Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1) Страница 50

— Не капризничай, Лидочка. Ты же не хочешь навредить нам и испортить жизнь нашему Алешеньке.

— Что такое? — вмиг вытерла слезы и прижалась к Хрисанфу. — Скажи! Что-то страшное?

— Ничего страшного.

— Фу! А я испугалась.

— Вот и мне подарок! — Он вытащил из-за пазухи книжечку и показал ей.

Лидия посмотрела на обложку, а потом, прочитав шепотом: «К деревенской бедноте», спросила:

— Верно я прочитала?

— Да, Лида. Но знай, эта книга запрещенная… Политика… Поняла!

— Поняла… Это страшно! Ой как страшно! За политику в тюрьму сажают.

— Да, в тюрьму… Ты же не хочешь, чтобы наш сынок Алешенька остался без отца.

— Ой, боже! Хрисанф! — Еще крепче обняла мужа. — Что ты говоришь! Тюрьма! Ой, горе мне! Что же делать?

— Ничего не делать. Только об одном прошу — молчать.

— Буду молчать, Хрисанф, буду молчать!

— Никому! Поняла. Ни-ко-му! Ни одной тетушке, ни одной кумушке. Отцу я уже сказал. Будем у нас по вечерам читать. Алексея будешь отводить к маме. А кого пригласить — посоветуемся с отцом.

— Никого не надо! Не надо, Хрисанф, потому что предадут, донесут!

— Подумаем, кого можно пригласить.

Никита Пархомович долго колебался, приглашать ли кума Лаврентия, крестного отца Хрисанфа. Он считал его честным человеком, к тому же затаившим зло против помещика. По настоянию Комиссаровых несчастного Лаврентия дважды секли розгами по пятьдесят ударов. Хотя это было еще при жизни первого «потомственного подлеца» Осипа, умершего тринадцать лет тому назад, но Лаврентий не забыл этого и поклялся до конца дней своих помнить, как страдал по милости проклятого пана. Как это так? Его, невинного человека, истязали розгами. Лаврентий сжимал кулаки, его черная борода тряслась, карие глаза загорались огнем, когда он вспоминал об этих постыдных экзекуциях. «Неужели так будет продолжаться вовеки и помещикам руки не укоротят?» — возмущался Лаврентий в кругу ближайших друзей. Однажды он спросил Никиту Пархомовича, не слыхал ли он что-нибудь о запрещенных книгах, в которых будто бы про волю написано.

Теперь в разговоре с Лаврентием Хрисанф дал ему понять, что можно найти такую запрещенную книгу. Но не угасла ли у Лаврентия злость и жгучая ненависть к помещикам? И когда Никита Пархомович пригласил его прийти к нему вечером побеседовать, Лаврентий многозначительно посмотрел на него, покачал головой и шепотом произнес: «А может, ты, кум Никита, хочешь угостить меня тем, что бьет в нос?» Никита Пархомович ответил, что в его доме нет ни кварты, ни полкварты оковитой. Тогда Лаврентий бросил: «Я догадываюсь, зачем ты меня приглашаешь. Приду. Только больше никого не приглашай, боюсь я кусливых ос».

Так вчетвером они и начали чтение. В первый день сидели около получаса, говорили о том о сем, о погоде, о сапожниках, плохо починявших сапоги, о цене на картофель — сразу ли везти ее на базар или придержать до рождественских праздников? Тогда, наверное, дороже можно будет продать. Когда обо всем переговорили, Лаврентий поднялся, блеснул своими черными как уголь глазами и безразлично бросил: «Ну, я пойду домой. Как ответил один гость на вопрос хозяина, почему пришел без кумы. А она у меня некурящая. Ну так я пойду».

Никита Пархомович кивнул сыну. Хрисанф поднялся и сказал жене: «А пойди-ка посмотри, нет ли кого-нибудь во дворе. Да осторожно. Вокруг хаты обойди и вокруг сарая». Тогда Лаврентий захохотал: «Вот теперь мне стало ясно, зачем ты позвал меня, Никита. Не на вареники. И хочу тебе сказать. Пускай у меня язык отсохнет, пускай моих детей холера задушит, если я стану иудой. Не был доносчиком и не буду».

После этого Никита Пархомович поднялся, посмотрел в угол на иконы и перекрестился: «Помоги, господи! Начинай, Хрисанф».

Вернулась Лидия, показала руками, мол, все в порядке.

Хрисанф открыл шкаф для посуды, в котором была спрятана книга. Взял ее и снова закрыл шкаф.

Сначала он показал всем книгу и прочитал заглавие: «Обращение к деревенской бедноте».

Лаврентий подался вперед, налегая грудью на стол.

— Ты гляди, значит, к нам обращаются, к бедноте. А кто же такую мудрую книжку написал? Ты, Хрисанф, наверное, уже всю книгу перелистал?

— Перелистал, дядя Лаврентий. На обложке напечатано: «Ленин». А первая буква «Н». Может, его имя — Никифор или Николай. А кто он — неизвестно.

