Гор Видал - Сотворение мира Страница 51

С почти человеческой изощренностью он целый год не покидал пределов Магадан. Для Бимбисары это был плохой знак. Но с другой стороны, коня не захватили враги, и то хорошо. В конце года его привели обратно в Раджагриху, чтобы после трех дней празднований принести в жертву.

Жертвование коня — это самое странное действо из всего мною виденного. Происхождение ритуала неясно. Все брахманы соглашаются, что он имеет арийские корни, по той простой причине, что, пока в эту часть мира не пришли с севера кочевники, лошадей здесь не знали. Но больше брахманы ни в чем не сходятся. Почти вся церемония выполняется на столь древнем языке, что сами брахманы, читающие священные гимны, не имеют представления, что значат произносимые ими слова. Тут они похожи на магов, следующих Лжи. Однако высокопоставленные брахманы при дворе расспрашивали меня о персидских жертвоприношениях, и я только смог рассказать, что в Персии коня приносят в жертву Солнцу лишь служители Лжи. Так что сам я знаю о происхождении наших обычаев не больше, чем индийцы о своих.

Для индийского монарха жертвование коня имеет огромное значение. Во-первых, оно символизирует возобновление его царствования. Во-вторых, если царь сможет расширить пределы своей державы, он прославится как великий царь, махараджа, — некоторые честолюбивые индийцы хотели приравнять этот титул к нашему «Великий Царь», но я тактично объяснил, что махараджа больше соответствует египетскому фараону или вавилонскому царю, тоже титулам Дария.

Жертвование коня состоялось на базарной площади внутри городских стен. В центре построили четырехэтажную золотую башню, перед ней квадратом расставили триста флагов. Поскольку ветра не было, флаги вяло висели на древках.

Одурманенного и покорного жеребца привязали к одному древку, а к остальным брахманы привязали по животному или птице. В этот день в жертву приносили лошадей, коров, гусей и даже разинувших рот дельфинов. Тем временем играла музыка, выступали жонглеры и акробаты. Казалось, на площади собралась вся Раджагриха.

Я, в окружении придворных, стоял в дверях башни. Царская семья готовилась к церемонии в башне.

Ровно в полдень царь со своими пятью женами вышел наружу. Все были в белом. Над площадью не раздавалось ни звука, только рвались привязанные животные, да бились птицы, и почти по-человечески хрипели дельфины.

Верховный жрец подвел к царю жеребца. Бимбисара обошел вокруг коня. Одна из жен умастила жеребцу бока маслом, а другая надела ему на шею венок. Рядом несколько брахманов выполняли свои роли — нечто вроде притворного бракосочетания, со множеством непристойных телодвижений. Языка их я не понимал.

На площади царило торжественное настроение. Обычно индийская толпа бывает шумной и оживленной, но в этот день люди, наверное, ощущали магию события, случающегося, как правило, не чаще раза в царствование, несмотря на древнее предание, что первый земной царь, отпраздновавший сто жертвований коня, свергнет бога Индру и займет на небесах его место.

Вряд ли есть что-нибудь скучнее, чем бесконечно долгая церемония, посвященная незнакомому богу или богам, проводимая к тому же на непонятном языке.

Но завершал эту игру весьма интригующий ритуал. Коня снова отвели туда, где он был привязан. Затем верховный жрец накрыл ему морду платком и потихоньку придушил. Жеребец со стуком упал в пыль и несколько минут дергал ногами в предсмертной агонии. Потом к телу подошла старая царица. Толпа затихла. Царица осторожно легла рядом с мертвым телом. Верховный жрец накрыл жеребца и старую царицу простыней.

Когда они скрылись под шелком, жрец громко и ясно произнес:

— Вы скрылись на небесах, вы оба! И да внесет свое семя плодотворный жеребец, производитель семени!

Я не сразу понял, что происходит. После ритуалов Иштар в Вавилоне я думал, что ничто меня уже не удивит и не шокирует. Я ошибался. Под шелковым покровом старая царица, похоже, засовывала в себя половой член мертвого жеребца.

Ритуальный диалог был непонятен и непристоен. Начинался он душераздирающим воплем о помощи:

— О, мать моя, мать моя! Никто меня не берет! Бедный коник спит. Меня, малышку, одетую в листья и кору дерева пампила!

Верховный жрец кричал:

— Я возбужу продолжателя рода! И ты тоже должна возбуждать его!

Царица говорила мертвому жеребцу:

— Иди сюда, вложи свое семя в лоно той, что раздвинула для тебя свои бедра! О символ мужественности, приведи в движение орган, который для женщин есть делатель жизни, который входит в них и выходит, быстро, во тьме, как тайный возлюбленный!

