Чабуа Амираджиби - Дата Туташхиа. Книга 4 Страница 5

Мазутный – вы, коренной тифлисец, должны знать – переулок лишь на словах, а на самом деле это обычный тупик, который одним концом упирался в ограду, идущую вдоль железнодорожного пути. Когда казаки ворвались в переулок и погнали перед собой тех, что, уйдя с митинга, уже поворачивали на Черкезовскую, остальной народ, толпившийся в двориках и пришедший поглазеть на демонстрацию из одного лишь любопытства, высыпал в переулок и, подгоняемый лошадьми, был приперт к стопе. Кто половчее, взобрались на ограду, но, обнаружив казаков и но ту сторону стены, попрыгали обратно на землю, ироде пас с Туташхиа. Прорываться сквозь казачью цепь, чтобы выскочить па Черкезовскую, не имело смысла, так как оттуда вторым эшелоном двигалась пешая полиция. Были минуты, когда положение казалось безвыходным. Свистели и звонко хлопали нагайки, гулявшие по спинам и головам людей, прижатых к ограде. Нам с Датой тоже досталось, да так здорово, что у Даты Туташхиа от боли лицо перекосило и он даже схватился ;а сверток, торчавший под мышкой. Наблюдать, размышлять, осмыслять времени тогда не было, и все же мне показалось, что первоначальное мое подозрение верно – в свертке у пего оружие. И все-таки он его не вытаскивал. Будь с нашей стороны хоть одна пуля, казаки перебили бы всех, как зайцев. После тех мрачнейших минут, когда положение казалось безвыходным, случилось то, что бывает обычно с бурным горным потоком, усмиренным мощной дамбой: где-то он прорвет преграду, пророет новое русло и выскочит на волю. Я говорил уже, что между оградой и домами был узкий проход – цепочка крохотных двориков, в ближайшем из которых митинговал народ, собравшийся на демонстрацию. Толпа кинулась в этот проход и, обогнув крайнего казака вместе с его лошадью, ворвалась во дворики, завертела, поглотила тех, кто только что драл в спорах глотки, и одним потоком, крича, кляня, швыряя камни и все, что ни попадало под руку, ринулась в сторону Чугурети. Понесло и нас где-то в хвосте потока. Мы бежали, как и все, и, как и все, я хватал камни и обломки кирпичей, найти которые было нелегко, и швырял в казаков. Те, что остались во двориках, отказавшись идти на демонстрацию, бежали теперь впереди всех, в голове потока. Добежав до первого переулка, которым можно было выйти на Черкезовскую, они на минуту притормозили бег, ибо Черкезовская оказалась перекрытой солдатами, по тут же устремились дальше, напрямик – другого пути не оставалось – вдоль железнодорожной ограды. Замыкала поток та небольшая группка, которая выдвинула лозунг всеобщего вооруженного восстания и звала всех на баррикады. Для людей безоружных, вышедших па демонстрацию с пустыми руками, они вели себя храбро. Если б не они, казаки перетоптали бы нас. Я догнал Дату Туташхиа, который, как и все, бежал трусцой. Увидев меня, он улыбнулся:

– Неплохо бежим, браток, совсем неплохо. Ты погляди только, как легко в это дело втянуться... Только погляди.

– О каком деле говоришь? – злость бурлила ко мне.

– О революции, браток, о революции!

– А ведь никак не отстанут от нас, сукины дети! Долго еще они будут нам на пятки наступать?

– Говорят, вора вода несла, да путь его лежал туда же,– весело отозвался Дата Туташхиа. – Если нас хватит еще минут на десять такого бега, мы как раз и прибежим в Александровский сад.

И правда, каким-то непонятным образом получилось так, что чем дальше мы бежали, тем ближе приносило нас к тому месту, куда демонстрантам предстояло пробиваться борьбой и жертвами. Солдаты и полиция перекрыли все пути, кроме тех, которые вели нас к Воронцовской площади, то есть к Александровскому саду.

Добежали до конца ограды. Казаки, оттеснившие нас от железнодорожных путей, старались почему-то, чтобы никто не просочился влево вверх– к Сванетисубани. Они продолжали наступать нам на пятки и хлестали нагайками. Мы достигли верхнего Чугурети, и тут обнаружилось, что одна из улиц, спускавшихся к Воронцовской площади, свободна от солдат. Передние свернули на эту улицу, задние – за ними, и вот те на – мы очутились на Гончарной. А казаки все жали и жали. Мы пересекли пути, по которым ходила конка, вихрем пронеслись по Воронцовской площади, пробежали мост, на Мадатовском острове арьергард закричал: «Казаки отстали! Ушли казаки!»