— Никита! А где ты достал эту книгу?

— Какой ты любопытный, Лаврентий! Был в городе на базаре, походили с кумом, мы вместе с ним ездили, купили что надо и подошли к бричке. Гляжу, что-то торчит под сеном. Наклонился, присмотрелся, вроде бы книжка. Я не сразу взял ее, подумав, что, может быть, какой-то пакостник подбросил да со стороны наблюдает. А потом, когда увидит, что я клюнул на этот крючок, подбежит и хвать за руку. Нет! Я не такой дурачок, как дедушкин внучек. Подбросил сена лошадям и ушел прочь. А когда дома рассмотрели с Хрисанфом, оказалось, брат, стоящая вещь. Понял. Только молчать нужно!

— Буду молчать, — буркнул Лаврентий.

Хрисанф читал медленно, четко произнося каждое слово, ведь перед этим он уже дважды прочитал книгу. Каждое слово книги доходило до сердца слушателей. В ней шла речь о том, что рабочие на фабриках начинают выступать против хозяев, требуя повышения заработной платы, улучшения условий жизни. А полиция арестовывает рабочих, бросает их в тюрьмы, высылает без суда туда, где родились, и даже в Сибирь. Но рабочие не боятся, а ведут борьбу и с полицией, и с правительством. Рабочие говорят — довольно гнуть спины, работать на богатеев!

— Вот это правильно! — воскликнул Лаврентий и тотчас умолк, закрыв рот ладонью.

А Хрисанф читал дальше. Для того чтобы вести борьбу и чтобы кто-то возглавил эту борьбу, рабочие создали партию, которая называется Российская социал-демократическая рабочая партия. Дальше в книге было написано, чтобы крестьянин понял, что такое политическая свобода. И так просто и доходчиво сказано, что Никита Пархомович, и Лаврентий, и Лидия только одобрительно кивали головами. В книге говорилось, как жили бедные крестьяне до отмены крепостного права и как живут ныне. А когда Хрисанф дошел до того места, где говорилось, что крестьянин, которого били помещики при крепостном праве, и сегодня не освобожден от телесных наказаний, Лаврентий даже вскочил со скамьи.

— о, это то, о чем я говорил. Хорошо написано! Надо отменить наказания!

На него сурово посмотрел Никита Пархомович.

— Не буду, не буду больше. Ну как же тут удержишься, если за душу берет. Все чисто про нас написано. Вот это евангелие! А не то, что в красном углу, под образами лежит, — ткнул пальцем в толстую книгу в твердом переплете. — В хату принесли святые монахи: «Купите, православные!» Купили. А там ни словечка о нашей жизни.

— Ты уже кончил свою проповедь? — покосился на него Никита Пархомович.

— Теперь все. Губы на замок.

А когда Хрисанф подошел к главе о богатстве и нищете, о собственниках и тружениках в селе, все заерзали на скамье. Даже Лидия подалась вперед, схватив Хрисанфа за плечо. Тогда Никита Пархомович, взглянув на Лаврентия, спокойно произнес:

— А теперь давайте немного побеседуем.

— Ей-богу, ты словно мысли мои читаешь. Только лампу надо привести в порядок. И фитиль нагорел, и стекло закоптилось.

Лаврентий быстро снял стекло и, подув на него, протер мягкой тряпочкой, а Хрисанф срезал нагар на фитиле. Лидия в это время выбежала во двор посмотреть, не подслушивает ли кто.

— Я думаю, Никита, что теперь мы с вами можем высказать то, о чем думаем. Вот хотя бы про землю. В чьих она руках? А ну-ка, Хрисанф, прочитай, только не спеши. Смотри в книгу и читай, а мы на пальцах посчитаем.

— Пальцев не хватит! — пошутил Никита Пархомович.

— Ничего. Будем загибать пальцы и запоминать. Тяжелая для мужика арифметика, но мы осилим. Сколько, Хрисанф, всей земли?

— В европейской России двести сорок миллионов десятин.

— Ого-го! Слышишь, Никита? Давай дальше, Хрисанф.

— Из этого числа в руках крестьян сто тридцать один миллион десятин надельных земель.

— А сколько крестьянских дворов? Ты же читал.

— Немногим более десяти миллионов.

— А теперь читай, сколько у тех, как там их называют…

— Частных собственников.

— Сколько у частных собственников?

— Сто девять миллионов десятин.

— А сколько же семей этих собственников?

— Меньше полумиллиона.

— Так получается! Смотрите! — Лаврентий сжал в кулаки пальцы обеих рук. — Десять! Я запомнил. Десять миллионов крестьянских дворов. И у этих десяти миллионов дворов меньше земли, чем у тех полмиллиона. Сколько на одного частного собственника приходится десятин? А ну-ка, погляди, Хрисанф, в книгу.

— Двести восемнадцать десятин.

— О! Видите. Так это же они на всех поровну поделили. А есть и такие, что и тысячи десятин земли имеют. Ты, Хрисанф, говорил недавно, что один человек рассказывал тебе об этом.