Под покрывалом велось судорожное копошение. Потом старая царица завыла:

— О, мать моя, мать моя! Никто меня не берет!

За этим последовала непристойная сцена с участием одной дамы и верховного жреца. Он указал на ее половой орган:

— Эта бедная курочка так возбуждена и голодна! Смотрите, как ей хочется, чтобы ее накормили.

Дама указала на половой орган жреца:

— Он болтается почти как твой язык. Молчи, жрец!

Тем временем царица не переставала выть:

— Мать моя, мать моя! Никто меня не берет!

Верховный жрец обменялся с каждой из царских жен загадочными непристойностями. Сам царь не проронил ни слова. Наконец то, что должно было случиться, случилось. Вероятно, старой царице удалось засунуть член жеребца себе во влагалище. Покрывало сдернули. Царские жены в унисон затянули гимн летучему небесному коню. Когда им принесли тазы, они в соответствии с ритуалом омыли руки и лицо и запели гимн воде. Затем всех животных, птиц и рыб зарезали и разожгли костер.

Старая царица села в кресло рядом с мертвым жеребцом и следила, как четверо брахманов его четвертуют. Верховный жрец собственноручно зажарил кости. Когда зашипел костный мозг, царь Бимбисара вдохнул дым и тем самым очистился от греха. Шестнадцать жрецов поджарили по порции конины, и, когда это было сделано, народ завопил. Теперь Бимбисара считался вселенским монархом.

Я слышал про всевозможные культы плодородия в диких районах Лидии и Фракии, но жертвование коня превосходит все своей необычностью и, если верить брахманам, древностью. Говорят, что сначала обряд являлся поручительством за плодовитость царя и его жен, но наверняка никто не знает и не узнает, потому что никто из ныне живущих не понимает всех тех слов, что брахманы разучивают и поют последние две тысячи лет. Могу лишь сказать, что смотреть на обряд страшно, словно все мы вернулись в первобытное время.

Празднества и танцы продолжались всю ночь. На рассвете царское семейство удалилось к себе в золотую башню. Как и большинство присутствовавших при жертвоприношении, я спал в открытом поле.

На следующий день мне сказали, что мне предстоит жениться на дочери принца Аджаташатру, и, как всегда, напомнили, что это большая честь. С одной стороны, как представителя Великого Царя меня причислили к классу воинов, но поскольку я все же не был Великим Царем, то не мог жениться на дочери Бимбисары. Тем не менее я оказался достоин взять в жены одну из двадцати трех дочерей Аджаташатру.

Сначала я испугался, что по какому-нибудь ведическому закону мне придется выкупить жену у ее семьи. Но оказалось совсем наоборот: по древнему ведическому закону мне же еще и заплатили, и весьма щедро, за то, что я беру в жены двенадцатилетнюю Амбалику, у которой, как солгал ее любящий папаша, еще не начались менструации. Индийцы считают эту деталь очень важной на том восхитительном основании, что, раз женщине дана такая свобода, ни одна достигшая брачного возраста девушка в таком климате и при таком дворе не может долго сохранять девственность.

Предварительные, очень официальные переговоры вели Варшакара, представлявший царскую семью, и Карака, представлявший мою особу, но окончательное соглашение было достигнуто между мной и Аджаташатру в очень дружеской, прямо-таки чарующей атмосфере, когда мы сидели в игорном доме «Пять Холмов», самом большом из многочисленных столичных заведений такого рода.

Индийцы — страстные игроки. И к тому же безрассудные. За один бросок костей или неугаданную цифру отдаются состояния. При царе Бимбисаре все игорные дома оказались под строгим надзором государства. Пять процентов ставок идет на поддержание игорного дома. Поскольку игрокам не разрешается пользоваться собственными костями, кости даются напрокат, и казна также получает от этого неплохой доход. А поскольку сами игорные дома никогда не проигрываются в пух — то ли кости залиты свинцом, то ли в ход идет другое тайное жульничество, а может быть, законы больших чисел покровительствуют игорным домам, — царский доход столь велик, что действительная его величина держится в строжайшей тайне. Разумеется, мое посольство не смогло в нее проникнуть.

Хотя сам царь Бимбисара питал отвращение к азартным играм и старался не поощрять их при дворе, наследник его был завсегдатаем «Пяти Холмов» — самого изысканного из столичных игорных заведений. Поговаривали, что Аджаташатру сам был владельцем этого игорного дома и напропалую обманывал правительство при дележе дохода.