Дереник Демирчян - Вардананк Страница 50

– Азарапет не может принять вас сегодня. Приказано передать, чтоб вы ждали приглашения.

– Причина? – не скрывая возмущения, спросил Гют. Посланец сурово и сдержанно ответил:

– Дальнейшее – излишне! Я сказал вам все! – и, повернувшись, быстро удалился.

Кровь бросилась Гюту в голову. Его гнев усиливало еще то обстоятельство, что посланец говорил в присутствии хозяина постоялого двора. Когда последний вышел, Гют стал в ярости ходить по комнате взад и вперед.

– Не волнуйся, – сказал Кодак, – желчь разольется! Я отомщу и за это: как бы ни было, я армянин и сюниец!..

Гют не отозвался. Унижение так подействовало на него, что у него дрожали руки. Он часто направлялся к двери, как бы намереваясь выйти. Но куда идти?.. Кругом Персия, сотни фарсахов отделяют его от родной страны. И кому поведать о своем унижении? От кого узнать о способах мщения? Кто будет ему защитой, если его внезапно заточат в темницу? Гют хорошо понимал, что его миссия могла и не увенчаться успехом. Он вспомнил, что в Персик есть армянские нахарары и армянское войско. Но где они? Близко или далеко? Да и чем могли они помочь?

Один Кодак оставался невозмутимым. Он встряхнул головой и сказал каким-то новым и внушительным тоном:

– Слушай меня, государь! Оставим дорожные шутки! Ты не лишен разума, точно так же, как я не лишен опыта. Давай поразмыслим вместе На царя царей надежды нет – это ясно! Он неразумен и необуздан. А Михрнерсэ – человек разумный, и его гнев знает меру. Давай рассчитывать на него и искать пути. Умный враг – наполовину друг!

Гют на этот раз прислушался к словам старика, тем более что ничего другого ему и не оставалось.

– Гм-м!.. Говоришь, наполовину друг? – протянул он задумчиво.

– Ведь если против тебя ополчится разумный враг – то по разумному же поводу. Попробуй, предложи ему разумный мир, – увидишь, примет он или нет… Азкерт – это бешеный тигр: дай ему трех овец, он все равно бросится на тебя. Михрнерсэ же нужно наше вероотступничество, а не наша кровь.

Гют усмехнулся с горечью и насмешкой.

– Хорошо, хватит! – молвил он, с досадой отворачиваясь.

Кодак глядел ему вслед. Его взгляд был спокоен, но в глазах мелькнули едва заметные искорки. Он вышел в сад, мурлыча себе под нос единственную известную ему духовную мелодию.

Настроение у него было не очень плохое.

Хосрова также задержала стража. Коней с телохранителем отослали в конюшни позади дворца, а самого его ввели в один из внутренних дворов. Здесь он ждал очень долго, пока явившийся служитель не сообщил, что Михрнерсэ приказывает ему явиться Хосров поспешил; он знал расположение дворца. Дойдя до последнего большого двора, посреди которого был разбит сад, служитель проводил его ко дворцу, стоявшему в глубине сада. Стены дворца были облицованы цветными изразцами. Хосров в сопровождении дворецкого вошел, служитель отдернул перед ним шелковый занавес, и величественный полутемный зал открылся взору Хосрова. Прямо против него, перед изразцовой печью, восседал на ковре худощавый старец. Облокотясь на бархатные и шелковые подушки, он, казалось, дремал с открытыми глазами. Маленькие немигающие глазки на его белом, как мел, мертвенном лице не выдавали глубоко затаенных мыслей я страстей. Перед старцем были разложены пергаментные свитки, тушь для письма и тростниковые перья.

Хосров опустился на колени у двери. Старец повел носом. Стоявший за Хосровом дворецкий шепнул ему, что азарапет релит ему подойти. Хосров подошел ближе и снова опустился на колени.

Старец, не двигаясь, остановил на нем долгий, проницательный взгляд и губами сделал движение, означавшее, что Хосров может говорить.

– Всемилостивейший владыка! Я привез ответное послание армянских вельмож на твой указ…

Старец знаком приказал передать ему послание.

Хосров достал из-за пазухи свиток, развернул его и подал, стоя на коленях. Каждую минуту он ждал, что Михрнерсэ вспылит и не станет читать дальше. Однако тот, неподвижный, как мумия, бесстрастно продолжал читать. Дочитав, он молча опустил послание себе на колени.

– Что еще?.. – негромко спросил он.

– Послание составлено армянскими вельможами и духовенством во главе с марзпаном. Подстрекателем и зачинщиком был Сларапет. Нахарары заодно с ним, народ восстал и дерзко позорит нас; наших воинов перебили и собираются изгнать наше войско из страны…

Михрнерсэ слушал без всяких признаков волнения. Он подождал некоторое время, подумал и спросил:

– Марзпан участвовал в составлении послания открыто или тайно?

