Юлиан Семенов - Скорцени – лицом к лицу Страница 5

Больше он не сказал ничего о Тегеране. А мог бы сказать многое.

Он мог бы сказать, как намечалась операция «Большой Прыжок» и какая роль отводилась в этом деле ему, «самому страшному человеку Европы», – так о нем писала пресса союзников в те годы.

Известно, что покушение на «Большую Тройку» было поручено как ведомству Шелленберга, так и военной разведке Канариса, абверу. Борьба между двумя этими службами широко известна. Но историки до сих пор обходят исследованием один факт – в высшей мере занятный. Незадолго до подготовки операции «Большой Прыжок» начальником РСХА вместо убитого чешскими патриотами Гейдриха стал Эрнст Кальтенбруннер, близкий друг Скорцени – еще с того времени, как они жили вместе в Вене. И тот и другой со шрамами буршей, которые иссекали их лица, и тот и другой беспредельно преданные Гитлеру и его расовой теории, они считали себя истинными «палладинами» фюрера, готовыми принять за него смерть. Сразу же по переезде из Вены в Берлин Кальтенбруннер взял под свой личный контроль отдел VI-С – то есть диверсантов Скорцени. Сразу же после того, как новый начальник РСХА сел в кресло Гейдриха, он нанес визит Борману: «венец» знал, с кем надо иметь постоянно добрые отношения. Сразу же после того, как Кальтенбруннер нанес визит Борману, начался рост его протеже – Скорцени.

Кальтенбруннер быстро вошел во все «дела», и операцией «Большой Прыжок» он интересовался особо. Вместе с Шелленбергом Кальтенбруннер встретился с Канарисом в «особом баре» гестапо «Эдем». Канариса сопровождал руководитель «Отдела-1» абвера генерал Георг Хансен. Было заключено «джентльменское» соглашение: ведомство Шелленберга готовит свою операцию – «Большой Прыжок», Канарис – свою: «Трижды три». В процессе подготовки, которая ведется сепаратно, никто из участников «командос» не ведает, для чего их готовят; используют людей, знающих русский и английский языки; вся информация о подготовке групп и о том, какие новости собраны о точной дате встречи «Большой Тройки», идет через Кальтенбруннера к Гиммлеру, от Канариса – к Кейтелю; те передают данные фюреру.

Было принято решение, что люди СС будут проходить тренировку в лучшем лагере диверсантов абвера «Квенцуг»: там располагались «иностранные группы» особой дивизии «Бранденбург». В связи с этим Шелленберг получил возможность – вполне легальную возможность – ввести в самый центр абвера своего человека – Винфреда Оберга.

Работа шла вовсю. Кальтенбруннер назвал Гитлеру идеального кандидата. Гитлер согласился с энтузиазмом: «Никто, кроме Скорцени, не сможет выполнить эту работу».

Скорцени получил задание начать активную подготовку. Он запросил подробную информацию о том, что сделано и что предстоит сделать. Через сорок восемь часов после того, как ему передали задание, радиоперехватчики из его группы получили расшифрованный текст: радиограмма, отправленная из Берлина в Швейцарию, сообщала, что Гитлер отдал приказ на покушение. Скорцени вышел на сеанс радиосвязи с штурмбанфюрером СС Романом Гамотой, который сидел в Иране. Тот сообщил, что «не верит агентуре абвера». Скорцени пришел к Гитлеру: «Нас окружает измена!»

Это был удар по абверу, то есть по армии.

Это был удар по конкурентам.

Чье же поручение выполнял Скорцени? Гиммлера? Вряд ли. Шелленберга? Не думаю – «юного красавца» не очень-то любили в среде профессиональных костоломов. Значит, Кальтенбруннера? Начальник Управления имперской безопасности в те осенние месяцы 1943 года – после разгрома под Сталинградом и Курском, который сделал очевидным исход войны, – не мог не сделать для себя выводы. В условиях национал-социализма вывод был один лишь – шкурный. А шкурничество выражалось в том, чтобы стать ближе к фюреру. Близость гарантировала абсолютную бесконтрольность: личные счета в швейцарских и мадридских банках, бриллианты, живопись эпохи Возрождения. Время «идей» кончилось, пришла пора «личного удержания», которая всегда ставит на золотого тельца.

– Фюрер никогда не планировал никаких покушений, – сказал Скорцени, когда я напомнил ему о «Большом Прыжке». – Это все пропаганда. И мы, зеленые СС, никогда не хотели стрелять из-за угла; мы, военные СС, всегда принимали бой лицом к лицу.

