Павел Северный - Андрей Рублев Страница 5

По обеим сторонам стола – широкие лавки. Придвинуто к столу кресло с высокой спинкой, увенчанной крестом.

В покое сумрачно. Пахнет ладаном и нагаром масла из лампад перед образами в переднем углу. Выделяется среди них большая икона Ильи-пророка, громовержца, подателя земле дождя, заступника и избавителя от пожара.

Икона писана новгородским живописцем. Лик и тулово пророка по пояс на пламенно красном фоне. Писано красками на яичном белке без золота. Волевое лицо пророка решительно и холодно. Но, по слову Церкви, он милостив к тем, кто истово молит его о помощи от всего сердца. Живописец придал лицу и глазам резкое, пронзительное выражение.

На столе оловянные свечники с толстыми восковыми свечами. В трех углах покоя дубовые кади с водой на случай пожара. Возле стен окованные медью сундуки с тяжелыми навесными замками, в которых хранятся «проклятые грамоты», написанные знатными боярами, призывающими на себя Божье проклятие, если не сдержат они того или иного обещания, данного князю, Церкви и друг другу.

В кресле у стола сидит митрополит Алексий. В покое душно, а на плечах старца накидка из меха зимней белки, подбитая черным аксамитом. Перед сидящим раскрытое Евангелие в серебряном под позолотой окладе со вставками из драгоценных каменьев. Придвинут к нему свечник с горящей, сильно оплывшей свечой. Склонившись над книгой, митрополит, прищурившись, осторожно перелистывает страницы, пробегая по строчкам со стройными буквицами. Поля у страниц широкие и украшены узорами, будто кружевами. Переплетаются в узорах две краски: голубая и бледно-алая. Евангелие – вклад в Чудов монастырь богатого московского купца, отдавшего в монастырь одного из сыновей.

Митрополит доволен книгой. Знает, что для написания ее чернецу-грамотею понадобилось девять месяцев усидчивого труда.

Открылась в покое створа низкой, узкой двери. Вошел, пригнувшись, дородный монах, а митрополит, услышав его сопение, спросил, подняв голову:

– Кого прислал Господь? Кажись, ты, Иосаф?

– Гонец со свитком от тарусского епископа, – сообщил монах.

– Подай.

Митрополит протянул руку, в которую монах, поцеловав ее, вложил свиток с восковой печатью на шнурке. Старец, не взглянув на свиток, положил его на стол.

– Еще что скажешь?

– Скажу, что того молодца привезли, за коим, по твоей воле, конскую справу посылали.

– Какого молодца?

– Монастырского служку, людям ведомого Андрея из родительского рода Рублевых.

– Где же привезенный? – спросил митрополит, откинувшись к спинке кресла.

– В ожидальне.

– Веди сюда.

Выполняя приказание, монах с непривычной проворностью для своего дородного тела проскользнул в дверь, а через минуту вошел вновь. Следом за ним появился Андрей Рублев.

Войдя в покой, Андрей тотчас опустился на колени и земно поклонился сидящему митрополиту. Старец оглядел склоненного в поклоне. На Андрее черный подрясник, широкий и не по росту длинный.

– Встань!

Митрополит остановил взгляд на Андрее, заметил, что в глазах юноши нет привычной робости, которая всегда появляется у людей любых званий при встрече с главой Православной церкви. Старец видел перед собой скромного молодца, серые глаза которого переполнены удивлением и любопытством. Прочертив в воздухе крест, митрополит благословил Андрея, но для поцелуя к руке не допустил, спокойно сказал:

– Вели, отче Иосаф, принести образ Спаса.

Монах, получив приказание, исчез из покоя и через миг уже протиснулся в дверь, держа в руках большой образ, завернутый в парчу. Положив его на стол, Иосаф удалился, кланяясь.

Митрополит не торопясь развернул парчу, сказал Андрею:

– Погляди.

Андрей, перекрестившись, наклонился над иконой и, рассматривая ее, сокрушенно качал головой.

– Чему дивишься? – спросил митрополит.

– Дивлюсь, что опалилась краска на образе. Видать, близехонько к иконе лампаду приладили.

– Опалилась, говоришь?

– Истинно так.

– Может, только прикоптилась?

– Обожглась, да в таком месте, под самым оком.

– Разумеешь, кем писана?

– Из Царьграда образ. Не наше рукотворение.

Андрей снова наклонился над иконой, а митрополит перенес к ней свечник с горящей свечой.

– Снять бы надобно оклад.

– Стало быть, коснешься хворого места на лике Спаса?

Андрей от вопроса вздрогнул, смотря на старца, ответил:

– От скорого слова уволь, святитель. Погляда мало, надобно время, чтобы распознать творение.

– Вижу, боязно тебе?

