

— Если ваше величество позволит, мне бы хотелось несколько уточнить понятие «король». Другими словами, я делаю различие между королем, который правит с согласия подданных, и королем, который захватил власть путем насилия, вопреки воле народа. Такого монарха я называю тираном, ибо древняя история дает нам массу примеров того, что правление большинства из них отличалось жестокостью и попиранием законов во вред народу. Вот почему в этом случае — я разрешу себе высказать до конца свою мысль — народ имеет полное право призвать властителя к ответу… отдать его под суд.

Император со смехом прервал Есениуса:

— Вы противоречите сами себе, domine доктор. Как же могут подданные, если они, по вашим словам, полностью зависят от злой или доброй воли тирана, призвать его к ответу? Ведь в этом случае каждое проявление непокорности тиран задушит в самом зародыше. Нам кажется, доктор, вы недостаточно изучили Макиавелли.

— Я старался как можно глубже проникнуть в тайны его философии, — смиренно ответил Есениус и добавил: — а сейчас, ваше величество, думаю над тем, что вы изволили сказать.

— И какой же вы собираетесь сделать вывод?

Есениус немного заколебался, как бы размышляя, стоит ли говорить императору все, о чем он некогда поведал собранию в Падуе. Так или иначе, но терпением императора нельзя было долго злоупотреблять. Требовался ответ.

— Народ имеет право обезвредить тирана, который допускает беззаконие. Это право позволяет даже уничтожить тирана.

Итак, все было сказано. Осталось уповать на волю божию.

— Понимаете ли вы, что если это право признается вами по отношению к тиранам, то где гарантия, что подданные не воспользуются этим же правом по отношению к законно избранному королю?

— Да, понимаю, — решительно ответил Есениус и перевел дух, чтобы немного успокоиться. Сердце учащенно билось, он ощущал пульсацию крови в висках. Покрывшееся краской лицо понемногу бледнело.

Наступила напряженная тишина. Император рассеянно стучал пальцами по полированной поверхности большого письменного стола. Взгляд его покинул Есениуса и остановился на картине Кранаха[6] «Источник молодости», которая висела как раз напротив императора. Это была его любимая картина. Рассматривая ее, было так приятно мечтать! В водоем, наполненный «живой» водой, которая стекает сюда из бьющего неподалеку ключа, входят с одного берега отвратительные старухи, их безобразные, дряблые тела написаны художником серой краской. Погрузившись в воду, они выходят из водоема на противоположный берег. Теперь это соблазнительные красавицы с розоватым телом и румянцем на щеках. Император всегда с восхищением любовался ими. Удастся ли ему когда-нибудь найти человека, который сказал бы ему, где найти этот источник? Согласно легенде, он находится в каком-то старинном замке скандинавской Идун[7] на далеком севере, где-то там, где полгода день, а полгода ночь. Во дворе замка богини бьет из скалы этот источник. Но гонец, посланный императором в Скандинавию, вернулся ни с чем. Он не нашел источника. Никто ничего не слышал о нем. «Так, да не так, — думал император. — Все знают, да не хотят выдать тайну. Для себя берегут».