Вадим Каргалов - Даниил Московский Страница 50

Исмаил пробуждался на рассвете, едва небо серело и гасли звезды. Начинали петь первые птички, и дьякон открывал двери храма. Епископ здоровался с ним, и вдвоем они проходили в алтарь, где дьякон помогал Исмаилу облачиться.

К тому времени уже появлялись прихожане, и начиналась ранняя заутреня. Исмаил знал судьбу каждого посещавшего приход. Она была трудной и горькой, а он, владыка, отпуская им грехи, не мог себе ответить, в чем они. А потому не раз спрашивая у Бога, вправе ли он быть им, этим страдальцам, судьей.

За многие годы, прожитые в Орде, Исмаил исповедовал и праведных и грешных. Ему доверяли судьбы беглые к воры, грабители и душегубы. «Господи, — говорил Исмаил, — прости им, грешным, ибо не ведают, что творят».

Вернувшись из Владимира и проезжая российскими селами и деревнями, взирая на их разорение, Исмаил с горечью думал о княжеских раздорах. Вспоминался последний приезд в Сарай князя Андрея Александровича, добивавшегося у Тохты ярлыка на великое княжение.

— Господи, — говорил Исмаил, — брат восстал на брата. Гордыня обуяла князя Андрея, к добру ли?

Явился Андрей Александрович, тогда еще городецкий князь, в церковь, а он, Исмаил, ему и скажи:

— Князь, не умышляй зла противу великого князя Дмитрия, стойте заодно…

Но городецкий князь сердито оборвал:

— Не лезь, поп, не в свое дело!

И хоть в церкви был полумрак, Исмаил не увидел, догадался — князь Андрей во гневе. Не сказав ничего, городецкий князь положил на блюдо несколько монет и покинул храм…

С заутрени Исмаил возвратился в свой домик, где его ждала еда: каша гречневая и кружка козьего молока. Старая монашка, многие годы прислуживавшая еще епископу Феогносту, подала на стол и тут же удалилась. Монашка была молчаливой, и Исмаил не мог даже вспомнить, какой у нее голос. Но он был благодарен ей, что после смерти Феогноста не ушла в монастырь, а осталась следить за хозяйством в доме.

После утренней трапезы владыка отправился в узкие, кривые улочки города, где жил русский мастеровой люд, стучали молотки, звенел металл и пахло окалиной…

Сарай — город многоязыкий, шумный, здесь, казалось, собрался люд со всей земли. На огромные, богатые базары съезжались купцы отовсюду. Город, где селились кварталами. Те, какие начинались от церкви, — православные, христиане; от мечетей — мусульманские; от синагоги — иудейские.

Исмаил обходил русские кварталы, заходил к тем, кто по каким-то причинам не мог бывать в церкви, поддерживал их словом, а иногда и деньгами.

Бедный приход в сараевской церкви, разве когда помогут наезжающие русские князья. На их подаяния и живет храм в Орде…

Покидая Ростов, великий князь узрел юную холопку. И хоть была еще отроковицей, но обещала превратиться через год-другой в стройную, пригожую девицу.

Спросил:

— Чья девка-то?

Тиун ответил поспешно:

— Князь Константин из Углича привез, да так и прижилась.

— Девку на себя беру, — бросил князь Андрей и велел собрать ее. — Зовут-то как?

— Дарьей, — снова ответил тиун. — Только уж ты, князь, не обидь ее, смирна она.

— Твое ли дело, старик…

Повыла Дарья да и села в телегу. А чтоб не сбежала, приставили к ней для догляда молодого гридня Любомира.

Везут Дарью, а рядом гридин на коне и на нее поглядывает. Гридин собой пригож, рослый, широкоплечий, все норовит в глаза Дарье заглянуть. И невдомек ей, что гридин уже утонул в ее голубых очах.

Млеет Любомир, и сердце счастливо постукивает. Догадался — не любовь ли к нему явилась? И одно ему невдомек, к чему великий князь забрал отроковицу во Владимир.

Лето на осень повернуло. Первые заморозки тронули траву. Она прижухла, и лист на деревьях прихватило. Ярче заалела рябина, ждала зимнего снегиря. Заметно укоротился день.

Сразу же за городом, где лес почти подступил к крепостной стене, гридин Любомир поставил силки. Хитро приспособил на лису. И изловил-таки, крупную, огненную. Обрадовался. Не для себя изловил, для Дарьи. Снял шкуру, вычинил и принес в холопскую, где Дарья жила.

— Будет те шапка в зиму, — сказал, смущаясь.

Покраснела Дарья, однако от подарка не отказалась. Никогда еще и никто не баловал ее. А гридин ей приглянулся еще с того дня, как везли ее во Владимир из Ростова.

На княжьем дворе Дарью приставили к княгине Анастасии. Строга княгиня, но Дарью не обижала. А вот великого князя Дарья побаивалась — всегда хмур и взгляд колючий. Заметил он, как гридин Любомир на Дарью заглядывается, одернул сурово:

— Холопка эта не для тя, гридин.

