Иен Келли - Казанова Страница 5

Театральность пронизывала сочинения Казановы, как и его жизнь. Сильнее всего он любил не соответствовать ожиданиям, делать неясными идентичности, высмеивать реальность или переиначивать ее ради собственного удовольствия и удовольствия других. «Faire semblant» (притворяться, казаться и делать видимым), «jouer» (игрок, актер), «comique» (драматический и одновременно комический) — этими фразами он отзывается в сочинениях о собственных выходках. «Что от меня требовалось, — напишет Ьн позднее о своих путешествиях и приключениях, — так это умение играть свою роль и не идти на компромиссы с собой». Далее он уточняет: «Все должно сверкать». Основная цель венецианской комедийной труппы — в атмосфере которой жили родные Казановы — заключалась в развлечении, в несколько провокационной, подрывающей устои манере, позволяющей сплести прихотливую интригу. Это требовало быстроты мышления, отсутствия страха сцены и умения импровизировать, ведь, по сути, формы, шутки и персонажи часто рождались прямо во время представления и сразу же выносились на суд аудитории. Казанова писал в традициях комедии положений и рассматривал свой мир как комедийную постановку с чередой постоянно меняющихся ситуаций. Он играл в жизнь — а позднее писал, — стремясь удивлять, развлекать и держать сюжет динамичным, представляя себя в качестве главного героя (чаще всего романтического) и изворотливого ловкача. В одном из его ранних сексуальных приключений было переодевание в женщину, а одной из его первых больших влюбленностей стала женщина, сценическая жизнь которой заставила ее выдавать себя за мужчину. Описывая свои любовные похождения, он постоянно употребляет слова «роль» или «поднятие занавеса». Прошедший полную опасностей и соблазна школу, усвоив традицию импровизации в своего рода медвежьей яме знаменитой на весь мир венецианской комедии дель арте, лицемер и льстец, самовлюбленный, но и способный чувствовать людей, напрактиковавшийся в завоевании доверия, но пребывавший в вечном «страхе быть освистанным», грамотный, чуткий, беспокойный и всегда играющий на повышение, Казанова без актерства был бы никем. Его жизнь и его «История» были попытками найти смысл во взаимодействии внутреннего «я» и принимаемого публикой и реконструировать реальность в царстве чувств, что было основной дилеммой того города, в котором он родился. Он пришел, чтобы воплотить идею — очень венецианскую и очень отвечавшую восемнадцатому веку — что наиболее тонкие удовольствия кажутся неуловимыми из-за фальши при их воплощении в жизнь. Радуясь возможности бытия, Казанова по-новому говорил о способе понимания человеческой природы через искусственность ее конструкции, ее исполнения и осознания того, что там, за маской, скрывается больше, чем видно на первый взгляд.

Венеция Казановы, однако, как и его жизнь, была не героической opera seria, не великой оперной трагедией, но, скорее, — комедией в традициях оперы-буфф простого народа и патрициев, где любовь побеждает разум, глупцы остаются в дураках и торжествует справедливость. У венецианца всегда присутствует понимание того, что жизнь есть представление и ожидание, что за каждым мостом являются новое действие и новый состав комедийных персонажей, новый поворот сюжета и новая выдумка. Осознавая, мы вписываем наши жизни в схему, сформировавшуюся под влиянием первых ранних впечатлений.

Казанова был Венецией в миниатюре. Картой мира и жизни, на которой ничто не является очевидным — где никто не знает наверняка, что является реальным и нереальным; где игра, а где правда; где камень и где лишь его отражение в воде. Эта карта непостижимой сложности, без сомнения, не годилась для жизненных реалий — запутанная, рефлексивная, задающая собственный ритм, лишенная эпической повествовательности героической оперы или линейного построения романа. Это был танец под музыку венецианских островов, без перерыва на интермедию, когда можно было бы остановить историю и задуматься. Венеция, отраженная в сознании Казановы, структурировала его «Историю», став ему моделью со всеми своими мостами, перспективами и приливами. Такова была опера-буфф, которой научались там, но которая затем разыгрывалась по всему миру в человеческих сердцах. Память о прошлых актах, песня в ритме лагуны и смех венецианского театра.

Акт I

Акт I, сцена I

Калле-делла-Комедиа

1725–1734

Человек, родившийся в Венеции в бедной семье, не имея мирских благ и… титулов… но воспитанный так, будто он предназначался для чего-то другого… имел несчастье в возрасте двадцати семи лет рассориться с венецианским правительством.

Так началась первая попытка Джакомо Казановы написать воспоминания. Почти каждое слово было правдой, за исключением того, что семья, в которой он родился 2 апреля 1725 года в Венеции, была вовсе не столь уж безымянной и бедной.

