Игорь Генералов - В тени славы предков Страница 51

Зато не всё равно было боярам. Гонца от Владимира, что передал русам беречься и готовиться к битве, кинули в погреб, и, казалось, участь его была уже решена. Своевольный горячий Варяжко, никого не спрашивая, уехал за помощью к печенегам. Воевода Блуд Красный, в думной палате, встав с лавки, широко, как перед дракой, расставив ноги в алых тимовых сапогах, держал речь, всё больше распаляясь:

— Всё, как тогда, при печенежском набеге на Киев! Порастерялись все! Тогда опасность недооценили, а сейчас слух один страшней другого: сорок тыщ Володька ведёт на нас, но выдумка это! Мужики по весям сидят, не поздно их в войско сколотить, а как варяги подойдут со словенами, так в леса поубегают! Торговых гостей — ни один не ушёл, ибо верят в нашу силу! Вот ты, Мина, вопросил, чего надо находникам, миром решить можно? Нет! Владимир за властью идёт, а это похуже кочевников! А ты, князь, прекрати о своей несбывшейся жене думать! За тобой земля стоит!

Тут Блуд перегнул, не следовало напоминать о Рогнеде. Ярополк потемнел лицом, стукнул по столу кулаком:

— Ты, воевода, место своё знай! Совет дал, а указывать мне не надо!

Злость в устах Ярополка была в диковину, и это значило, что слова Блуда дошли до сердца. Воевода плюхнулся на лавку, понимая, что дальше ни себя, ни князя ярить не следует, окинул взглядом собравшихся: «не прав я, что ли»? По смерти Свенельда бояре так и не привыкли брать какое-либо решение на себя. И сейчас не один пожалел, что многим надоевшего, но и такого каменно-твёрдого Мстислава нет рядом. О сборе рати предпочитали вообще молчать: бертьяницы[189] опустошил ещё Святослав, после этого оружием они так и не пополнились. Вышата Лунь осторожно намекнул на это:

— Купеческую старшину потрясти надоть, как князь Святослав перед хазарским походом сделал. Не то рать с дрекольем на варяжское железо пойдёт.

— Купцов я на себя возьму, — сказал Миливой Искусеев. И, уже сами, отодвинув князя в сторону, начали рядить и спорить:

— К русам слать надо на Хортицу, да в Тмутаракань!

— С Хортицы не пойдёт никто, Игорь Молодой помер, а сын его Мстислав мал больно. Бояры Мстислава, как и батька его, спиной к нам повёрнуты!

— На Боспор не успеем!

— Не успеем!

Ярополк, оглядывая собрание, молчал. В груди колючим ежом колыхалась горечь. Не он начинал новую братоубийственную войну, но она снова касалась его. Слухи, ползшие из Новгорода, упорно твердили о Ярополковой вине: он-де изгнал со стола младшего брата, и теперь Владимир пришёл мстить. Об этом говорили в весях и сёлах, на беседах и за столом. Ярополк прикрыл глаза, мысленно вызывая перед собой образ бабки Ольги. Как ни старался, не мог почувствовать её незримого присутствия, представить, что могла бы она посоветовать. Горечь в груди взывала к совести, говорила, что вина на нём за ту страшную и глупую ссору с Олегом. Не будь её, не бежал бы Володька за море, не взял бы Владимир Полоцк, не забрал бы Рогнеду. Князь беззвучно шептал:

— Простите меня, Олег-брат, Рогволод с сородичи и Рогнеда, полюбовница моя…

Степь ещё не выжигало нещадным летним солнцем, трава, наливаясь соком, тянулась вверх. Варяжко как будто вырос вместе с конём, в седле ехал, вольно откинувшись. Небольшая дружина шла рысью вслед за ним, ведя заводных[190] коней. Печенежский разъезд встретил их в логе[191]. Варяжко ждал степняков, почувствовав, что печенеги ведут их уже версты четыре, выжидая момент, чтобы явиться неожиданно. Их окружили, держа ладони на рукоятях сабель и топоров; кое-кто наложил стрелу на лук. Варяжко, задрав подбородок, сказал разъездному старшому по-печенежски:

— К Тугену в гости едем от князя Ярополка! Проводи нас!

Старшой немного подумал, пристально рассматривая русичей, но, подчиняясь властности в голосе и ощущению, что видел уже этого руса у своего князя, кивнул.

Княжеский большой пёстрый шатёр, рассчитанный на ближнюю дружину, виден в степи вызывающе далеко, будто говоря: я не прячусь, попробуйте, возьмите добычу у меня. Других шатров поменьше, исчислявшихся сотнями, хватит на целый город. По всему окоёму от степного города — стада скота и табуны лошадей. Объест животина траву вокруг, орда пойдёт дальше. По городу, как и в русских селениях, резвилась чумазая ребятня, сновали озабоченные жёнки.

