Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 50

Немцы рассмеялись.

— А когда ты советовал бы нам приехать — в будущем году?

— Позже, позже, — сказал Паоло. — Много позже.

— Виноград-то у тебя кислый. А как вино?

— А-а-а, вино, — сказал Паоло. — Вино — это другое дело. Надо будет вам его попробовать.

— Попробуем, — сказал фон Прум, — попробуем. Грянул такой хохот, что Паоло испугался.

— Больно хорошо вы по-итальянски говорите, — сказал Паоло.

— Ты тоже, — сказал фон Прум.

— Так я-то ведь родился здесь, ваше превосходительство, — сказал Паоло.

Те, что стояли у Толстых ворот и везде, откуда видны были виноградники, испугались за Паоло, а еще больше испугались того, что он может сказать, но Бомболини, когда ему об этом сообщили, не испугался. Ведь сказал же Учитель, что это величайшая мудрость — прикинуться иной раз дурачком, а Паоло был мастер но этой части, да и вообще все жители Санта-Виттории постигают это искусство уже к тому времени, когда их отнимают от груди.

По всей Корсо Кавур вплоть до Народной площади люди стояли на пороге домов, и вдоль улицы, и по краям площади, потому что теперь, после того как немцы разбомбили двуколку и снарядом сорвали рекламу, глупо было делать вид, будто никто знать не знает о том, что они пожаловали сюда. Люди стояли молча и были очень спокойны — это посоветовал Бомболини, который сказал, что они должны встретить пришельцев так, как встречают похоронный катафалк: никто не станет выскакивать на улицу и бежать за катафалком, но никто и не отвернется, когда он едет мимо. Настроение у людей было скорее даже приподнятое, потому что отверстие в горе было немцами замечено, но они не сунулись туда.

Только Фабио был расстроен.

— Восемь солдат и офицер, а нас-то ведь тысяча! — сказал он. — До чего докатилась моя страна!

Когда рокот моторов достиг Корсо Кавур, Фабио покинул площадь и направился в Верхний город, а оттуда через городские ворота — в горы.

Корсо неудобна для движения, потому что, как сказал Туфа, она точно труба, зато каждый звук там резонирует.

И сейчас рокот моторов гудел в этой трубе и с ревом вырывался на площадь, так что даже те, кто стоял в дальнем ее конце, застыли.

Посреди площади стояли только двое — мэр города Итало Бомболини и Эмилио Витторини в парадном мундире своего старого полка. А позади них возвышался фонтан Писающей Черепахи.

Первым на площади появился мотоцикл. Из-за крутизны улицы люди увидели его, лишь когда он вынырнул в конце Корсо и на секунду словно повис в воздухе — одно колесо на площади, другое — на Корсо. Потом оба колеса прильнули к булыжнику площади, и мотоцикл помчался вперед.

Конечно, немцы видели двух человек, стоявших посредине, но они не направились к ним, а повернули вправо и с ревом пронеслись вокруг площади, по самому ее краю, где, прижавшись к домам, стояли люди. Объехав площадь, мотоцикл вернулся к началу Корсо. Бомболини же и Витторини по мере продвижения мотоцикла поворачивались, чтобы все время стоять к нему лицом — так поступает матадор, когда бык вылетает на арену. Но немцам одного раза показалось мало, и они вторично поехали вокруг площади, пока грузовичок и легкое орудие двойного назначения не нагнали их и не пристроились следом. На этот раз они ехали еще быстрее — громче ревел мотор и взвизгивала резина на камнях. Это производило внушительное впечатление. Невероятно внушительное. Ведь большинство жителей были уверены, что ни одна машина никогда не сможет подняться по Корсо и въехать на площадь. По знаку офицера грузовичок остановился, солдаты спрыгнули на мостовую, отцепили орудие и нацелили его на народ. Только после этого мотоцикл резко развернулся и направился к тем двоим.

Жена Витторини крикнула ему, чтобы он отскочил в сторону, но все знали, что Витторини не шелохнется. А вот про Бомболини все думали, что он кинется сейчас от мотоцикла наутек, но он продолжал стоять как вкопанный, точно знал, что ему уготована такая судьба. Кое-кто из жителей со страху отвернулся, но в эту минуту мотоцикл, отчаянно заскрежетав тормозами, остановился на расстоянии какого-нибудь фута от Бомболини и Витторини, — собственно, у самого ботинка мэра.

— Приветствуем вас в Вольном Городе Санта-Виттория — крикнул Бомболини, перекрывая гул моторов. — Мы, жители этого города, знаем, что во время войны… Дальше никто уже ничего не слышал, потому что Трауб дал газ, мотор взревел и голос мэра потонул в грохоте.