Казанова был сыном актеров или, по крайней мере, актрисы, Дзанетты Фарусси, известной как Буранелла, поскольку ее семья происходила с северного острова лагуны Бурано. Поскольку имя отца ее первого ребенка, через четыре дня после Пасхи крещенного в 1725 году под именем Джакомо, не было точно известно, это оставляло место для спекуляций (то же самое позднее относилось и к остальным ее детям). Среди поклонников Дзанетты были драматург Карло Гольдони и импресарио венецианского театра Джузеппе Имер, а также ряд покровителей из аристократов, в том числе — британский принц Уэльский, и все они могли считаться отцами ее детей, которые все носили фамилию ее мужа, актера и танцовщика, Гаэтано Казановы. Второй сын Дзанетты, Франческо, впоследствии стал всемирно известным пейзажистом и баталистом, и утверждали, будто он сын наследника британского трона, потерявшего голову от Буранеллы в 1727 году, когда она играла в Итальянской опере в Лондоне. Ее старший сын, Джакомо, позднее верил, что и сам является сыном венецианского патриция и владельца театра Микеле Гримани, и некоторые эпизоды его детства поддерживают эту версию, хотя другие обстоятельства указывают, что Джакомо мог быть и сыном директора театра, Джузеппе Имера.

Мужчины тем не менее в ранний период жизни Джакомо играли только второстепенные роли. Дед и отец («муж моей матери», как Казанова иногда называл его) умерли, когда он был совсем маленьким. В небольшом доме в Калле-делла-Комедиа его окружали женщины — женщины, которые играли на сцене центральные роли и ожидали от него внимания и одобрения, но затем, как в случае его матери, внезапно исчезали со сцены и оставляли Джакомо наедине с собой.

Дзанетта Фарусси — маленькая, страстная и прекрасная нестандартной красотой комедийная актриса, по мнению современных критиков, была профессионалом сцены в эпоху, когда это подразумевало для женщины двойственную карьеру. Хотя не все актрисы были шлюхами или куртизанками, но, конечно, предполагалось, что раз они готовы выставлять себя на сцене, то будут благосклонны к собственным поклонникам и в более интимной обстановке, при подходящих условиях и оплате. Последнее было особенно актуально в Венеции, что являлось одной из причин, по которой город словно магнитом манил к себе молодых мужчин, совершавших образовательное «большое путешествие». Разрешение пройти в гримерку актрисы подразумевало, что аристократ или вельможа может ожидать более нежных отношений — в зависимости от его способности понравится женщине, пополнять ее кошелек, поддерживать ее профессиональный успех или семью. Дзанетта Фарусси, так или иначе, звезда венецианской комической сцены — и звезда Варшавы, Дрездена, Санкт-Петербурга и Лондона, куда она приехала как прима труппы театра «Сан-Самуэле» — была не прочь использовать все свои прелести и способности во благо своей семьи и карьеры, и у нее были для того все предпосылки. В свои двадцать шесть лет она осталась вдовой, славилась как красавица, получила признание публики за свой талант и приносила неплохой доход венецианскому комедийному театру во время гастролей, а также была единственной кормилицей своей большой семьи из восьми человек.

Здание на Калле-делла-Комедиа, где Дзанетта обитала с семьей, до сих пор можно найти между высокими многоквартирными домами и палаццо Малипьеро, перекрывающим весь солнечный свет в переулке; здесь же вечно шумит Большой канал, всего лишь в нескольких ярдах далее достигающий самой глубокой точки своего меандра вокруг квартала Сан-Марко. В 1725 году переулок с другого конца затемнял еще и театр «Сан-Самуэле», но теперь этот театр, где работала мать Казановы, построенный в 1655 году и переделанный в 1747 году, больше не существует. Мать назвала сына Джакомо, мужской версией ее собственного имени — Джакометта, или Дзанетта на венецианском диалекте, — а не именем своего мужа, что было бы более типично. Это обстоятельство тоже можно расценивать как намек на то, что Гаэтано Казанова не был настоящим отцом Джакомо. Родители матери жили поблизости, на корте делле Мунеге, после того, как переехали с Бурано. Его дед, сапожник из области, все еще известной марками производителей обуви, звался Джироламо — это имя стало вторым для Джакомо. Неизвестно, помогло ли сие смягчить старика, который считал, что карьера его дочери и зятя немногим лучше «презренного ремесла», но, так или иначе, дед вскоре умер — по общему мнению, из-за разбитого сердца после того, как ею дочь выбрала театральный брак. Бабушка Джакомо, Марция, простила дочь, которая тем временем уже и сама стала матерью, и взяла на себя заботу о внуке, росшим болезненным и проблемным ребенком.