Я оглянулся. Казаки и правда остались по ту сторону моста и оттуда взирали на нас. Я взглянул в сторону Александровского сада и обомлел: море народа, а над ним красные флаги, лозунги, транспаранты. Видно, и казаков напугала эта тысячеголовая толпа. Не было ни приказов, ни призывов, но люди развернули свои транспаранты – кто требовал хлеба, кто звал на баррикады. Получилось так, что казаки нагайками пригнали нас сюда из Мазутного переулка, и мы точно по часам успели присоединиться к народу, собравшемуся в назначенный час в Александровском саду.

Мы с Датой Туташхиа остановились отдышаться возле аптеки. Вокруг ни одного полицейского, ни одного солдата. Народ, пришедший на демонстрацию, поднимался па верхний ярус Александровского сада, и улица оставалась безлюдной и мирной, какой бывает она ранним утром, пока не выйдут дворники.

– Пойдем поглядим, что там наверху делается, а? – позвал меня Дата Туташхиа, и мы медленно двинулись вверх, к Головинскому, проспекту.

Несколько раз я убыстрял было шаг, но снова его сбавлял, потому что Дата Туташхиа задавал нашему движению медленный темп и этим молча настаивал на спокойствии. Я весь был в нашем беге, в топоте казачьих лошадей, тот ритм еще бился во мне, и Барятинская улица, опустевшая, безлюдная, омертвевшая, камнем теснила сердце. Дата Туташхиа не торопился, а мне не терпелось увидеть, что произойдет там, наверху.

– Пойдем побыстрее, дядя Прокопий,– сказал я.

– Не надо нам быстрее.

– Почему?

– А потому что, когда все вокруг тебя спешат и суетятся и ты в эту спешку и суету втянешься, тогда, считай, дело пропало: тебе уже не понять, что вокруг тебя делается. Когда несешься в седле, ничего, кроме ушей своей лошади, ты не видишь. Но стоит спешиться, и перед тобой вся лошадь как она есть. Так или нет?

– Так,– согласился я.

Мы не прошли и двадцати шагов, и я почувствовал, что спокойствие возвращается ко мне, и снова мои мысли вернулись к тому, как полиция сама пригнала нас к Александровскому саду.

– Поразительная все-таки штука,– сказал я удивленно.– Как же ты, дядя Прокопий, угадал, что мы очутимся в Александровском саду?

– А я ничего и не угадывал. Просто пошутил, а вот вышло, как я сказал. Я и сам этого понять не могу.

– А может быть, нас нарочно сюда пригнали? – пришло мне в голову. – Не подвох ли здесь, и весьма крупный?

– Не похоже, чтоб это был умысел... Да и какое это имеет значение, друг мой Роберт? Этот мир прогнил до такой степени, что все, что ни будет делаться, обернется против него же. Представь себе, что ты наместник. Что бы ты стал делать, вот здесь и сейчас, когда вот-вот начнется заваруха?

– Ясно, что делать. Подбросить полицию, пригнать солдат, а черная сотня разгонит демонстрацию. Конечно, много будет убито и ранено, арестовано и угнано в Сибирь...

– Ну, а из этого что в конце концов получится?.. Я скажу тебе – что. Ненависть к правительству в народе усилится, только хитрее станет народ и в другой раз возьмется за дело поумнее. В конце концов царь и его правительство останутся в проигрыше. Допустим теперь, что народ сам разгромит черносотенцев и полицию. От этого он станет смелее, решительней и скажет: «Победа зависит от меня!» А стоит народу поверить, что он способен победить, тут всё, тут его уже ничего не остановит. Царь, выходит, опять в проигрыше. Так-то, сударь. Теперь представь, что ты царь и силой у тебя, ну, ничего не получается. Что ты станешь делать?

– Я бы дал им Государственную думу. Пусть себе выбирают и болтают.

– Если народ сам ее выберет, эту самую дурацкую твою Думу, или как ты еще там ее назовешь, и каждый начнет болтать, что ему в голову взбредет, то не пройдет и года, как правда о царе и царизме распространится в народе. Что тогда тебе, царю, делать? Тебе, разоблаченному, наизнанку вывернутому царю? Видишь, опять негоже получается...

– Да я им не Думу, а кукиш под нос!

– Ладно, не учредишь ты Думу. Чем тогда успокоить народ? А не успокоишь– амба. Допустим даже, что правительству удалось задушить все эти митинги, демонстрации, восстания. Ну и что? Политические вожди учтут ошибки. Народ, на время затаившись, найдет минуту, чтобы вновь ударить по царю, и тогда поминай как звали и тебя, царя, и все твое царство. Умирающему, брат Роберт, ничего не поможет, кроме причастия и свечки!

Мы почти одолели подъем Барятинской и уже собирались свернуть на Головинский проспект, когда мне – ну, просто невмоготу– вздумалось задать Дате Туташхиа один вопрос:

– А что бы ты сделал, дядя Прокопий? Что бы придумал?

– На месте царя? Я бы отрекся от престола, если б, конечно, смог бы себя перебороть. Уехал бы за границу и жил бы там себе где-нибудь, поживал... Но все это шутки,