Олег Фурсин - Калигула Страница 50

Картина, леденящая душу. Совсем недалеко от них примостился убитый германцем морячок. Под ним еще чьи-то тела, торчит рука, все еще сжимающая гладиус, нога, обутая в калигу… смрадом разложения несет от них. Повезло, что нырнули они в Клоаку чуть дальше, да попали в гнилую эту жижу. Она, несущая фекалии, смывную воду из терм, прочие «прелести», поспособствовала не сломать руки-ноги при прыжке.

— Что же, юноша, следовало бы поторопиться. Путь у нас с тобою один, вниз, к Тибру. Там и омоемся, если доберемся, — говорит незнакомец. — Подержи-ка, — протянул он свой посеребренный балтеус[172] Калигуле.

Содрал с себя плащ, сбросил тунику, разорвал ее на полосы.

— Закрой нос, — приказным тоном не предложил, велел. — Не задохнись от испарений. Я пойду вперед. Держи ремень за конец, чтоб не потеряться в темноте.

И пошел-поплыл впереди, таща с собой Калигулу. Что это был за путь!

Обо что спотыкались они в темноте, под сводами старой вонючки Клоаки, во что ныряли лицом при падении, чем дышали! Как они шли?! Хорошо, что темно. Хорошо, что не видно…

Услужливая память постаралась забыть этот ужас.

Он и забыл бы, Калигула, да вот же оно, это лицо, что осветилось во чреве клоаки вспышкой огня. Перед ним…

Они выпали из Клоаки в Тибр, и каким это было наслаждением: плыть по течению, подальше от слива Клоаки, попасть в неожиданно холодную, но свежую воду, вдыхать воздух, в котором не было уже смрада, видеть звезды над головой. Кажется, он кричал тогда: «Я жив! Мы живы!».

А этот выбрался на берег, бросил короткое слово:

— Ну, прощай!

Калигула растерялся.

— Возьми свой балтеус! Как ты без него?

Незнакомец рассмеялся в ответ:

— Без ремня, это лучше, чем без головы. Дарю!

Он удалялся, и Калигула успел спросить лишь:

— Как звать тебя? Кого мне благодарить…

Ответа он так и не услышал. И забыл, забыл свое приключение. Мог бы напомнить Агриппа, но веселый друг и учитель, иудейский князек, в те самые дни был упрятан Тиберием в тюрьму. Говорили, за долги. Агриппа хлебал тюремную похлебку, страдал. Калигула сочувствовал, но то, что он сам переживал на Капри, как-то затмевало чужие страдания. Каждую минуту его ловили или пытались ловить. Говорили гадости о его родных, пытаясь вызвать у него вспышку гнева, уличить в сочувствии. Говорили гадости о Тиберии, пытаясь вызвать его на откровенный разговор, и снова уличить, теперь уж в ненависти. Пытались приписать ему попытку заговора, свести с людьми, которые могли бы и даже мечтали поучаствовать в заговоре против Тиберия. Каким-то чудом удавалось ему обойти все расставленные ловушки, каким-то непостижимым путем он догадывался, понимал, отступал, лавировал, уходил…

До сегодняшнего дня. И вот, стоит один на один, лицом к лицу, с Тенью. И рука, в которой оружие, сжата, как тисками, чужой и враждебной рукой. Поймали-таки. Уличили. А ему, кажется, и не страшно. Все равно ему. Знать бы, за дверью ли Тиберий.

— Он там? — в вопросе, кажется, выплеснулась вся ненависть, Калигула почти хрипел.

— Кто? Тиберий? Там. И даже ждет тебя. Главное, что я пущу тебя к нему. Только опусти нож, пожалуйста, не стоит и пытаться убить меня. Я сильнее, ловкости у меня больше будет. Поверь!

Калигула верил. В этом человеке было много жизненной силы, это ощущалось. Гораздо больше, чем знал за собой Калигула.

Руку он отпустил. Противник кивнул головой. Отступил на шаг. Сказал задумчиво:

— Старик, он, конечно, далеко не во всем прав. И, наверно, страна старится вместе с ним, ветшает. И, может, хорошо бы для Рима молодого императора. Все это так…

Глаза на лице без примет смотрели на Калигулу строго, без сочувствия, но и осуждения не было в них.

— Я тебя пущу, раз зван. Только посуди сам, какой из тебя потом император? Император-убийца… кровью запятнан. Если еще в бою, тогда понятно. Ты ведь убивал в бою? В Субуре тебя видел, плохо твоему сопернику пришлось. Но он защищался, по крайней мере. И в силах был тебя убить, тем хуже для него, если не справился. Плохо, конечно, то, что ты сделал, да относительно честно. А тут? С ножом на старика. Я бы подождал, будь я на твоем месте. Ждать-то недолго осталось. Это я тебе говорю, Umbra[173].

— Ты не на моем месте!

— Это — да! Ну, моих-то не стало, я совсем еще мальцом был. И не на кого пальцем показать, нет виноватого. Разве на Августа только, он ту войну затеял. И Тиберий ее вел, может, надо бы Августа с Тиберием? Молчишь…

Калигула молчал, просто не зная, что сказать. Мучительно хотелось распахнуть дверь, разглядеть Тиберия, всадить нож в его сердце, обрести покой. Именно в таком порядке. И разговоры тут ни к чему.