Озадачил князь Любомира, призадумался тот, почему сказал так.

Незаметно и осень миновала, зима не заставила себя ждать. Завалила снегом Русь, замела дороги, заковала реки в ледовые мосты, давят морозы.

По первопутку, едва унялась погода, приехал во Владимир из Москвы князь Даниил Александрович. Великий князь встретил брата в сенях. Обнялись и, дождавшись, когда Даниил кинет шубу и шапку, направились в гридницу.

Великий князь приезду брата удивился: московский князь в последнее время наезжал редко. Однако не спросил, что привело во Владимир Даниила, решил дождаться, когда тот сам расскажет. А тот не спешил, посетовал на дань скудную, в полюдье столько собрали, дал бы Бог до нового урожая дотянуть. А еще пожаловался на бедность княжества Московского, посокрушался, что отец, Александр Ярославич, его, князя, обидел. Видать, решил, коли Даниил молод и несмышлен, спорить не станет, так и дал ему в удел малую волость…

Великий князь слушал молча. Да и о чем речь вести? Чать, не на него, Андрея, Даниил жалуется, а на отца.

Ко сну Даниил отошел, так и не заведя разговора, с чем приехал. И только на другой день, когда уезжать собрался, сказал:

— Ты, Андрей, великий князь, над всей Русью встал. Так к чему еще глаз положил на переяславскую землю? Поди, ведаешь, князь Иван мне ее завещает после смерти своей?

Отвел глаза великий князь, пробормотал:

— Еще князь Иван жив, а ты, брате, делишь шкуру неубитого медведя.

— Нет, брате Андрей, не хочу меж нами распрей и оттого приехал к те, чтоб помнил и на Переяславль не зарился.

— Что плетешь такое?

— Истину зрю. Не чини мне обиды, не озли меня.

— Аль с угрозами?

— Кой там. Не заставляй нас с Иваном слезами омываться, управы у хана искать.

Ухмыльнулся князь Андрей:

— На великого князя замахиваешься? Думал, ты ко мне, Даниил, с добром. Я ведь тя любил как брата меньшего.

— Коль любишь, так и чести. Помни, отец у нас един, Невский.

— Мне ль не ведомо? Аль я от отца отрекаюсь? Поди, не забыл, как он завещал о единстве Руси печься? Отчего и хочу, чтоб вы все под единой властью ходили.

— Под твоей?

— Я — великий князь.

— Ну-ну…

С тем московский князь покинул Владимир.

Зимой князья и бояре отправились в полюдье, объезжали деревни, собирали дань. Ехали санные поезда в сопровождении дружин. Нередко дань приходилось отбирать силой. Да и по лесным дорогам обозы подстерегали ватаги гулящего люда. Бились с гриднями люто топорами и рогатинами, шестоперами и вилами-двузубцами.

В деревнях смерды твердили: мы-де прошлым летом ханским баскакам двойную дань отдали.

Великий князь сам в полюдье не поехал, послал тиуна с дружинниками. Месяц объезжал тиун села и деревеньки, а на обратном пути с дороги свернули в переяславскую землю, с переяславских смердов дань собирать. Но тут мужики встали на пути. Староста первой деревни, смерд угрюмый, бородатый, уперся:

— Мы князю Переяславскому даль платим, уезжал бы ты добром, тиун.

Озлился тиун, велел гридням отстегать старосту плетью.

— Ты, староста, и все вы, смерды, под великим князем ходите, такоже и князь ваш Иван. Как великий князь повелит, по тому и быть.

Очистили гридни хлебные запасы смердов, забрали солонину в бочках, кожи и холсты, какие бабы наткали, и уехали.

Староста в Переяславль, к князю Ивану, поспешил, и еще тиун великого князя не успел во Владимир воротиться, как переяславский князь узнал о произволе великого князя. А следующим днем из Переяславля в Москву санями отъехал князь Иван, дабы с князем Даниилом о бесчинстве великого князя Андрея Александровича совет держать.

В опочивальне стены новой доской обшиты, смолистой, а потому пахли сосной, а еще сухими травами. В волоковое оконце хитро заглянул краешек луны, будто намерился подсмотреть. Где-то за печью, что в другой горнице, застрекотал сверчок. Да так у него ладно получалось, то короткими, то длинными переливами. Во дворе мороз трескучий, зима в силу вошла, а в княжеских хоромах жарко, дров не жалеют, эвон леса какие. Еще с осени дворовые холопы навезли, поленницу сложили, целую гору, до самой весны хватит.

Князь Андрей Александрович вошел в опочивальню тихо, стараясь не шумнуть, чтоб княгиня Анастасия не пробудилась. Разоблачился. Босые ноги утонули в медвежьей шкуре, раскинутой по полу, улегся на широкой деревянной кровати, на осколок луны поглядел. Чего он в опочивальню заглядывает, не Анастасией ли залюбовался? Есть чем. Эвон, молодая, ядреная, рядышком разбросалась, горит, коснись — обожжет. Князь даже опасается — горяча слишком. Однако сам себе не признавался, что стар для нее, потому и ревнив.