Николай Самвелян - Казачий разъезд Страница 5

— А что это за бумаги?

— Три мои комедии. И единственное условие — ты не должен их читать сам, не станешь показывать и другим. Возможно, я в скором времени за ними приеду. Если же от меня не будет вестей более пяти лет, то ты их перешлешь по адресу, который я тебе сейчас оставлю.

— Да, да, само собой, — кивнул Крман. — Я все сделаю. Кстати об адресе: откуда ты узнал, где я живу?

— Случайно. Как ты понимаешь, твое имя мне назвала мать, а место жительства узнал недавно во Львове от приезжавшего туда Самуила Погорского…

— И ты отправился в дальний путь только для того, чтобы повидать меня?

— Пожалуй. Времена сложные. Всякое может случиться. Было бы нелепым, если бы я так никогда и не повидал бы собственного отца.

— Твои слова тревожат.

— Все в порядке, — сказал Василий. — Пока нет повода для волнения.

— Ты собираешься в какое-нибудь опасное предприятие? Может быть, поступаешь в войска Станислава Лещинского? Или же решил попытать счастья в армии Карла?

— Конечно, нет! Ни войска Лещинского, ни армия Карла мне не нужны. (Крман опять увидел дорогие и пугающие бездонные карие глаза и не выдержал взгляда, опустил голову.) Я не отношусь к сторонникам ни того ни другого.

— С кем же ты?

— Давай об этом поговорим при следующей встрече.

— Но когда же она состоится? Ты приедешь ко мне еще раз?

— Постараюсь.

— Может быть, сейчас погостишь подольше?

— Нет, извини, но не смогу.

— Да какие же спешные дела тебя ждут?

Василий не ответил, но улыбнулся так спокойно, открыто, прямо глядя отцу в глаза, что Крман понял: дальнейшие расспросы бессмысленны…

— Не думай о грустном. Я рад был тебя повидать. А сейчас устал и очень хочу спать.

— Идем, — сказал Крман. — Отведу тебя в спальню. И перекрещу на ночь. Впервые в жизни совершу то, что полагалось бы делать отцу еще у колыбели твоей…

Сын ускакал на рассвете. А Крман ровно неделю ничего не мог делать. Мысли путались, все валилось из рук. Истина, где ты? Кто обладает тобою? Кто может поделиться этим богатством с остальными?

Итак, что же осуждать короля Августа, если в душах всех, даже в его собственной душе, сумрак и смятение? Может быть, это потому, что наступили такие времена. И эпоха какая-то необычная, пьяная. Ужасный и крайне непорядочный человек Август Сильный все-таки короновался. И как! Если бы Крман не гостил в ту пору у знакомого в Кракове и многое не видел собственными глазами, то никогда не поверил бы, что подобное вообще возможно.

Август явился в древний собор, куда принесли и корону Ягеллонов, нарядившись в костюм собственного изобретения, вполне уместный на маскараде, но не на коронации. На нем была германская кираса, римская туника и сандалии. Поверх всего — голубая бархатная мантия, подбитая горностаем, и шляпа с султаном из белых перьев.

Когда началась литургия, будущий король побледнел и молвил: «Майн гот!» Но никто не понял, к какому он богу обращается — к покинутому или вновь приобретенному. В тот момент, когда епископ стал читать символ веры, король покачнулся, сделал шаг вперед и грохнулся наземь. Епископ умолк. Королю расстегнули кирасу, в которой он пробыл около четырех часов на жаре, потерли виски уксусом. Король открыл глаза и долго не мог сообразить, по какому поводу спит на полу в соборе, да еще в столь странном одеянии. Потом все вспомнил. «Майн гот!» — привычно воскликнул король, подхватился и тут же подписал символ веры, торопливо принял причастие. Епископ от имени бога его помазал и короновал. Августу вручили скипетр. Присутствующие трижды прокричали «Vivat rex!» («Да здравствует король!») и помолились под аккомпанемент залпов пушек и ружейной пальбы перепившихся по поводу праздника дворцовых гайдуков.

Но ведь и это еще не все. Август умудрился устроить торжественное шествие по Кракову по случаю собственного вступления на престол. Оно было столь необычным, что Крман записал, кто и в каком порядке двигался в тот день по улицам польской столицы.

Кроме духовенства, коронного маршала, министров, сановников, пажей, в процессии участвовали почему-то сорок груженных серебром и золотом верблюдов. Сам Август ехал на сером коне, в костюме из золотой парчи и в плаще, отороченном горностаем. И ему не пришло на ум, что шествовать по улицам рядом с верблюдами королям не подобает.

