Юлиан Семенов - Синдром Гучкова Страница 5

Просмотрев записи всех разговоров Гучкова, письма, рапорты филеров о встречах промышленника, кои удалось зафиксировать, Белецкий не нашел чего-либо нового: настроений своих Александр Иванович не считал нужным скрывать, но был особо тщателен в формулировках, зная, как чутко реагирует Двор на Слово (однажды в кругу самых близких пошутил: "Как был бы счастлив государь, если бы можно было декретом довести словарный запас нашего языка до того количества, коим владеет его августейшая половина").

Поскольку агентура департамента полиции пронизывала всю страну сверху вниз и справа налево, Белецкий вытребовал данные о том, кто из особо доверенных агентов работает на тех военных заводах, которые ныне подвергнуты контрольным министерским ревизиям. Получив список, уточнил: не пересекались ли когда пути агентов с Гучковым? Ему ответили, что миллионщик давно знаком с "Кузнецовым", переписывались в девятьсот девятом, когда Александр Иванович выступал в Думе по военному бюджету.

Белецкий пригласил полковника Михаила Степановича Комиссарова, который ныне денно и нощно пас Распутина, составляя для Белецкого и министра Хвостова отчеты о связях "старца", кого тот готовит к продвижке в министры, сколько за это берет и как часто посещает Царское Село.

Белецкий верил Комиссарову, как себе, относился к нему с глубоким уважением, потому что тот прошел школу работы у истинных блюстителей порядка — министров Плеве и Дурново; блистательно провел операцию по напечатанию в тайной типографии департамента полиции погромных антисемитских прокламаций, обращенных к "простому люду"; "Кто виноват в вашей нищете и горе? Жиды и франкмасоны, продающие матушку-Русь иноземному капиталу! Кому дорога Соборная Россия — на бой против супостатов!" Каким-то образом премьер Витте узнал об этом — не бурцевские ли дружочки постарались, эсеры в таких делах доки, — начался скандал, Комиссарова из столицы убрали, но удалось сохранить в резерве, продолжая при этом повышать в званиях и не обходя внеочередными наградами.

Поэтому Белецкий придвинул именно Комиссарова к главному средостению империи, где решались судьбы державы, — к Распутину, ибо слово старца было для "мамашки" законом: истерическая дура слепо выполняла любое указание хлыста, бравшего — в свое время — уроки у вальяжных преподавателей магнетического гипнотизма.

(Поначалу Хвостов и Белецкий стелились перед старцем, содержали для него мотор с шофером, оплачивали все счета, получая взамен информацию о настроениях в царской семье, постоянно надеясь на то, что хлыст продвинет Хвостова на пост премьера, а Белецкий займет главный жандармский трон. Однако Распутина тайно от полиции перекупили — сначала он стал двигать Щегловитова, бывшего министра юстиции, доказавшего свой патриотизм постановкой дела Бейлиса, который вроде бы православного ребенка зарезал и кровь из него высосал; процесс с треском провалился, но это лишь укрепило сферы в привязанности к аскету в очках без оправы, с хохолком над узким лбом и скуластым лицом интеллигентного садиста. Против Щегловитова, однако, восстали военные, справедливо полагая, что союзники не поймут такого рода назначения, — и так отказывают в кредитах из-за евреев, которых эвакуировали из прифронтовой зоны, а в городах поселиться не разрешили. Самый блистательный министр империи Кривошеин был уволен в отставку, подслащенную жалованием графского титула, за словесную вольность; "Нельзя все наше будущее строить на одном только земледелии… На этом мы далеко не уедем… Евреи встряхнут сонное царство и растревожат изленившееся на покровительственной системе русское купечество, быстро создадут конкуренцию там, где безраздельно господствуют несколько фирм, и заставят переходить от старозаветных приемов хозяйства к более совершенным… Нельзя вести войну сразу с Германией и еврейством… Неотложно необходим демонстративный акт по еврейскому вопросу… Допущение евреев в города полезно не только с политической, но и с экономической точки зрения…")

Когда Щегловитова отвели, Хвостов и Белецкий уверовали, что пришел наконец час их торжества. Но чертов старец решил двигать в премьеры Бориса Штюрмера, несмотря на то, что тот носил немецкую фамилию…

Тогда-то Хвостов и сказал Белецкому: "Хватит! Скажите Комиссарову, что старца надо убирать! Пользы от него никакой!"

Приказ министра Белецкий выслушал молча, пообещал начать операцию, но Комиссарова не торопил, наоборот, вступил с ним в заговор с целью старца спасти — глядишь, ему, лично ему, пригодится.