– Робость моя в эдаком деле не помеха, а польза. Чай, не ноне писана.

– Византийская древность.

– Чую.

Андрей, низко склонившись над иконой, дотронулся рукой до пятна на лике.

– Темно тута. Поутру дозволь вынести на волю, чтобы при солнышке поглядеть.

Митрополит в знак согласия кивнул. Андрей завернул икону в парчу.

– Решишь исправить мою докуку, краски любые дам, – сказал митрополит.

– Со мной краски-то. Наставник в обители, отец Паисий, будто в воду глядел, когда приказал всю живописную справу с собой прихватить.

– Ну так что, осмелишься?

– Дозволь подумать. Скорое слово даже в песне не к месту, а тут – святой образ Спасителя!

– Может, послать тебе в помощь моих изографов?

– Обойдусь.

– Иной раз и в чужом совете зерно пользы.

– Обойдусь.

– Что ж, ступай!

Андрей вышел из покоя.

Митрополит, смотря на мерцающие перед образами лампады, размашисто перекрестился, спросил себя вслух:

– Неужли не убоится? Иосаф, слыхал, как речь ведет?

– Зело молод.

– Разумей, что разум и у младенцев водится. Господню искру в нем узрел игумен Сергий.

– Оно так. Только зело молод.

– Затвердил. Поутру обрядите его в мирское. Не инок. Оболоките во все новое. А то глядеть чудно.

– Как велишь, так и будет.

Гневный огненный закат уже давно погас, а в сумраке покоя от огоньков лампад бликовали краски на иконах…

3

По слову митрополита Андрея Рублева определили на постой в Симонов монастырь, в келью книгописца отца Елисея, монаха, не старого годами, пришедшего в обитель из мира и по рождению бывшего боярским сыном.

По утрам, отстояв в монастыре раннюю обедню, Андрей приходил на владычный двор и, потрапезничав, шел в свечной покой и принимался за работу над поновлением иконы.

После снятия с иконы откованного из серебра оклада Андрей, оглядев ее, убедился в ветхости доски, на которой был написан лик Христа. После этого осмотра Андрея охватило волнение, напрягая память, он старался вспомнить все, что знал о законах древнего иконописания. Не в силах перебороть страх и сомнения Андрей после тревожных, бессонных ночей только на третье утро велел сказать митрополиту о своем согласии прикоснуться к древнему образу.

Получив благословение митрополита, Андрей два дня с трепетом стирал опаленную краску песком, прокипяченным в молоке. Очистив поврежденную краску до левкаса, Андрей похолодел: от старости, а может быть, от ожога на левкасе во все стороны расползались паутинистые нити трещинок, из-за которых краска, того и гляди, могла начать крошиться.

Растерявшись от неожиданного открытия, Андрей искренне пожалел, что отказался от предложения митрополита воспользоваться советами изографов. Исправить дело и отказаться от необдуманного решения теперь было невозможно, не заставив митрополита усомниться в умении Андрея выполнить поновление образа.

Раздумывая над тем, как поступить, Андрей только на шестое утро, стоя на ранней обедне, наконец-таки принял смелое и, по его мнению, необходимое решение – очистить на иконе всю левую часть лика Христа.

Придя на владычный двор, Андрей уединился в свечном покое и заперся на засов.

Византийская икона лежала на широком дубовом столе. Сняв оксамитовое покрывало, юноша склонился над ней. Решение было принято, но Андрей все еще никак не мог приступить к его осуществлению.

Неожиданно в запертую дверь кто-то настойчиво постучал. Андрей вздрогнул, подойдя к двери, отдернул засов и, оторопев, увидел перед собой митрополита. Старец, заметив испуг Андрея, положил руку на его плечо:

– Пришел взглянуть на содеянное.

Они вместе подошли к столу. Митрополит, оглядев икону, спросил:

– Изъял пятно?

– Надобно всю ошую[5] сторону лика удалить. В левкасе изъян. Мыслю, от долгого перегрева.

Говоря это, Андрей не отводил взгляда от лица митрополита, на лбу которого после сказанного прочертились резкие морщины, а брови над сощуренными до щелок глазами изогнулись. Андрея била дрожь. Он, кажется, больше всего боялся того, что владыка не дозволит выполнить задуманное.

Митрополит спокойно спросил:

– Может быть, изъян в левкасе от ветхости?

– От нагрева трещинки на нем заводятся.

– А ежели они подо всем ликом?

Андрей на вопрос не ответил, так как не мог пошевелить пересохшим языком. Митрополит смотрел на икону, пытаясь не выдать волнения. Сокрушенно вздохнув, он, выпрямившись, благословил Андрея и пошел к двери, но, открыв ее, остановился и тихо, но твердо сказал: