Иван Фирсов - Адмирал Сенявин Страница 5

Остановился перед Сенявиным, поддел пальцем нижнюю петлю на сюртуке.

— Нешто пуговицу пришить невмоготу? Без булки!

Митя шмыгнул носом, а стоявший рядом Вася Кутузов толкнул локтем, зашептал:

— Не горюй, половину дам.

Потом мчались в столовую, расхватывали кружки со сбитнем, норовили выбрать побольше… Наскоро позавтракав — бегом в классы. Не дай Бог задержаться, вскочить в класс после удара колокола. Вездесущий инспектор манил пальцем, ехидно спрашивал:

— Пошто, господин кадет, на ходу спите? Так и Богу не успеете помолиться, славу Отечества проспите.

На первый раз отводил к окну, увещевал, напоминал о великих мира сего, о Цезаре, о Ганнибале, о прилежании Аристотеля.

— А ведомо ли вам, что Великий Петр почти не спал, все бдел о благе матушки-России? Как же вы стыда не имеете, казенные деньги проживаете впустую?

Во второй раз инспектор брал кадета за шиворот и отводил в каптерку к боцману.

— Ведро и швабра на целый день — драить пол в коридорах.

Старшие кадеты, при всех строгостях, ухитрялись избегать карающей десницы начальства. Более того, некоторые из них скрашивали свое житье-бытье «непозволительными шалостями».

При корпусе состоял десяток-другой сторожей из отставных матросов. Жили они в отдельных каморках в пристройке. Когда у старших кадетов заводились деньги — присылали из дому, — они подговаривали сторожей купить вина. Много ли надо хмельного юнцам… Захмелев, кадеты резались в карты. Иногда их ловили унтер-офицеры. Попадало всем. Сторожам штрафы, а кадетам розги. Но старшие начальники, вроде майора Голостенова, смотрели на эти проделки сквозь пальцы.

Грешили и сами офицеры. Прапорщик Мусин-Пушкин спьяну заколол шпагой корпусного цирюльника. На следствии оправдался:

— Сам он на меня наскочил, на шпагу и напоролся.

Отделался за убийство двумя месяцами тюрьмы.

Глядя на начальника, ротные командиры и воспитатели старались не отставать и жили по присказке «куда игумен, туда и братия». Вместо разумных воздействий воспитание кадетов в основном сводилось к порке розгами. Пороли часто. Но не забывали и о душах. Молитвой кадеты начинали день и кончали вечером после ужина. По воскресеньям читались в корпусной церкви акафисты, молитвы, слушались благодарственные молебны. В каждой роте висела икона Божьей Матери, перед которой круглые сутки теплилась лампада. По вечерам и субботам кадеты зубрили Евангелие.

В Великий пост кадеты кормились одним квасом и хлебом. Постились до того, что иногда в церкви кто-нибудь из них падал в обморок.

Будни занятий тянулись монотонно. За окнами в десяти саженях плескалось море. В кронштадтских гаванях наполнялись ветрами странствий паруса уходивших в плавание кораблей. Одних они манили, другие, глядя на вздутые паруса, поеживались.

Многих кадетов первогодков и второгодков отпугивали тяготы морской службы, и они старались под каким-нибудь предлогом удрать из корпуса. Некоторые прикидывались больными, другие ленились и учились кое-как… Ежегодно за лень и плохое поведение десятки кадетов отчислялись в морские батальоны, малолетних отсылали домой.

Присмотревшись, шустрый Митя уяснил, что учиться можно кое-как, и старался в то же время не отставать от сверстников в разных проделках. За шкоду наказывали розгами, секли больно, но резвости у Мити не убавилось.

На третьем году Сергей ушел в плавание, Митя загрустил и стал подумывать, как бы потихоньку улизнуть из корпуса. Для начала решил притвориться непонятливым Митрофанушкой[10], авось отчислят по неспособности к наукам. Хитрость вначале удалась. Преподаватели заговорили о его бестолковости, и, быть может, задуманное осуществилось, если бы в ту пору не вернулся из Средиземного моря с эскадрой дядя, капитан второго ранга Сенявин Иван Федорович.

В дождливый октябрьский день после обеда Митя, вместо классных занятий, по привычке забавлялся с друзьями игрой в «кокосы», или в щелчки по лбу. Неожиданно в дверь просунулась заспанная физиономия фельдфебеля:

— Эй, Сенявин! Живо одевайся и ступай на выход. К их высокоблагородию в гости отпущен.

Митя, недоумевая, быстро переоделся в мундир и, подгоняемый фельдфебелем, зашагал по коридору. Увидев в вестибюле дядю, он почему-то сразу вспомнил прогулки по набережной пять лет назад, первое знакомство с судами, и ему стало весело. Однако дядя довольно прохладно поздоровался с племянником и по дороге не разговаривал с ним.