И вот — комбинируя Судьбы империи, словно партию на шахматном столе, — Степан Петрович попросил полковника встретиться с агентом "Кузнецовым" и поручить ему написать письмо Гучкову о том, как проходит ревизия на заводе, как она мешает производству, тормозит работу и грозит карами тем патриотам, которые делали и делают все, чтобы наладить снабжение фронта артиллерией и снарядами. Что "Кузнецову" писать и каким стилем, Белецкий знал, ибо успел навести справки о том, как развивается работа министерской комиссии. Впрочем, и справку-то наводить не надо было: все ревизорские контролеры на одно лицо — кровь будут пить месяцы, а то и год, проку никакого, только вред, отдадут самых сметливых и ловких под суд, начнут двигать вверх послушных дураков, набивших руку в составлении парадных отчетов, конец делу…

— Вам надобно внушить "Кузнецову", — напутствовал Комиссарова Степан Петрович, — чтоб он бесстрашно и смело написал всю правду, самую горькую и отчаянную. Пусть пишет так же старательно, как свои статейки и литературные обозрения "Земщины"; да, да, пробавляется, под псевдонимом, понятно, каждый несостоявшийся политик всегда подлипает к изящной словесности, закономерность. Сочинить надо так, чтобы Гучков, имеющий прямую информацию от Путилова, тем не менее ответил: не просто наш обычный плач и стон без какой-либо программы, но просьба о совете — "под угрозой оборонная мощь империи". На это Гучков не сможет не агукнуться, патриот, причем с большой буквы, именно так, ежели смотреть правде в глаза.

Через три дня Белецкий прочитал черновик письма "Кузнецова" и, одобрив в принципе, сделал ряд необходимых поправок и добавлений, чтобы придать картине еще больший драматизм, безнадежность и ужас по поводу того, что может случиться с поставками армии, если Александр Иванович не посоветует, как надобно поступить.

И Гучков откликнулся. Что и требовалось доказать!

Письмо это Белецкий начал читать, ощущая сердцебиение, ибо от содержания этого послания во многом зависела та стратегия, которую он мог принять или отвергнуть. Говоря иначе: убирать старца и переориентироваться на Гучкова или же продолжать прежнюю линию — делать ставку на треклятого ублюдка, пьяницу и бабника, слово которого стало в последние месяцы непреложным законом для августейшей фамилии.

"Милостивый государь, Станислав Феликсович!

Письмо ваше, полное отчаяния и горестной скорби по нашей несчастной России, получил лишь вчера поутру. Весь день был занят по военно-промышленному комитету, а москвичи — во главе с Поплавским и Рябушинским — люди требовательные и ушлые, ничего не оставляют без самого пристального изучения (и слава Богу!). Посему отвечаю сегодня и вечерней же почтой отправлю вам в северную столицу-

Вы пишете, что контрольная ревизия министерств не только нарушила график работы тех цехов, кои вы возглавляете как инженер-технолог, но в равной же мере задела и фроловские мастерские, и всех путиловцев и мюллеровцев, ваших поставщиков и партнеров.

Что ж, вторжение в производство министерской бюрократии, которая обладает правом последнего слова, — явление повсеместное. Отсюда и трагедия наша, отсутствие снаряжения на фронтах и перебои с продуктами и товарами в тылу.

Вопрос ваш — "Как можно объяснить этот произвол?" — представляется мне в определенной мере наивным. Видимо, вы живете своим делом, а посему не имеете времени внимательно оглядеться окрест себя: имеющий глаза да увидит!

Вы пишете, что сановники из контрольно-ревизионной комиссии цепляют любую мелочь, требуют отчета по каждой копейке, но совершенно не интересуются главным: сроками продвижения бумаг на заказы через министерства, многомесячные "хождения" документов по чиновным кабинетам, "бесконечные согласования" с департаментами и ведомствами и, как следствие, срыв поставок на фронт, глухой ропот солдатской массы, ярость рабочих, чем не могут не пользоваться социалистические агитаторы типа Керенского, Чхеидзе, Ленина и Троцкого.

Вы правы по всем пунктам, только не вините Керенского и Чхеидзе. При всей моей к ним холодности, право, корысти в их агитации нет: они борются с идиотизмом бюрократии теми методами, кои им привычны.

Дело в том, что ни в основных законах империи, ни в правилах по составлению смет нет точно сформулированного слова о том, что такое бюджет, реальная бухгалтерия и кредит. А коли проявите настойчивость, то забудьте про наш двадцатый век и отправляйтесь-ка, батюшка, в век девятнадцатый, во времена блаженной памяти государя Александра Второго-Освободителя, к папкам сенатора Татаринова! Именно им были составлены, коли не изменяет память, в шестьдесят втором (или третьем?) году сметные правила.