M. АЛДАНОВ - Огонь и дым Страница 5

Разве не было бы всем спокойнее, если б современные Алкивиады завели себе собак?

Существует теория (обыкновенно приписываемая Гегелю), по которой всякое явление повторяется в истории дважды: один раз – как трагедия, другой раз – как фарс. Если б эта теория была верна, то за страшной драмой мировой войны должна была бы последовать комическая на нее пародия. Я не хочу сказать, что оно так в действительности и случилось. Но до известной степени подобный взгляд находит подтверждение в нынешних событиях.

Все в этой польско-советской войне было хорошо, самобытно и своеобразно, начиная, с самого ее возникновения. Директор банка Грабский дал Аннибалову клятву освободить единокровный Киев от векового московского ига. Радек и Дзержинский, как один человек, поднялись на защиту святой Руси от ляхов. Генерал Брусилов не стерпел обиды, нанесенной коммунистическому идеалу. Таково было начало; продолжение было лучше.

В стратегическом отношении – решаюсь утверждать это, не будучи стратегом – ни одна кампания Наполеона не являла такой стремительности, такой быстроты натиска, такой молниеносности наступления, как первый поход – поляков на Киев, – как второй поход – большевиков на Варшаву – и как третий поход – поляков на Брест-Литовск. Знаменитейшие прорывы мировой войны по размеру пройденного пути и по быстроте его прохождения ни в какое сравнение с этими походами не идут и идти не могут. По дороге между Киевом и Варшавой, как известно, расположен целый ряд Верденов; но они брались обеими сторонами со сказочной быстротой, далеко за собой оставляющей штурмы Льежа, Антверпена и Мобежа. Польско-советские Наполеоны показали, что неприступные крепости можно брать и без сорокадвухсантиметровых мортир и даже вообще без артиллерии. Так, Осовец, который в 1915 году продержался несколько месяцев против армии Гинденбурга и Людендорфа, в 1920 году переходил из рук в руки за промежуток времени, отделяющий утренний номер Matin от вечернего номера Temps. Всего изумительнее в этих невиданных в истории чудесах военного искусства было то, что военный корреспондент английской газеты (помнится, Times'a) невозмутимо назвал «крайне малым коэффициентом кровопролития».

Этот необычайный стратегический темп событий, в связи со столь же необычайной изменчивостью военного счастья, создал еще более необычайные осложнения при ведении мирных переговоров. Так, 22 августа в Минске Данишевский на заседании мирной делегации хладнокровно предъявил полякам все каменевские. пункты: польская буржуазия разоружается, польская буржуазия гарантирует, польская буржуазия обязуется. А на следующий день представители польской буржуазии столь же хладнокровно заговорили с москалями о границах 1772 года.

Не менее своеобразна была и творимая легенда этой войны. Мы все помним 1914-ый год. Помним, как казак Кузьма Крючков в один день насадил на пику двенадцать австрийцев. Помним, как три французских пуалю взяли в плен сто пятьдесят бошей-улан (в представлении парижских газет вся германская армия тогда почему-то состояла из гусар смерти и из улан). Помним, как чудо-богатыри, врываясь на плечах неприятеля в польскую деревню, отпаивали теплым молочком грудных младенцев, которым вылощенные прусские лейтенанты в моноклях и коварные немецкие сестры милосердия{3}, уходя, как водится, выкололи глаза… «Ou sont les neiges d'antan»? Где «Биржевка»? Где военный обозреватель Михайловский? Где военный бытописатель Окунев? Где военный лирик Григорий Петров?

В эту войну не было ничего подобного. Наскоро, уныло, точно исполняя необходимый, принятый у больших, обряд, обе стороны по радиотелеграфу обвинили друг друга в зверствах, кратко пожаловались «цивилизованному миру» и успокоились, справедливо рассудив, что цивилизированному миру зверства несколько надоели: даже не издали по данному вопросу никакой «книги»; одно это было явным нарушением порядка. Что касается геройских подвигов, то из них цивилизованный мир был оповещен только об одном, – именно о тех чудесах храбрости, которые проявила польская мирная делегация, перешедшая через три горящих моста ровно за одну минуту до того, как все они обрушились в воду. Это тоже было своеобразно. Кузьма Крючков заколовший двенадцать австрийцев, выражал стиль 1914 г. Но Кузьма Крючков в роли делегата, посланного просить о мире, это, по-видимому, последнее слово военной моды.