– Открыто, господин, на глазах у всех!

– Может, внешне выказывал покорность, а тайно подстрекал составить это послание?

– Открыто выказывал непокорность и подстрекал на глазах у всех!

– Как там действовали Деншапух с Вехмихром и могпэтом?

– Они прилагали все усилия, чтобы воспрепятствовать отсылке этого послания, но армяне их и слушать не хотели.

– А марзпана они торопили с ответом?

Допрос становился опасен, но Хосров не почувствовал этого и ответил:

– Да, господин, они сильно теснили его и настаивали, но добиться чего-либо не смогли!

Михрнерсэ чуть повел глазами в сторону дворецкого.

– Пригласить членов совета, господин? – тотчас спросил дворецкий – Могпэтан-могпэт, жрецы и вельможа собрались уже…

– Зови.

Дворецкий вышел.

Михрнерсэ взглянул на послание, затем на Хосрова, оглядел его еще внимательнее, чем в первый раз, и очень спокойно спросил:

– А ты что там делал?

– Я оказывал всяческую помощь Деншапуху и всем нашим…

Михрнерсэ перестал обращать на него внимание и вновь уставился в точку, от которой, очевидно, часами не отводил глаз. Он проявил большое хладнокровие как при чтении послания, так и расспрашивая Хосрова. Казалось, он примирился с положением и от дальнейших расспросов отказывается Занавес раздвинулся, и в зал вошел могпэтан-могпэт – густо-бородый, круглолицый и длинноносый старик с черными глазами, глбоко запрятанными под нависшими бровями. Его кожа и одежда были пропитаны сажей, несмотря на частые омовения. Неуклюжее, грубое и огромное туловище выпячивалось из-под длинного плаща.

За ним следовала большая толпа длинноволосых жрецов. После них вошли вельможи. Все члены совета выстроились у входа и смиренно склонились перед Михрнерсэ. По его знаку все прошли вперед и выстроились полукругом вдоль стен просторного зала. Затем он знаком пригласил могпэтан-могпэта сесть; тот выступил вперед и сел на подушки.

Михрнерсэ приподнял голову и, устремив чзор в окно, заговорил:

– Вот ответ армян на наш указ. Читать его должно скачала только перед самим царем царей. Выполним его повеление!.. А сейчас полагаю необходимым заявить вам: ответное послание написано языком красноречивым и в воинственном духе. Не могу не сказать, что некоторые из вас, возможно, восхитятся им… Разумеется, оно обосновано… Но дело не в красноречии и не в бессмысленной дерзости. Мы расширяем державу. И в настоящий час и в будущем нам предстоят большие сражения, у нас будет нужда в людях. Подумайте об этом!.. Выслушаем же повеление царя царей!.. – закончил он и спокойно махнул рукой. Это было знаком того, что заседание совета окончено. Все покинули зал.

Пота и Кодака Михрнерсэ так и не принял. На Гюта это унижение страшно подействовало. Он даже не пожелал поехать в лаерь под Нюшапухом, где его должны были встретить армянские князья и армянская конница.

Один Кодак оставался безмятежным, считая все происходящее естественным. Он много вращался в свете и знал, что подобное положение неизбежно при крупной игре.

– Бывает князь! – говорил он – Волна и набежит и спадет Жизнь – это буря.

Гют уже свыкся с философией Кодака. В отчуждении, которым его окружила Персия, беседы с Кодаком развлекали его, под чье же бывали и поучительны. Многое стало ясным для него в Персии.

– Что греха таить, князь, – продолжал развивать свою мысль Кода к – Людей, льстящих и раболепствующих, вообще не любят. Любят только смелых, со свободной речью и вольный нраьом. Мы поступаем и как первые и как вторые. Но мы не умели делать хорошо ни первое, ни второе. Пусть мы и унизимся, князь, если мы хсгим через это унихеиие возвыситься! Унижусь – ноги буду лизать, возвышусь – головы сниму!

– Если уж унизился – конец!.. – безрадостно отозвался Гют.

– Не всякое унижение есть унижение, князь! Оно остается унижением, если человек не мечтает возвыситься. Ты думаешь, я селю в ту ночь, когда мне вспоминаются побои Хосрова? Пятки мои он еще будет лизать! Недаром я сын конюшего сюнийца.

– Поэтому нас так приняли у Михрнерсэ! – бросил Гют.

– Ничего, лишь бы сердце было у нас чисто. Главное – не теряй самообладания и гордости. Ведь с навозом приходится дело името. Будь горд! Что такое их двор, или сам их азарапет, или этот взбесившийся медведь Азкерт?

– Гм! «Взбесившийся медведь»! -задумчиво повторил Гют. – Однако перед ним дрожит вселенная…