Бела Иллеш - Карпатская рапсодия Страница 50

— Я привез вам привет, — начал я.

— Спасибо, — ответил Хозелиц и продолжал стричь мальчика.

— Вы даже не спрашиваете, от кого.

— Если вы хотите сказать, скажете и без расспросов. А если не хотите, то зачем же я буду спрашивать? Не больно? — обратился он к лохматому мальчику.

— Еще бы не больно, — ответил мальчик.

— Скажи отцу, пусть в другой раз посылает тебя стричься к тому, кто учился этому делу не на баранах.

— Если бы у моего отца были деньги на парикмахера, он не посылал бы меня к вам, — ответил мальчик.

— Привет вам от Эндре Кальмана, — сказал я. — Вы знаете его? Помните?

— Если он посылает мне привет, он, наверное, помнит меня. А если помнит, то, значит, и знает. А если он знает меня, то почему же мне не знать его? А вы, господин, кто будете? С кем имею честь разговаривать? Можешь идти, — сказал он мальчику.

Ребенок оставил нас одних.

Я назвал свою фамилию и сказал, что я сын нового кладовщика лесопилки.

— Куда вы торопитесь? — спросил меня Хозелиц, когда я замолчал.

— Я вовсе не тороплюсь. Я пришел, чтобы спросить вас: какая здесь в Пемете существует рабочая организация, где и как я мог бы включиться в нее?

— Почему вы спрашиваете именно меня?

— А кого мне спрашивать?

— На это я опять отвечу: почему вы об этом спрашиваете меня?

— Ладно. Поговорим серьезно.

— Что касается меня, я говорю серьезно, — сказал Хозелиц. — Самым серьезным образом могу сказать вам, что приличному господскому мальчику не стоит и не полагается с нами разговаривать.

Приключение в лесу

Рано утром я отправился с корзинкой в лес. Корзинку я взял, чтобы набрать малины. Как только последняя хижина деревни осталась за моей спиной, я очутился в настоящем девственном лесу. Ветвистые кроны толстых дубов бросали темную тень, только местами пропуская узкие лучи, освещавшие скромно прятавшиеся под деревьями красные, желтые и белые цветы. Сосны распространяли свежий аромат. От дерева к дереву тянулись вьющиеся растения, обнимая и душа дикие цветы, карликовые папоротники. Время от времени я должен был делать большие круги из-за густых зарослей орешника, кизила и шиповника. Дорог не было никаких, но направление я знал хорошо. За первые дни своего пребывания в Пемете я уже три раза ходил собирать малину.

Наконец я дошел до ложбины, где лес прерывался, чтобы уступить место густым кустам малины. На бледно-зеленых листьях рдели миллионы красных точек.

Прежде всего я основательно наелся. Потом, бросив корзину на землю, улегся. Наслаждался жизнью, запахом леса, солнечным светом, ласкающим мое лицо ветерком, пением птиц. Вокруг меня жужжали тысячи ос и пчел. От свежего воздуха, солнечного света и монотонного жужжания пчел я задремал. Во сне разговаривал с Йожефом Липтаком — вернее, ко мне обращался Йожеф Липтак.

— Намотай себе на ус, Геза, и никогда не забывай… — сказал мне Липтак.

Что я должен был намотать себе на ус, чего именно обязан был не забывать, — проснувшись, я забыл. А проснулся я оттого, что кто-то ходил поблизости. Земля дрожала под тяжелыми шагами. Я неохотно встал, чтобы посмотреть, кто беспокоит меня. Долго искать мне не пришлось. Не успел я отодвинуть первую ветку, как очутился лицом к лицу с огромным коричневым медведем.

Хотел кричать, но из моего горла не вылетал ни один звук.

Хотел бежать, но дрожащие ноги не повиновались.

Стоявший передо мной на задних лапах медведь вырос, в моих расширенных от ужаса глазах до огромных размеров — он мне казался выше фабричной трубы. Потом вдруг мне почудилось, будто он такой маленький, что я мог бы взять его на ладонь. Затем я увидел перед собой сразу трех огромных лохматых медведей. Все трое ритмично покачивались.

Медведь смотрел на меня равнодушно. Потом я чем-то, по-видимому, пробудил в нем любопытство. Он, точно близорукий, наклонился ко мне, чтобы лучше рассмотреть. Я чувствовал его дыхание на своем лице.

Не могу сказать, долго ли мы смотрели друг на друга. Я уже ни о чем не думал, ничего не чувствовал. Время перестало для меня существовать.

Прошла тысяча лет или же тысячная доля секунды — я не знал.

Медведь медленно, равнодушно повернулся ко мне спиной.