Туген сам вышел из шатра встретить дорогого ему гостя. Крепко обнялись, вошли в степное жило. Варяжко оглядел княжеский покой, отделённый толстым пологом от молодечной. Пол устлан толстой овчиной, вокруг очага разложены туго набитые лебяжьим пухом цветастые подушки. Здесь же, под рукою, было и оружие: лук со стрелами, щит с огромным, почти в треть щита, умбоном, сабля в посеребрённых ножнах, чекан с какой-то незнакомой вязью по лезвию. Лишнего ничего не было, и различная утварь, разложенная на низких столешнях, — чаши, кубки, достаканы, тарели, а также малые и большие лари, — была нужна для хозяйства.

Печенежский князь молод: двадцати ещё нет, а уже сумел собрать единомышленников и создать заговор против родного дяди. У печенегов, как у волков: старого вожака, растерявшего зубы и былую силу, грызут более молодые. Ранним светлеющим утром, когда упившиеся после пира печенежские бояре-беки крепко спали, воины Тугена прокрались к шатру Кури и вырезали всю сторожу. Дядя доверял племяннику, и в стороже слишком поздно поняли, что их государю грозит опасность. Туген сам затянул крепкое ужище[192], свитое из конского волоса, на шее родича.

Во главе русского посольства к новому князю степи стоял Варяжко. Молодой боярин уже тогда хорошо знал печенежскую молвь, и толмач ему не требовался. Какая-то искра взаимной симпатии проскочила между новым степным князем и русским послом, а однажды Туген показал сокровище Кури — чашу из человеческого черепа, по краям окованную серебром. По тому, как осторожно и бережно доставал чашу из позолоченного ларца Туген, Варяжке не требовалось объяснение, из чьего черепа сделана чаша. Варяжко понял жест князя: тот оказал ему величайшее расположение, но так и не смог осквернить прикосновением останки грозного Святослава. Туген тоже понял боярина и так же бережно положил в ларец чёрную с серебром кость обратно.

На расшитом причудливыми цветами хорезмийском ковре стояли блюда с дымящейся парной бараниной, жареная дичина, кувшин с вином, ендова, наполненная жирным козьим молоком. Туген смотрел на боярина преданным взглядом смелых чёрных глаз.

— Ешь, пей, боярин! Дело потом говорить будешь. Для тебя пир сегодня, а вечером рабынь покажу новых, что купцы мои на Хортице купили. Выберешь любую себе на ночь! А хочешь двух или трёх, тогда молока пей больше! Ха-ха!

Крепкие молодые зубы вгрызаются в мясо, чаша за чашей наполняется вино. Языки развязываются, и Варяжко незаметно для себя и Тугена рассказывает о своей и Ярополковой беде. Печенежский князь кивает и молвит:

— Я слышал, что Владимир заратился, и у нас в степи ваши войны дальним эхом отдаются. Раз ты пришёл, то дело серьёзное. Мои воины застоялись и хотят войны, а с ней добычи. С нами все хотят мира, но мир студит кровь в жилах, а потому с доброй просьбой ты пришёл ко мне, боярин. Варяги, говорят, злы в сече, но злей печенега в бою нет. Без нашего разрешения русы с Хортицы не вылазят, а русы с Днепра ещё при Дире с Аскольдом боялись на низ спускаться.

Степняки любят хвастать, и Варяжко, затаив в усах улыбку, ждал, пока Туген скажет главное.

— Князь Святослав был великим ратоборцем, однако без нашей помощи он не победил бы хазар и не взял бы на щит Болгарию. Я дам тебе всех своих воинов, кто захочет, но не больше тридцати сотен, иначе степь оголится и придут другие кочевники из печенегов, кто захочет разорить моё кочевье.

Варяжко снова наполнил опустевшие чаши:

— Выпьем, князь, за доброту твою и доблесть степных воинов! Видят боги твои и мои, что Ярополк и я никогда не забудем твоей заботы о нас!

Боярин говорил искренне, блестящими глазами глядя на Тугена. Варяжке везло, пока Ярополковы бояре рассуждают на снеме, он единым махом собрал конную рать. Радость разлилась по груди, наполняемой предвкушением ночи с рабынями, которых ему всегда щедро давал Туген. Злорадно думалось о Блуде, всегда ревниво наблюдавшем за Варяжкиным взлётом. «Стар ты уже, воевода! Пришло время других!» — думалось молодому боярину.

Глава сороковая

В земле днепровских русов появился колдун. Он вадил[193] на Ярополка, на веру его ромейскую, лечил людей заговорами от имени Перуна, Макоши и Живы. Но самое главное: говорил о князе Владимире и о том, что кто меч на него поднимет на Ярополковой стороне, то мор будет на всём его роде, а кто в сторону уйдёт, то Владимировы вои его не тронут и все оброки будут, как при Ярополке, а может, и льготнее. Колдун был быстр как молния. Одним днём его видели под неким селом в тридцати верстах от Киева на заход и в то же время в Древичах. Последний раз его видели в Бужицах, когда какие-то охотники по княжьему слову его пытались поймать. Колдун перемахнул через голову, оборотился волком и пропал в лесу, будто не было.