Федор Шахмагонов - Твой час настал! Страница 5

Перед Шаховским и его спутниками — город Путивль. Но не поспешал воевода в свой город. Остановился в лесочке. Расседлали коней, пустили на свежую траву. И самим нашлось, что поснедать. Костер не развели, чтобы не привлечь внимания городской стражи.

— В город пойдем? — спросил Молчанов.

Шаховской усмехнулся.

— Куда же нам мимо?

К рассвету посвежело. Шаховской проснулся. В лесу еще держался сумрак. Молчанов спал, закутав голову от комаров полами кафтана. Богданки рядом не было. Ни седла его, ни конской сбруи. Шаховской поспешил к коням. И коня Богданки — нет. Утек жидовин. Шаховской не очень-то о нем пожалел. У каждого своя дорога. И в диком воображении не представилось бы, какая предопределена с ним встреча.

Побудил Молчанова.

— Богданка ушел.

— Ну и сатана с ним. Чего его брал?

— Из жалости...

— И жалости не стоит. Чего делать будем?

— Приведем себя в божеский вид, а там повиднеет...

Искупались в речке, почистились, не княжеский въезд в город, да с дороги, каков спрос?

Когда Шаховской явился в воеводской избе перед городовым приказчиком, тот онемел от страха. Еле выдавил из себя:

Откуда явился, воевода?

— Не боись! Не с того света. А вот тебе царский указ, быть мне воеводой в Путивле.

Шаховской протянул приказчику свиток. Приказчик руку отдернул и попятился.

— Какого царя указ?

Шаховской усмехнулся. Любил насмешничать над угодливыми душонками.

— У нас один царь в Москве.

— Ежели от царя Дмитрия...

Шаховской перебил:

— А царь Дмитрий, чем тебе не царь, червь ты дождевой?

— Ныне... — едва вымолвил приказчик, но Шаховской опять его перебил:

— Ныне царствует в Москве царь всея Руси Василий Иванович Шуйский. От него и указ!

Приказчик на шаг придвинулся к Шаховскому, протянул руку за указом. Развернул свиток и глянул на подпись. Подпись Шуйского и к ней царская печать. Повеселел.

— Отлегло, князь! Опасался, что вышел ты из Москвы при одном царе, а прибыл сюда при другом. Пришлось бы тебя схватить и в съезжей избе держать до царского повеления.

Шаховской рассмеялся.

— Ха! Меня схватить? Кабы я вас тут всех не схватил! Почему не спрашиваешь, что в Москве подеялось?

— Потому не спрашиваю, что ты ближним был к царю Дмитрию. Не чаяли не токмо воеводой, а живым тебя увидеть.

Шаховской построжел  и приказал:

— Скликай моим именем людей городских и посадских, детей боярских, дворян, служилых. Я им изустно поговорю!

Приказчик ушел распорядиться. Молчанов спросил вполголоса:

— Гляди, князь, кабы нас не побили!

— В Путивле нет на меня битков, и каменьев на меня не сыщется!

Народ собрался. Толпа разрасталась. Бегом сбегались послушать своего воеводу. О том, что царя Дмитрия объявили Расстригой наслышаны. А в толк никто взять не мог, как это царствовал дьякон, коего всякая московская собака в лицо знала.

Шаховской неспеша поднимался на паперть собора, с каждым шагом приближая свою судьбу к крутому порогу: или службой, пресмыкаясь перед Шуйским заслужить прощение, либо возмутить на нелюбого царя всех, кому он не люб.

Поднимался по ступенькам под ропот толпы, словно бы ее дыхание подталкивало его. Поднялся, глянул на путивлян, говор опал. Притихли. Голос у Шаховского  звонкий, говорить начал весело.

— Наслышаны в Путивле, что подеялось в Москве? Знаю! Наслышаны. Грамоты царя Шуйского читают повсюду. А теперь спрошу: вы меня знаете?

Толпа выдохнула:

— Знаем!

Еще раз спросил:

— Путивляне! Вы меня знаете?

Приложил к уху руку и наклонился к толпе.

В ответ толпа заревела:

— Зна-е-е-е-ем!

Никто не учил Шаховского, как говорить  на площадях с людством. По наитию угадывал, что короткой должна быть речь.

— Так вот я вам говорю! Василий Шуйский сговорился с изменниками и пошел убивать царя Дмитрия.

Шаховской снял шапку и поклонился.

— Поклон всму людству от царя Дмитрия Ивановича! Неужли кто-либо из вас мог поверить, что старый ворон мог убить ясного сокола? Убили того, кто под руку попал, а объявили ложно, что убит царь Дмитрий Иванович. Так вот, я вам говорю: царь Дмитрий Иванович здравствут и собирает воинство, чтобы покарать изменников! Говорю вам верно, а чтоб веру имели, царь Дмитрий вручил мне царскую печать. Вот она!