— Внимание! — рявкнул Трауб и выключил мотор. Капитан фон Прум поднялся в коляске.

— Чтоб через двадцать минут принесли на площадь шестнадцать матрасов, — приказал фон Прум.

К этому времени Витторини обрел утраченное было самообладание и, вытянувшись по всем правилам, взял «под козырек».

— …мы знаем, что во время войны… — попытался было продолжить Бомболини.

— Тихо! — рявкнул фельдфебель Трауб.

— Шестнадцать, — повторил фон Прум, обращаясь к Бомболини. — Понятно?

Бомболини кивнул.

— Я хочу, чтобы вы знали, капитан, что мы готовы и полны желания помочь вам как гостям нашего города, — смотрите на нас как на хозяев гостиницы, где вы остановились.

Бомболини продолжал говорить, но никто не слушал его. Фельдфебель сошел с мотоцикла, обошел вокруг него и открыл дверцу коляски, чтобы капитан мог выйти.

— Слова текут у него изо рта, как вода из этой черепахи, — сказал капитан фон Прум.

И они направились к фонтану.

— Продолжай, — сказал фон Прум, поворачиваясь к Бомболини. — Говори, говори.

Они обошли вокруг фонтана и внимательно его оглядели, потом прошли мимо Витторини, и капитан потрогал эполеты старого солдата.

— Знаешь, в музее тебе дали бы за это неплохие деньги! — сказал он.

Витторини по-прежнему стоял навытяжку, держа руку «под козырек». Фон Прум остановился перед мэром.

— Почему же ты замолчал? — спросил он.

— А мне больше нечего сказать, — ответил Бомболини.

— Ты думаешь, мы этому поверим? — спросил фон Прум. — Хочешь знать, что сказал про вас фельдфебель?

Бомболини кивнул.

— Он сказал, что вы, итальянцы, точно площадь — очень широкие и очень пустые.

Он произнес это нарочито громко, и кто-то засмеялся. Это был Баббалуче.

— А почему он так стоит? — спросил фон Прум.

— Он ждет, когда вы ответите на его приветствие, капитан.

Рука у Витторини — да и не только рука, а и все тело — дрожала от усилия, которого стоило ему стоять навытяжку.

— А почему я должен ему отвечать? — спросил фон Прум.

— Потому что он старый солдат, капитан.

— Ах вот оно что! — Фон Прум отошел на два шага от Бомболини, остановился напротив Витторини и, став по стойке «смирно», выбросил в приветствии руку и крикнул: «Хайль Гитлер!»

— Да здравствует Италия! — ответил ему Витторини.

— Надеюсь, мы сумеем устроить пашу жизнь здесь таким образом, чтобы и вам и нам было хорошо, — сказал Бомболини.

— Только так, — сказал немец.

Он уже снова сидел в коляске, и Трауб запускал мотор. Раздался страшный треск, но мотор не завелся. Ему словно не хотелось разрабатываться — так молодой скакун, побывавший в неволе, не сразу выбегает из конюшни, зато потом мчится во весь опор. Когда мотор наконец заработал, левая ножная педаль, раскрутившись, ударила Бомболини по ноге, и он покачнулся. Если бы он сразу упал, ничего смешного в этом бы небыло — люди даже испугались бы. Но он упал не сразу. Он падал и одновременно отступал назад, и с каждым шагом отступал все быстрее — старался удержать равновесие, и с каждым шагом терял его и, падая, хватал воздух руками. Так он прошел шагов двадцать, но его с такой скоростью влекло назад, что уже ничто не могло помочь ему удержаться, и он со всего маху грохнулся на спину, задрыгав в воздухе ногами, точно пытался сделать курбет.

Падение оглушило его, хотя ушиба он не почувствовал, но тут все и началось.

«Боже милостивый, — взмолился про себя Бомболини. — Только не это. Только не при них!»

Однако его сородичей было уже не остановить. Сначала раздались смешки — они пронеслись по площади, с каждой секундой становясь все громче. И переросли в раскатистый смех. А поскольку все звуки на Народной плошали звучат по-особому, смех этот в мгновение ока превратился в хохот, громоподобный, ухающий, самозаражающий, хохот, рождавший все новые и новые взрывы, хохот, уже не имевший никакого отношения к Бомболини, который лежал на спине посреди площади, а являвшийся реакцией на все, что они когда-либо натворили или готовились натворить.

Смех этот настиг немцев, хотя они уже спустились по Корсо Кавур, совершая первый объезд города.

— Временами я просто не понимаю этих людей, герр капитан, — сказал Трауб.

— Это потому, что они во многих отношениях еще дети, — сказал капитан фон Прум, — и реагируют на все, как дети.

— Не понимаю я их.