В мировой литературе еще мало исследована природа СС, членом которой и не рядовым, а руководящим, был Отто Скорцени. Сейчас на Западе не очень-то принято вспоминать об этом. А вспомнить стоит. Гитлер провозгласил, что после победы «великой германской расы», после того как будут уничтожены большая часть славян, определенная часть французов, евреи, цыгане, СС получит собственное государство – Бургундию, которое будет построено на развалинах Франции и романской Швейцарии. Гитлер легко прочертил на карте жирную линию: Пикардия, Шампань, Люксембург – все это должно войти в состав государства СС. Жить там, как предполагал Гитлер, будут «посвященные второго класса», ибо все члены СС разделялись на два «этажа». Первый класс СС был обязан верить, повиноваться, сражаться. Второй, «посвященные», должен был умирать для самого себя, то есть, по версии Гитлера, погибая, эти эсэсманы оставались в вечной и «благодарной памяти великой расы арийцев». Для получения второго «класса» надо было – по законам СС – «научиться убивать и умирать». После того как «второклассники» приносили обет, им – по словам рейхсфюрера Гиммлера – придавалась «неотвратимая человеческая судьба», поскольку отныне эти эсэсовцы приняли «обет плотного воздуха», то есть «присоединили свой дух к вечной атмосфере высокого напряжения». (Наша армия «отключила» это присоединение – вышло короткое замыкание, которое здорово шандарахнуло «верных палладинов фюрера».)

Отто Скорцени относился именно к этому классу посвященных. Именно он, Скорцени, должен был отправиться в Палестину, чтобы отыскать там «чашу Грааля» – чашу мистического бессмертия. Он разрабатывал операцию вместе с СС штандартенфюрером Сиверсом, директором «Аннербе» – «Общества исследований по наследству предков». Чтобы «понять это наследство», Сиверс экспериментировал на людях в концлагерях. Нюрнбергский трибунал отправил его на виселицу. Нынешние эсэсовцы чтут его «память», как «национального героя, мученика идеи».

– Сейчас пишут множество всякой ерунды о нашем движении, – продолжал между тем Скорцени, – увы, победители всегда правы. Никто не хочет увидеть то позитивное, что было в учении Гитлера.

– Расовая теория?

– Это ж тактика! Мы не верили в серьезность его угроз! Мы понимали, что это средство сплотить народ! Каждая политическая структура должна уметь чуть-чуть припугнуть.

– В Освенциме «припугивали»?

– Я там не был. Почему я должен верить пропаганде врагов?

– Я там был.

– После войны? Ничего удивительного – после войны можно написать все, что угодно, победа дает все права.

– Вы не встречались с Эйхманом?

– Он же был черный! Я прошу вас всегда проводить грань между двумя этими понятиями, – в третий раз нажал Скорцени. – Именно на черных СС лежит кровь и грязь, которая компрометирует наше движение. Мы же были солдатами: мы смотрели в глаза смерти.

– При каких обстоятельствах вы встретились с адмиралом Хорти?

– Я выполнял приказ фюрера, когда Хорти решил изменить союзническому долгу. Он ставил под удар жизнь миллиона германских солдат, и Гитлер поручил мне сделать все, чтобы Венгрия оставалась союзницей Германии до конца. Я отправился в Будапешт и провел операцию.

(Очень «чистая» операция! Шелленберг «подвел» к сыну Хорти своего агента, который выдал себя за посланца от югославских партизан. Скорцени было поручено похитить «посланца» вместе с Хорти-младшим, чтобы «надавить» на отца. Скорцени выполнил эту работу – заурядная провокация, проведенная в глубоком тылу, под охраной головорезов гестапо.)

Он то и дело возвращается к Гитлеру. Он не скрывает своей любви к нему.

– Я помню, как осенью сорок четвертого фюрер вызвал меня в свою ставку «Вольфшанце», в Восточной Пруссии – это сейчас Калининградская область, – добавил он. – Я имел счастье побывать в «ситуационном бараке», где фюрер проводил ежедневные совещания. Я испугался, увидав его: вошел сгорбленный старик с пепельным лицом. Его левая рука тряслась так сильно, что он вынужден был придерживать ее правой. Он слушал доклады генералов родов войск молча, то и дело прикасаясь к остро отточенным цветным карандашам, которые лежали на громадном столе рядом с его очками. Когда генерал Люфтваффе начал сбиваться, докладывая о количестве самолетовылетов и наличии горючего, фюрер пришел в ярость; я никогда раньше не думал, что он может так страшно кричать. Переход от брани к спокойствию тоже потряс меня: фюрер вдруг начал называть номера полков и батальонов, наличие танков и боеприпасов – меня изумила его феноменальная память. Как всегда, со мною он был любезен и добр; я до сих пор помню его красивые голубые глаза, я ощущаю на своих руках доброту его рук – это был великий человек, что бы о нем сейчас ни писали.