Шаховской поднял руку с царской печатью, подержал ее на виду, положил в кашель и воскликнул:

— Постоим же, братие, за нашего прирожденного государя!

Ответили:

— Стоять будем до смерти! 

Шаховской торжествовал. Угадал свою минуту.

— Сотворим же отмщение злодеям! Что мне довести царю Дмитрию Ивановичу?

В толпе прошелестело, как урчание грома: «Поднимемся»

Вечером Шаховской пировал в воеводской избе со своими сотоварищами по походу Дмитрия на Москву. Когда гости разошлись, молвил Молчанову:

— Оять ты не угадал, Михайло. Боялся, что каменьями закидают, а тут ишь, как повернулось!

— Любовался я, князь, на тебя! Сам чуть было не поверил, что улетел наш сокол от старого ворона. Где же нам ныне сокола ловить?

— Имелся бы трон, а задница, что б на троне рассесться, всегда отыщется, не затеряется в нетях.

С утра колокола разнесли благовест над Угличем.

Архимандриты Спасского и Андроньевского монастырей помалкивали всю дорогу. Воротынский и Шереметев любопытствовали у Филарета, можно ли будет по скелету и костям установить сам ли царевич заклался или был зарезан. Филарет уходил от ответа, а когда очень насели с расспросом, упрекнул:

— В тот час, когда вы крест целовали царю Дмитрию, знато было ли — самозаклался царевич или был зарезан?

— На чудо надеялись...

— А о том, не подумали, не сатана ли вам подставил его для крестного целования?

Ночью, перед сном, посетил Филарета протоирей Спасской церкви, что стояла возле палат, где проживала семья Нагих с царицей. Филарету не стоило труда догагадаться, что Шуйский озаботился упредить духовных и городские власти в Угличе о приезде своих посыльных. Стало быть, подготовлено действо для обретения  мощей.

— Могилу нашли? — сросил Филарет.

Протоирей пытливо взглянул на Филарета, перекрестился и ответил:

— Сама себя оказала могилка! Чудо явилось. Как пришло повеление от царя Василия Ивановича сыскать могилку, кинулись искать. Где же ее сыскать, коли из прежних угличан, кои знали, где хоронили самозаклавшегося никого в городе не осталось. По велению Годунова, его, как самоубийцу на кладбище не понесли.

Филарет поправил протоирея:

— На то повеления Годунова не было, а хоронить вне ограды повелел митрополит Геласий.

Поправлять протоирея было бесполезно. Говорил, как читал по заученному:

— Не заклался отрок. Иные видели, что лежал во гробе в церкви, а горло у него  ножом рассечено, а не поколото. Ныне пристал час правде, что Годунов своей властью прикрывал. Зарезан был царевич людьми Годунова.

Филарет разглядывал протоирея, дивясь его громадности, тучности при изрядной силе. Стоял перед митрополитом могучий человечище без какой-либо почтительности к святительскому чину. Голос, как труба иерихонская при конце света, всякого из могилы поднимет.

— Как могилка себя оказала? — спросил Филарет.

Протоирей огладил густую бороду и ответил, придерживая громоподобный голос:

— Ходили мы всем священством по чертополоху и лядине... И явилось чудо!

Кладбище наше на взгорке. Место сухое, песок вглубь на три аршина, видим незабудки цветут. Мы — ближе. Из-под земли светлый родник бьет. Рядом могилка вся в незабудках... Завтра поутру сам узришь.

В церковных делах Филарет не был просвещен, чурался их и после пострига по неволе, но в интригах кое-что смыслил. Не по наитию говорил Шуйский о нетленных мощах, и протоирей — не прост, тверд, как жернов. От всего отпрется. Он продолжал :

— С той поры над могилкой благоухает, и вся она как бы светится. Приходят на нее хворые и убогие. Как изопьют из родника, так всякую хворь, как рукой сымет. Завтра, угличане молить тебя станут, чтоб могилку не разорял, а оставил бы мощи невинно убиенного царевича городу.

Утром, отстояв утреню в церкви святого Спаса, шествием вполгорода направились к могилке.

Родничек бил из-под земли, голубели незабудки. Могильный холмик ухожен. Следов множество, стало  быть, не без умысла открыли сюда паломничество, дабы скрыть следы тех, кто готовил чудо. Филарет оглянулся на своих сотоварищей. Князь Воротынский и Петр Шереметев крестились. У Воротынского на глазах слезы умиления. Епископ и архимандриты читали молитвы. Угличане пали на колени и просили, чтоб оставили могилку неприкосновенной. Монастырские служки развели кадила и окуривали могилку. Заступы легко вошли в песок. Застучало железо о дерево, обнажился гроб. Дубовые доски, словно вчера строганы. Монахи встретили гроб песнопениями, они же и извлекли его из могилки. Обретаются мощи в церкви. Гроб несли в церковь в сопровождении угличан. В толпе плакали. Убогие встречали гроб, падая перед ним на колени.