Возвратившись из плавания по Средиземному морю, Иван Федорович получил письмо из Комлева от жены брата. Она просила присмотреть за Митей и Сережей. И оказалось, что Сергей успевал неплохо, а с младшим Сенявиным происходило что-то неладное.

— Что же ты, брат, задумал? — строго спросил Иван Федорович, едва успели они раздеться. — Все командиры о твоей нерадивости твердят. Может, приболел?

— Что вы, дядечка, — не смущаясь, ответил Митя. — Здоров я, токмо вот, — он запнулся, — к поспешанию в науках тяготения не обретаю.

— Ну, это дело поправимое, — сразу повеселел дядя.

Спустя полчаса Митя лежал в людской, привязанный к лавке, а денщик-матрос привычными движениями размеренно стегал его розгами по обнаженным ягодицам. Как заметил дядя, «секанцы» не были для племянника чем-то необычным. Он сам спустил штаны, улегся на лавку и вначале не плакал, а лишь слегка вскрикивал при каждом ударе. Отсчитав, как было приказано, два десятка, матрос отвязал Митю, осторожно вытер мокрым полотенцем вспухшие, все в темных подтеках ягодицы и помог ему одеться.

Дядя вытер носовым платком мокрое от слез лицо племянника, взял за плечи, повел наверх, в столовую. Как ни в чем не бывало сели обедать, а Иван Федорович, кивнув на стену, где висел гобелен с гербом Сенявиных, сказал:

— Славный род Сенявиных с голубыми водами веками связан, Российскому государству столетиями верой и правдой служит. Петр Великий чествовал прадеда твоего Акима и дедов твоих покойных, Наума, Ивана да Ульяна — сыновей Акимовых. — Дядя перекрестился. — На морях они славу Отечеству добывали.

Жена Ивана Федоровича поставила перед Митей голубую чашку с чаем, а дядя подвинул конфетницу и продолжал:

— Отец твой при адмирале Сенявине состоит на важной государевой службе, в черноморских просторах ныне обретается. Так что негоже тебе марать род наш, а, напротив, возвышать его надобно делами достойными.

Иван Федорович покосился на уплетающего конфеты племянника.

— Служба морская, братец ты мой, дело многотрудное, однако заманчивое, ежели полюбится, то навек. Но к делу тому чтобы приступиться наверняка, ума палата требуется. Для того вас и наставляют в корпусе. Море-то с неучей спросит строго. Там и живота лишиться недолго по незнанию. — Вспомнив о чем-то, Иван Федорович вздохнул: — В запрошлом году на Средиземном море буря сделалась жестокая. Темной ночью линейный корабль «Азия» с эскадрой разлучился, и более про него никто ничего не слыхивал. Корабль, братец, и вся команда с ним сгинули без следа в пучине.

Митя замер, перестал жевать конфеты, удивленно поднял брови:

— Неужли никто-таки не спасся?

— Нет, Митя, ни един человек. — Дядя помолчал и улыбнулся: — Однако на всякую беду страху не напасешься. Другие суда знатно басурман колотили.

Заметив, как загорелись глаза племянника, Иван Федорович заговорил о недавних сражениях в Средиземном море. Он служил под командой героя Чесмы, прославленного адмирала Спиридова. Корабли бомбардировали турецкую крепость Мителину. Неприятель бесчинствовал там над мирным греческим населением. После бомбардировки отряд моряков высадился на берегу, освободил отчаявшихся греков, захватил и сжег вражеские корабли. Дядя два года командовал бомбардирским кораблем, участвовал во многих схватках с турками…

Сидя на краешке стула, Митя задумался. Вдруг представился отец на палубе корабля в сражении, рядом с адмиралом, бесстрашно стоящий под свистящими вокруг ядрами. Ему стало стыдно…

Поздним вечером Сенявин-старший пошел проводить племянника. Дождь кончился, на пустынных, полутемных улицах Кронштадта встречные матросы вытягивались в струнку и отдавали честь. Отвечая вместе с дядей на приветствия, Митя невольно подтягивался и горделиво косил взглядом на капитана второго ранга.

Вернувшись в роту, он уже не носился, как прежде, с одноротниками по коридорам. Перед сном долго ворочался, вспоминая события минувшего дня. Как ни странно, последствия «секанцев» не чувствовались. Грезились корабли с белыми парусами. Будто на огромных крыльях стремились они по пенящимся морским волнам, окутанные пороховым дымом…

На другой день сверстники заметили, что Митя не озорует, как прежде, на уроках сидит смирно и внимательно слушает преподавателей.