Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси - Александр Ильич Антонов Страница 5

— Ты, Богом ниспосланный наш государь премудрый, и Дума твоя опытна гораздо способнее нас судить о том, что полезно державе. Наше дело едино — служение Богу Всевышнему, Христу и святым апостолам, помогать молитвами торжеству твоих деяний. — Иов со смирением склонил голову.

Воцарилась тишина, лишь слышалось, как сопели два тучных боярина — Никита Романов и Фёдор Мстиславский. Потрескивало масло в лампадах перед образами святых в переднем углу Столовой палаты. Ждали царёво слово. А царь Фёдор, уже вопреки ритуалу, смотрел на своего шурина Бориса. И как только тот придал царю силы огнём своих глаз, царь сказал:

— По воле Божьей, в наказание наше, восточные патриархи Царьграда, Иерусалима, Александрии да Антиохии токмо имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены. — Фёдор сделал паузу и снова посмотрел на Бориса, хлебнул живительного бальзаму. — Наша же Русь-держава благодатью Божиею во многорасширение приходит. И дабы связать воедино её просторы, чтобы Речь Посполитая не поставила патриарший стол в подвластном ей Киеве, подумаем о себе. Посему я хочу, если Всевышнему будет угодно и писания божественные не запрещают, устроить в Москве превысочайший престол Патриарший. Если вам это угодно: по-моему, тут нет повреждения благочестию, но ещё больше предпочтения вере Христовой. — Фёдор перекрестился.

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь! — поддержал царя Иов.

И зазвучали в Столовой палате голоса одобрения и похвалы мысли царской открыть в первопрестольной наряду с царским — патриарший престол. Видели бояре в возвеличении державной и церковной власти и своё возвеличение, почёт своим званиям. Но и осторожность была у них. Когда смолкли голоса одобрения царёву слову, встал боярин Никита Романов, опёрся руками о посох.

— Речь государя-батюшки красна и угодна Всевышнему. Кто же из русских христиан отвергнет сию боголепную мысль. По-иншему глянут на нашу силу шведские короли и австрийские Габсбурги, турки и крымский хан присмиреют. Но к делу надоть приступать с согласия всей церкви восточной, патриархов-первосвятителей. (Всё, что говорил боярин Никита Романов, было ему навеяно митрополитом Дионисием. И его последние слова митрополит Иов и правитель Борис поняли как предупреждение). Да не скажут пишущие на святую веру латыны-чернокнижники и прочие еретики, что в Москве российский патриарший стол устроился единой царёвой властью. Прости, мой государь-батюшка, раба своего Никитку за дерзость, — закончил своё возражение Романов и, низко поклонившись, сел.

Царь Фёдор был не вельми скор и тонок в размышлениях, заботу Никиты Романова понял просто: тот знал о враждебных движениях в западной России и за её границами на православное московское христианство и высказал свои соображения.

— Дабы не случилось супротивничества нашей воле, дайте знать патриарху из Антиохии волю мою — и пусть он донесёт её до первосвятителей Вселенского Собора. А ты, владыко, — обратился он к Иову, не глянув даже на Дионисия, — навести сегодня же гостя и передай о решении государева Собора.

Борис на этом Соборе молчал. Но думал много. Радовался, что царь говорил так, как желательно было ему, и ясно донёс до всех бояр и дьяков свою державную мысль. Часом позже Борис добавил Иову к сказанному Фёдором:

— Отче владыко, как будешь беседовать с патриархом, скажи, чтобы не мешкал с послами в Царьград и иншие столицы. Ведомо мне, что в Киеве суета началась с появлением Иоакима в российских пределах.

В тот же вечер Иов навестил Иоакима. Встреча князей церкви была тайной. Им не нужен был толмач, потому что книжник и сочинитель Иов владел греческой речью. Два боголепных старца провели в мирной беседе не один час — и оба остались довольны переговорами. Иоаким поверил, что в Москве ему окажут большой почёт, с пустыми руками не уедет, и дал слово немедля отправить гонцов в Царьград к патриарху Иеремии.

Белый город уже погрузился в сон, когда митрополит Иов покинул подворье рязанского епископа, где гостевал Иоаким. Он сел в крытый возок, и буланая лакиния с места пошла рысью, лишь только кучер дал ей волю. Иов прикрыл глаза и задумался о завтрашнем дне, который виделся многотрудным. Он понимал, что в движении к патриаршему престолу волею Бориса, ему, Иову, отведено первое место, что Дионисия ни царь, ни Борис уже не принимают в расчёт. Но знал Иов, что Дионисий своей гордыни не смирит и расставит плевицы, дабы не допустить возвышения супротивника, а то, что Иов оказался для Дионисия в сиём чине, стало очевидным ещё в час хиротонии — посвящения его в митрополиты.

На другой день в Успенском соборе состоялось богослужение в честь высокого гостя из Антиохии. Оно выглядело пышно, собрались многие иерархи, был сводный хор. Хотелось московским князьям церкви показать всё великолепие русского богослужения.

Оно и правда растрогало патриарха Иоакима до слёз, а клирикам потешило самолюбие. Вёл торжественную литургию Иов. Он запевал каноны. Голос его звучал мощно и величаво. Вот он начинает петь канон Ангелу-хранителю:

— Ангеле Божий, хранителю мой святый, живот мой соблюди во страсе Христа Бога, ум мой утверди во истиннем пути и к любви горней уязви душу мою...

Едва прозвучал тропарь, как хор подхватил песнь первую. А Иоаким приблизился к Иову, встал рядом на амвоне и не удержался от соблазна, запел кондак:

— Явися мне милосерд, святый Ангеле Господен! — Он пел на своём языке, но песня звучала слитно со славянской вязью слов, лишь подчёркивая их.

После богослужения был званый обед у царя. Патриарх Иоаким и митрополит Иов сидели рядом с Фёдором. Тем временем царёвы слуги готовили подарки гостю из Антиохии. Нет, это была не милостыня, а щедрые дары из государевых рук. Вот Фёдору подали большой золотой крест с бриллиантами. Фёдор взял его вместе с серебряным блюдом, поцеловал и с поклоном вручил Иоакиму. Потом патриарху показали целый ворох дорогих мехов — всё связками, связками — бобровые, соболиные, куньи, лисьи. Показали и отнесли в повозку. Затем бояре стали свои подарки подносить. Не поскупились вельможи. Не остался в стороне и Борис Годунов. Как и обещал Иову, он сделал вклад богаче, нежели царь. Его слуги принесли семь седмиц соболей, столько же куниц, горностаев, а беличьих шкурок сорок сороков. И серебряных рублей преподнёс Борис Иоакиму полное серебряное блюдо. И коней упряжку сменил. А как отправился Иоаким в обратный путь, съестным припасом наделил гостей так, что до Антиохии будет вдоволь.

Патриарх Иоаким уезжал из Москвы обласканный душепопечительными заботами, с множеством даров щедротных для