Видно, Европа сошла с ума, а Польша докатилась до того, что продает с торгов древний скипетр Ягеллонов. Может быть, правильно сделали шведы, вмешавшись в дела польского королевства и прогнав из Варшавы Августа? У шведов великолепная армия, во главе которой — молодой и благочестивый король, к тому же талантливый полководец. И не случайно его именуют теперь «Северным Александром Македонским».

А в России — она представлялась Крману обширной плоской равниной, поросшей лесом и почему-то окутанной туманами, — в ней воцарился странный молодой царь, который прибрал К рукам всех этих московитов, а также калмыков, казаков и медведей, сбросил с себя пышные византийские одежды и отважился начать войну со Швецией.

Крман заказал несколько папок, для того чтобы собирать в них разные любопытные документы. На одной из них жирным итальянским карандашом написал: «Rex Petrus» — «Царь Петр». Но документов и сведений о Петре было очень мало. Пользоваться приходилось слухами, записывать рассказы бывалых людей. Но такие сведения немногого стоят. Бывалые люди далеко не всегда отличаются прозорливостью и умением делать выводы из того, что видели или о чем слышали. Между тем архив должен быть точным — факт к факту, документ к документу. Крман не любил дилетантства. Огорчался, что идет к истине такими любительскими путями.

Время от времени он расстегивал замочек папки «Rex Petrus», перечитывал лежавшие в ней записки. Сюда же он внес сведения о поражении русских под Нарвой, после чего, как говорят, царь Петр велел снять часть церковных колоколов и перелить их на пушки; это позволило острословам заметить, что пушки будут стрелять с погребальным звоном.

Между тем Россия, сколько мог судить Крман, вовсе не собиралась заключать со Швецией мир и, надо думать, готовилась к длительной войне. Как можно решиться на такое? Кто в состоянии противостоять первоклассной шведской армии? Почему же царь Петр упорствует?

Временами Крману надоедало думать обо всем этом и пытаться отыскивать глубоко прячущуюся от простых смертных истину. Кто знает, а вдруг истины вовсе не существует? Его тянуло во Львов. Еще раз поговорить с сыном. Он дни и ночи, если они случались бессонными, репетировал этот разговор. Ему казалось, что теперь он смог бы объясниться с Василием иначе. Вот только одного не придумал Крман — первой фразы. Может быть, она вовсе не нужна, а следует подойти к сыну, погладить его по голове и улыбнуться? Кто это знает! Да и многие ли отцы умеют толково разговаривать со взрослыми сыновьями? Крман вспомнил ту ночь, когда он с разрешения Василия перелистывал тетрадь с его заметками о датском принце по имени Гамлет и о Юлии Цезаре. Страницы рукописи были разделены надвое. Слева Василий сделал перевод пьес англичанина Шекспира, а справа, вероятно, были пометки самого Василия. Одна из фраз особо поразила Крмана. Вот она: «Сам ли Цезарь позднее пришел к мысли провозгласить себя императором или же обстоятельства постепенно подтолкнули его к таким действиям?»

Почему это интересовало Василия? Какие мысли бродили в его голове? Задумываясь над всем этим, Крман пугался. Неужели новое поколение, в частности его собственный сын, задумывается над такими вопросами? Что им Юлий Цезарь? С какой стати интересоваться его судьбой? Откуда Василий столько знает, если не учился в университетах, не бывал в великих столицах?

Да, очень трудно беседовать со взрослыми сыновьями. Даже если это всего лишь мысленные беседы.

Их величество лицедеи!

И вот он — Цезарь. В тоге, с венком на лысеющей голове. Со взглядом мудрым и усталым.

— Salve Caesar! Да здравствует Цезарь!

Он опускает руку: достаточно! Разумный правитель обязан беречь эмоции подданных. Нельзя допустить, чтобы народ растратил себя в славословиях. Тогда кто же будет строить дороги и акведуки, выращивать хлеб и виноград?

— Salve Caesar!

— Да, да, конечно! — буднично произносит Цезарь. — У нас с тобой взаимная любовь, великий римский народ!

Он исчерпал земную власть и славу. Ни новые победы, ни еще более щедрые подарки ничего не прибавят к имени Цезаря.

— Salve Caesar! Vivat!

Кто посмеет не отдать должное Цезарю, первому из людей сумевшему стать богом? Впрочем, подлинные боги уже от рождения бессмертны. Куда труднее добиться бессмертия земному человеку. И — слава удачливому и дерзающему! Впрочем, понаблюдайте за действием. Заговорщики окружают Цезаря. Среди них те, кому Цезарь верил больше других. Кто не только не должен был поднимать на него руку, но и обязан был защищать от любых покушений.