Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева Страница 50

Остатки польской пехоты, бросив пушки, отступали через лес; русские подбирали пушки, но утомившиеся лошади не могли быстро тащить орудия по пашне. Лошадям помогали, подталкивая лафеты руками…

Жахнули первые выстрелы. Кони поляков метнулись вправо, и земля стала уходить у них из-под ног. Неумолимая, равнодушная, ненасытная топь засасывала отчаянно ржущих лошадей; всадники барахтались рядом, пытаясь дотянуться до спасительных веток и кустов; руки, невероятным усилием выпрастываемые из черной жижи, скользили и срывались; предсмертный крик переходил в глухое бульканье… Те, кому чудом удавалось выбраться, шатаясь, задыхаясь спешили вслед за пехотой, которая убегала стремглав, бросая на ходу оружие и амуницию. Лес уже прочесывали шеренги егерей; за уцелевшими поляками гнались казаки и добивали.

«Брестский корпус, уменьшенный при монастыре Крупчицком тремя тысячами, сего числа кончен при Бресте, – писал Суворов вечером донесение в Петербург. – Ее Императорского Величества победоносные войска платили неприятеля отчаянность, не давая пощады, отчего наш урон примечателен, хотя не велик; поле покрыто убитыми телами свыше пятнадцати верст. Мы очень устали».

Глава IX

– Comte de Saint-Albant! Pour votre courage et votre bravoure remarquable, je vous proclame chevalier de l’Ordre de Saint-Georges![26]

Александр торжественно взял игрушечную шпагу двумя указательными пальцами, поднес ее к кукле-офицеру на шарнирах, преклонившей колено, затем вложил шпагу в маленькую руку и посадил куклу на лошадь.

– Пфф!

Константин вскочил и сбил ногой всю колонну солдатиков вместе с только что награжденным графом.

– Когда он будет возвращаться, я устрою ему засаду в горном ущелье, разобью его отряд, а его самого повешу!

– Ты не можешь его повесить! – мягко, но назидательно возразил ему брат. – Если он будет захвачен в сражении, с оружием в руках, он военнопленный, а не шпион. К тому же он дворянин…

– Ну тогда расстреляю! – оборвал разговор Константин.

Александр тоже поднялся на ноги.

Ему было неловко играть в эти игры с придуманным героем, как будто они всё еще дети. Зимой ему сравняется семнадцать лет, он уже год как женат. Правда, они с Луизой… с Елизаветой в большей степени хорошие друзья, чем муж и жена, что вызывает неудовольствие бабушки. Мысль о том, чтобы сделаться отцом семейства, его страшит, как и призрак нависшей над его головой короны. Ах, он вовсе не хочет быть императором, повелителем огромной страны, раскинувшейся от моря до моря! Власть – такое тяжкое бремя… Как хорошо он понимает убиенного Людовика XVI, который в юности пришел в отчаяние, когда ему объявили о смерти деда и о том, что он отныне не дофин, а король Франции!.. Конечно, у них с Константином есть отец, который должен наследовать бабушке, но та недавно намекнула, что хочет передать корону старшему внуку, воспользовавшись своим правом назначать наследника. Это было бы нехорошо, нет, нехорошо. И как же папенька? Он и так вынужден сносить множество унижений, а такое… Александр с радостью уступил бы корону брату.

– Он бунтовщик и должен быть казнен! – гнул свое Константин.

Ему было уже пятнадцать лет, и он всё больше походил на отца: глубоко посаженные глаза под нависшими бровями, курносый нос, упрямый взгляд, капризные губы… Александр же со своими мягкими чертами уродился в мать. Все признавали, что старший внук государыни красив – гораздо красивее младшего, а ещё умнее, приветливее, учтивее… Александр знал об этом, и Константин тоже знал, и это заставляло его, обделенного любовью, быть еще неистовее, грубее, злее. Его не любят, потому что он правдив и прямолинеен, не умеет ловчить и лебезить перед бабушкой, как Саша! И ещё он любит папеньку – боится, но любит. И папенька любит его – в глубине души, не показывая этого явно. Здесь, в Петербурге, всё притворство: говорят одно, думают иное, делают третье. То ли дело в Гатчине! Армия – отлаженный механизм, пружина коего есть дисциплина; офицер – машина, а не человек, чем меньше он рассуждает, тем лучше; ему не надобны ни честь, ни здравый рассудок, ни образование, иначе из него вырастет такой вот граф де Сент-Альбан – мятежник, вольнодумец и изменник государю.

– Он храбрец и жертвует собой ради счастия народного! – возразил Константину Александр. – Пчела вонзает жало в сжавшую ее руку, муравей разит поправшую его пяту – мы же не виним их за это!

– Пфф!

Наверняка Александр не сам это выдумал, а где-нибудь вычитал. Или повторяет слова их учителя Лагарпа. Тот уже лет десять рассказывает им о том, что борьба за свободу может служить оправданием отказу подчиниться закону. Конечно, не только об этом. Геометрия, география, история, философия – Демосфен, Плутарх, Тацит, Локк, Мабли, Руссо, Гиббон, Дюкло… Лагарп старательно подбирал книги, написанные до Французской революции, поскольку при русском дворе многие считали его якобинцем. Книжный червь – что он знал о настоящей жизни? Не зря папенька не хочет его видеть и отворачивается, когда случайно оказывается рядом. Александр упивается уроками Лагарпа и ходит теперь на них вместе с женой, а Константин для него всегда был «господин осел». Asinus. Ну и пусть. Бабушка назвала его в честь римского императора в надежде, что он однажды воссядет на престоле в Константинополе, поэтому он с детства учил греческий. Теперь об этом «прожекте» даже не вспоминают, а Лагарп учит, что Константин Великий творил одно лишь зло, как и прочие кесари. Кому же верить? Диктатура – зло, народовластие – источник смуты; идеал правления – монархия, ограниченная Конституцией, но в Польше новую смуту вызвала как раз Конституция… Не всё ли равно? Он, Константин, никогда не станет российским императором; по крайней мере, с этим согласны все. А раз так, к чему забивать себе голову ненужными вещами? Осла не заставишь пить, если ему не хочется. У него будет лучшая армия в мире, повинующаяся движению его мизинца. В армии никто не посмеет высмеивать или оскорблять его, наоборот, все будут молча сносить его оскорбления. А графа де Сент-Альбана он всё-таки повесит.

* * *

Раму сломали, засовывая в петлю, и портрет покоробился. Жаль, что на виселице болтаются рядышком портреты, а не оригиналы – Браницкий, Щенсный Потоцкий, Ржевуский, Ежи Вельгурский – старший брат Михаила и Юзефа, предатель, курва москальская… В молодости Юзеф Зайончек был адъютантом Ксаверия Браницкого и в восемьдесят восьмом году осаждал вместе с войсками гетмана Очаков, помогая России. А теперь ему сорок два года, он председатель высшего уголовного суда и вынес изменникам родины