Я ожил и вновь почувствовал страх. Осторожно, задерживая дыхание, шагнул. Хотел бежать, но мои дрожащие ноги передвигались с трудом. Обернувшись на миг, я увидел широкую, покрытую темно-коричневой шерстью спину медведя. Еще несколько шагов — и я пустился бежать.

Ветки кустов до крови царапали мне лицо и руки, шипы в клочья разрывали одежду. Несколько раз я падал, ушибался. Задыхаясь, с бешено стучащим сердцем добрался до деревни.

Теперь я способен был наконец кричать:

— Медведь! Медведь! Медведь!

На мои крики пришла в движение вся деревня. Как будто только ожидая этого сигнала, то тут, то там появлялись люди с топорами.

Человек двадцать стали спрашивать меня:

— Где? В каком направлении?

Я показал рукой в ту сторону, откуда пришел, и с большим трудом произнес:

— Малина, малина…

Старый еврей взял меня под руку и повел домой.

Дойдя до дому, я начал горько плакать.

Часа через полтора-два люди с топорами стали поодиночке возвращаться. Медведь ушел, нашли только его следы и мою корзинку.

Почти целый день ко мне ходили посетители. Все хотели узнать одно и то же:

— Какой был медведь: самец или самка?

— Не знаю.

— Жаль. Очень жаль. Бывает, что самец забредет далеко, но самка никогда далеко от своей берлоги не уходит.

После обеда ко мне пришел мальчик-русин приблизительно одних лет со мной, но значительно выше и сильнее меня. У этого огромного парня было нежное, как у девушки, лицо.

— Это ты медведя видел? — спросил он.

— Да, я.

— Отец мой просит, чтобы ты пришел к нему.

— А кто твой отец?

Мальчик выпрямился, и его милое, приветливое лицо приняло гордое выражение.

— Мой отец кузнец Михалко, Михалко-медвежатник.

Урок истории

В деревне Пемете было, согласно переписи 1910 года, 2174 жителя — 1143 русина и 1031 венгр. В числе тех, которые называли себя венграми, было 714 человек «Моисеева вероисповедания», то есть, просто говоря, евреев.

По профессии жители Пемете распределялись на три категории: семьдесят два процента из них работали в лесу на лесопилке, двадцать семь процентов были сезонными рабочими и один процент — «прочих профессий». Сезонники либо гнали строительный лес на плотах вниз по Тисе, либо отправлялись в Венгрию на сбор урожая, либо искали работу на соляных копях. Чем занимались люди «прочих профессий» — не знаю. Говорили, будто они ходили в Марамарош-Сигет в качестве лжесвидетелей. Но это не точная информация. Хотя верно, что часть неметинцев была профессиональными лжесвидетелями, но это занятие не приносило им таких доходов, чтобы можно было жить на них, и не отнимало столько времени, чтобы не иметь возможности работать в лесу.

Деревню основали евреи в последнем десятилетии восемнадцатого века. Основавшие Пемете евреи бежали в Венгрию из прусской Силезии. Силезию они оставили потому, что по тамошним законам в каждой еврейской семье право жениться имел только один мужчина. Прусские господа из Силезии не хотели, чтобы евреи в стране размножались, но и не желали, чтобы евреи эмигрировали. Поэтому евреи бежали. Это означало, что большую часть своего имущества им приходилось оставлять там. Путь их вел через Галицию. Здесь они должны были либо тайком обходить деревни, либо платить ненавидевшим евреев, но зато любившим деньги польским дворянам за право прохода через их владения. Руководители еврейского каравана выбирали то один, то другой метод. Когда они обходили деревни — их вьючные животные погибали в бездонных болотах или девственных лесах. Когда проходили через деревни — у них пустели кошельки.

После перехода через Карпаты у них осталось немного добра. Но самое большое несчастье ждало их в Венгрии.

При выборе нового отечества они остановились на Венгрии потому, что там царствовал тогда тот самый Иосиф II [22], который считал, что еврей тоже человек. Прибыв в первую венгерскую деревню, ищущие отечества евреи узнали, что Иосиф II умер.

Дело в том, что Иосиф, борясь против усиления венгерских господ, нуждался в союзниках, а для такой борьбы ему пригодились и угнетенные евреи. После смерти короля венгерские господа отомстили за нанесенные им обиды тем, кого Иосиф использовал в борьбе против них, — городским ремесленникам, батракам и евреям. При таких условиях пришедшим из Силезии евреям дальше идти было незачем. Вернуться обратно они тоже не могли. Не имея другого выбора, они поселились в девственных лесах Карпат. Из бревен и веток сколотили себе хижины и превратились в охотников без оружия и земледельцев без плуга.