— Ладно, иди. Да делай, как знаешь. Вспомни только. Предка твоего, в честь которого назвали тебя, тоже убили. Убили, думая, что спасают Рим. Спасли? То-то же! Убить просто, я это умею в совершенстве, ты, наверно, слышал. Только я не хочу. А ты сам решай. Не говори только, что Риму это нужно. Это тебе нужно, да и то… сомнительно. Иди!

И распахнул перед Калигулой двери.

Высокое ложе, cubile. Спинка кровати резная, черное дерево. Чадят и коптят лампы, как в доме любого римлянина, распространяя запах воска и горелой пакли. Но даже в этом неверном свете видны статуи, расставленные по углам, картины по стенам. Не обманула скандальная молва: фавны, нимфы, и все в позах, не оставляющих сомнений по поводу любовных намерений, Приап с огромным и напряженным членом…

Тиберий не спит. Стоит на прикроватном коврике, toral, босыми ногами. Император раздет, на нем простая закрепленная на плече туника из полотна. Ночная ваза у него в ногах, серебряная, инкрустированная рубинами. Только что, видно, пользовался, руки вытирает о покрывало из разноцветного камчатого полотна. Взглянул на Калигулу император, улыбнулся, оживился даже как-то.

— Привет, дружок! Налей-ка мне воды, как хорошо, что я тебя дождался. Отпустил вот всех сегодня, видишь, остался один. Никому-то старик не нужен. Одно название, император, а как посмотришь вокруг, все норовят оставить, все в Рим, все в город, где жизнь. А подле меня, ну какая же жизнь? Какая жизнь у старика?

Он закряхтел, взбираясь на свое ложе. Спросил:

— Не поможешь?

Как во сне, шагнул Калигула вперед. Подставил плечо, помог императору улечься.

— Да налей-ка воды мне. Пить очень хочется.

На ларе для сохранения одежды стояла чаша, и кувшин воды имелся. Налил Калигула воды Тиберию. Напившись, император отвернулся от своего гостя, пробормотав при этом:

— Ты иди, сынок, иди. Спасибо тебе, родной. Я спать буду.

И Калигула пошел, прикрыл за собой тихонько двери…

Глава 13. Смерть Тиберия

На протяжении многих веков римляне воевали и завоевывали огромные пространства. Они управляли миром. И все дороги, построенные римлянами, вели, естественно, только в Рим. По ним и подати доставлялись в столицу вовремя, и вестовые неслись, и легионы шли, и хлеб везли. Разбегались эти дороги в разные стороны от Рима потом. Но и в этом случае Рим не терял своей важности; он был началом пути. К нему возвращались…

Случались исключения. Во времена Тиберия, бывшего государем Римской империи, даже при том условии, что он этого звания лицемерно не принимал, единственным человеком, чьи дороги в Рим не вели никогда, был сам Тиберий. Вот такой вот парадокс истории, вполне объяснимый характером этого человека. И его страхом. Тираны любят свою жизнь, держатся за нее крепко. Тираны знают, что они не любимы. И днем, и ночью они боятся, что нелюбовь всеобщая к ним обернется смертью. Они изобретательны, когда боятся.

У Тиберия была преторианская гвардия. У него была тайная служба, возглавляемая Тенью, доносчики и шпионы радели о безопасности императора. Он жил на Капри, а Капри был неприступен. Никто не знал, в каком из многочисленных дворцов он будет ночевать до последнего мгновения. К нему не допускались люди со стороны, а если такое вдруг происходило, как случилось с рыбаком, бросившимся к императору с рыбой…

Тою краснобородкой Тиберий собственноручно исхлестал бедняка. Простодушный рыбак выразил вслух радость, что не принес и омара, которого поймал сегодня; Тиберий распорядился омара доставить и долго возил им по заляпанному кровью лицу рыбака.

Словом, способов уберечь императора от смерти было много. До смешного доходило: каждый день начинался обсуждением, Тиберий советовался с астрологом Фрасиллом. День исключался на возможность смерти. Если вдруг гремел гром и собирались тучи, так Тиберий спешил украсить голову лавровым венком, поскольку считалось, что молния не поражает лавр…

И еще один способ, тоже способный вызвать улыбку. Тиберий боялся Рима, которым правил. И потому в Риме не жил.

Восемь последних лет своей жизни он не решался посетить столицу. Однажды дошел на триреме[174]по Тибру до самых садов, до искусственного озера Августа. По берегам расставили стражу, весьма невежливо разгонявшую всех, кто захотел бы приблизиться на расстояние двести шагов. Но Тиберий повернул обратно. А как же: ему довелось узнать, что нескольких человек, обвиненных по доносу в неуважении к императору, отпустили, даже не допросив. А вдруг среди них заговорщики? Тиберий повернул от столицы; лишь достигнув Капри, мог он успокоиться немного, не страшиться так явно…