Само собой разумеется, что комическую ноту усиливал на польской стороне выступавший в качестве «нашего верного и доблестного союзника» генерал Петлюра. До известной степени его компенсировал у большевиков 25-летний главковерх князь Тухачевский. По словам Л.Н. Толстого, по Тульской губернии в 80-х годах ходил сумасшедший мужик, называвший себя светлейшим военным князем Блохиным. Коммунистический князь-главковерх Тухачевский ему, вероятно, приходится родней. Недурен был также тот большевистский генерал, который, заняв Сольдау, поклялся – честью красного мундира – не уходить из города, пока он не будет возвращен Германии, – и ушел на следующий день.

Комический элемент стал исчезать из всей этой истории, когда в Варшаву приехал Веган и с ним шестьсот французских офицеров. Обозленный генерал, привыкший к другой войне, по-видимому, обратился к польской армии с теми самыми словами, с которыми его соотечественник, экспансивный капитан русской службы Маржерет обращается у Пушкина к бегущему воинству царя Бориса: «Куда, куда? Allons… Пашел назад! Mordieu, j'enrage: on dirait que ca n'a pas de bras pour frapper, ca n'a que des jambes pour fuir». И весьма возможно, что словам этим ныне – в стане разбитой большевистской армии – угрюмо вторит по Пушкину: «Es ist Schande» – немецкий капитан русской службы Вальтер Розен, один из тех германских офицеров, которых жажда мщения союзникам гонит теперь куда угодно: к Троцкому в большевики, в младосирийцы к эмиру Файсалю, в турецкие националисты к Мустафе Кемаль-Паше.

Да, именно: es ist Schande… Ведь перед нами не только фарс, но и трагедия. Даже при самом малом «коэффициенте кровопролития», война есть война, т.е. вещь страшная и жестокая. Ужасом безумия веет от этих двух несчастных армий, стремительно бегущих одна от другой, то на восток, то на запад, и так явно горящих желанием сдаться в плен друг другу. Польскую победу под Варшавой сравнивали с битвой при Марне. При чем тут Марна? После Марны немцы отступили на шестьдесят километров, – в полном порядке, не потеряв ни артиллерии, ни знамен, – и на новых позициях продержались четыре года. Советская же армия обращена в паническое бегство под стенами неприятельской столицы, чему, я думаю, нет прецедентов в мировой истории.

Какие выводы следуют из всей этой, чужой нам, войны? Много выводов. Оказалось, во-первых, что дважды два все-таки четыре, а не пять и не стеариновая свечка. Сила невежества проявила себя недолговечной. Воплощенная в образе генерала Вегана буржуазная математика, капиталистическая стратегия и эксплоататорская тактика, одним словом, все то, что преподается во французской Академии Генеральнаго Штаба, постояли за себя в борьбе с военным гением Троцкого, с боевым опытом Тухачевскаго и со стратегическими познаниями Буденного. Оказалось, что митинговым ораторам не следует становиться военными министрами, что мальчишкам-подпоручикам не надо составлять планов наступления, и что малограмотные вахмистры не должны командовать армиями. Власть тьмы провалилась в области искусства войны; может быть, скоро мы достигнем сходного результата и в политике.

Оказалось также, что польский крестьянин может жить и спать спокойно, не распространяясь «от моря до моря». Тот, кто знает хоть немного поляков, их историю, их искусство, их прекрасную литературу, всецело проникнутую древними рыцарскими идеалами, не может усомниться в храбрости польского народа. Беспримерный военный крах, проявившийся в бегстве от Киева до Варшавы и чуть-чуть не вылившийся, при благосклонном содействии Ллойд Джорджа, в полную капитуляцию перед большевиками, показал только то, что польский народ не желает никакой войны вообще, и всего менее склонен к войне, завоевательной.

То же самое относится к народу русскому, храбрость которого еще менее оспорима. Крепостной мужик коммунистической России, по-видимому, не слишком горит желанием проливать кровь во имя идей Третьего Интернационала, да еще под руководством тех людей, которым, как Пушкинскому старцу Варлааму, «что Литва, что Русь ли, что гудок, что гусли».

Оказалось также, что судьбы людей, народов и правительств чрезвычайно изменчивы. «Never say die» (никогда не говори пропало), – утверждают англичане. Генерал Веган, которого не запугали даже сообщения газеты «L'Humanite» о четырехмиллионной советской армии, блестяще это показал под стенами Варшавы. Его пример имеет значение и для России. В гражданской войне тоже побеждает тот, у кого крепче нервы.